Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II
Марта долго нежилась под прохладными струями душа. А когда наконец, завернувшись в пушистый халат, вышла из ванной и присела с гребнем перед зеркалом, на ее губах то и дело появлялась та же лукавая улыбка, что в кафе.
Дверь в номер открылась без стука. В гостиной послышались шаги. Марта сердито запахнула халат.
— Что за манера, Арви? — не оборачиваясь, капризно бросила она. — Ты разучился пользоваться телефоном? — И прикусила губу, увидев в зеркале отца. Опустив руку с гребнем, она медленно повернулась к нему — отец был в бешенстве. Всю ее «взрослую» независимость как ветром сдуло, и она снова почувствовала себя маленькой девочкой.
— Через три часа мой самолет, — отчеканил он. — Кажется, я уже сыграл свою роль и больше тебе здесь не нужен. К тому времени…
— Папа! — Марта вскочила на ноги.
— К тому времени, — повысил голос Лосберг, — когда ты вернешься в Мюнхен, я сниму тебе приличную квартиру. Твои вещи отошлю туда. Так что можешь не затруднять себя визитом домой.
Она стояла напротив него, не в силах вымолвить слова.
— Своим счетом в банке можешь пользоваться, как и раньше.
— Папа, ты что, всерьез обиделся на меня за того латыша, за летчика? Клянусь тебе, что эти парни в кафе… Я не знаю, зачем они нас фотографировали. И в конце концов что здесь особенного?
Внешне Лосберг казался спокойным, только был очень бледен. Еле заметно подергивалось веко над левым глазом. Он стоял молча, будто вспоминая что-то. Потом шагнул к дочери и ударил ее по щеке. От неожиданности Марта упала в кресло. Пощечина была звонкой, но несильной, однако от нее потемнело в глазах, мир перевернулся, ведь ее ударил отец.
Она не знала, не помнила, сколько времени просидела без движения в кресле. Без слез, оцепенев от немого отчаяния. Наверное, долго — в номере стало темнеть.
— Что у тебя с телефоном, мышонок? — Щелкнул выключатель — и перед Мартой возник ослепительно элегантный Арвидас с букетом роз, на сей раз пурпурных. — Я уж думал, тебя похитили гангстеры и увезли на вертолете.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Но она яростно, не говоря ни слова, оттолкнула его и бросилась к шкафу с платьями.
Голубой «пежо» с визгом затормозил у подъезда офиса. Не дожидаясь лифта, Марта взлетела по лестнице, промчалась по безлюдному извилистому коридору и без стука толкнула матово-стеклянную дверь в тупиковом закутке. В комнате никого не было. На столах валялись вороха пленок, кипы фотоотпечатков. На спинке вертящегося стула болталась пустая спортивная сумка, та самая, что привела в ярость Лосберга в кафе. Там и тут лежали фотокамеры — крохотные Миноксы, тяжелые «телевики», похожие на морские подзорные трубы. Наконец, обыкновенная теннисная ракетка со сломанной ручкой. Из места разлома потайным черным глазом Марте подмигнула линза объектива.
Марта принялась лихорадочно перебирать груды самых свежих на вид снимков. Взялась за пленки, но, просмотрев с десяток, отшвырнула их и выбежала из комнаты.
— Где Фрэнк? — налетела она на шедшего по коридору патлатого парня.
— Соскучилась, птичка? — подмигнул тот. — Он сейчас под «красным фонариком», беги быстрее.
Кроваво-рубиновый свет искажал черты лица, придавая ему зловещую значительность. Но это был тот самый парень со спортивной сумкой. Он просматривал на свет только что проявленную пленку, когда в дверь резко постучали.
— Какого черта! — крикнул он. — Сортир в другом конце.
Но стук повторился еще громче и требовательнее. Парень пожал плечами — уж больно по-хозяйски ломились.
— Секунду, — буркнул он, запрятывая что-то в черный бумажный пакет. Открыв дверь, он с недоумением уставился на Марту.
— Мадемуазель, у вас что-то со зрением?
Над дверью ярко пульсировало табло с надписью «СЪЕМКА!»
Марта молча отстранила его и, ступив в красноватый полумрак, деловито оглядела плотно набитую аппаратурой лабораторию. Взяла со стола пленку.
— Эй, ты чего… Она же еще не просохла.
— Ты наши семейные портреты отпечатал? — перебила Марта.
— Разбежалась! С мокрых пленок, что ли? Часика через два сделаю…
— Через два? — Марта изобразила крайнее возмущение. — Значит, еще и пробных нет?
— Да какие пробные? — обозлился Фрэнк. — Говорят же тебе, пленки еще сохнут.
Он показал глазами ка темные извивающиеся полоски мокрого целлулоида, разложенные на стеклянном столе.
— Эти? — Марта взяла одну из пленок, сделала вид, что придирчиво оценивает получившиеся кадры. И вдруг сдернула весь ворох и молниеносным движением запихнула в свою просторную сумку.
— Постой! — изумился фотограф. — Ты зачем это?
— Отнесу Арви, — бросила она уже на ходу. — Он хочет их просмотреть.
— Погоди, — Фрэнк высунулся из двери. — Он же звонил только что. Просил срочно сделать пробные!
Но Марты уже и след простыл.
Черный «мерседес» плавно скользил по пустынному ночному шоссе, ведущему к аэропорту. Широкое боковое зеркало уловило две приближавшиеся сзади фары. Отраженный свет ударил в лицо Лосбергу. Щелкнув рычажком, он перевел зеркало в ночное положение. Но машина позади стремительно приблизилась и пошла на обгон. На длинном вираже она подрезала «мерседес» и прижала его к обочине. Лосберг чудом успел затормозить и вывернуть руль, чтобы не врезаться в крыло обогнавшей его машины.
— Кретин! — крикнул он и распахнул дверцу.
В лучах фар он увидел бегущую к нему по ночному шоссе Марту, рванулся было ей навстречу, но тут же, разозлившись на самого себя, резко захлопнул дверцу. Мелькнувшее на его лице беспокойство за дочь мгновенно сменилось маской жесткого безразличия.
— В чем дело? — холодно спросил он, когда Марта, добежав, дернула дверцу и упала на сиденье рядом с ним, и добавил с ядовитой усмешкой: — Получила задание убрать свидетеля?
Она не ответила, только прерывисто, часто дышала. Потом выхватила из сумки ворох пленок и швырнула их на заднее сиденье.
— Можешь не волноваться за свое реноме… Здесь все пленки…
Лосберг смерил ее колючим взглядом.
— Это что — запоздалое раскаяние?
— Ты, конечно, убежден, что каяться должен кто угодно, только не ты. Сам ты безгрешен и чист… Даже перед самим собой! Неужели ты думаешь, я ничего не понимаю, не чувствую? Ты опять от меня что-то скрываешь! — Она задыхалась, давилась словами, слезы и гнев душили ее. — Ты всю жизнь что-то прячешь от нас. Ты оттолкнул от себя маму, оттолкнул сына, в существовании которого ты боялся признаться даже самому себе. Ты потерял старшую дочь… Теперь хочешь потерять и меня?.. Ради чего, отец?
Не в силах больше сдерживать рыдания, она пулей выскочила из машина, бросилась к своему «пежо» и там, упав головой на руль, дала наконец волю слезам.
Со свистом рассекая ночкой воздух, мимо мчались редкие машины, вспыхивали сполохи фар.
Мягкая отцовская рука легла ей на голову. Марта дернулась было строптиво, но тут же затихла, обессиленная к опустошенная.
— Прости меня, дочь, — глухо сказал Лосберг. — Жизнь не удалась, ты права.
Глава 16
Черная «Чайка» плавно обогнула аскетический монумент на площади Дзержинского и подкатила к одному из подъездов мрачного серого здания с многочисленными рядами одинаково зашторенных окон.
Минк медленно поднялся по каменным ступеням и толкнул массивную дверь, украшенную кованой металлической геральдикой. «Бюро пропусков» своей мраморной стерильностью и неоновыми светильниками напомнило Главному вестибюль крематория. Отгороженные стеклом, двое молодых людей в военной форме долго изучали бумаги и документы. Наконец Минку выдали пропуск. Дежурный у входа тщательно проверил его, сличил фотографию на паспорте с живым оригиналом.
Минку с его гордым небрежным аристократизмом, человеку, привыкшему, что перед ним как бы сами собой раскрываются двери высоких кабинетов в правительстве, смешна была дурацкая процедура. Он попытался принять ее со снисходительной иронией. Но проверка длилась так долго и с такой убийственной серьезностью, что Главный начал терять терпение. Наконец ему вернули пропуск, и он шагнул было за барьер, но угрюмый офицер жестом остановил его и указал на кейс.
— Что?! — изумился Минк. — Вы полагаете, у меня там бомба?
Он пытался, как всегда, пошутить, но его юмор разбился о ледяную отчужденность охранника. Пожав плечами, Минк раскрыл «дипломат» и смотрел, как офицер бесцеремонно перерыл в нем все, до последней бумажки.
Потянулись длинные петляющие коридоры, мраморные лестницы. То тут, то там в мертвенном неоновом свете возникали мрачные фигуры с каменными лицами, и ритуал проверки, отвратительный своей унизительной бессмысленностью, повторялся от начала до конца в очередной раз. Убеленного сединами академика со звездой Героя на лацкане строгого костюма обнюхивали и «просвечивали» наглые молодцы, как бы демонстрируя ему, что он ничем не лучше опасного уголовника или вражеского шпиона.
