Бенжамен Констан - Адольф
Я говорилъ такимъ образомъ: глаза мои увлажнились слезами; тысяча воспоминаній вторгались потоками въ мою душу. Мои сношенія съ Элеонорою сдѣлали всѣ сіи воспоминанія для меня ненавистными. Все, что припоминало мнѣ мое дѣтство; мѣста, гдѣ протекли мои первые годы; товарищей моихъ первыхъ игръ; престарѣлыхъ родственниковъ, расточавшихъ предо мною первыя свидѣтельства нѣжнаго участія — все ото язвило, гнѣло меня: я вынужденъ былъ отражать, какъ мысли преступныя, образы самые улыбчивые, желанія самыя сродныя. Подруга, которую воображеніе мое внезапно создало, сливалась напротивъ со всѣми этими образами и освящала всѣ сіи желанія. Она соучаствовала мнѣ во всѣхъ моихъ обязанностяхъ, во всѣхъ моихъ удовольствіяхъ, во всѣхъ моихъ вкусахъ. Она сдвигала мою жизнь настоящую съ тою эпохою моей молодости, когда надежда разверзала мнѣ столь обширную даль, съ эпохою, отъ которой Элеонора отдѣлила меня, какъ бездною. Малѣйшія подробности, маловажнѣйшіе предметы живописались предъ моею памятью: я видѣлъ вновь древнюю обитель, въ которой жилъ я съ родителемъ; лѣса, ее окружающіе; рѣку, орошающую подошву стѣнъ ея; горы, граничившія съ небосклономъ. Всѣ сіи явленія вязались мнѣ столь очевидными, столь исполненными жизни, что они поражали меня трепетомъ, который я выносилъ съ трудомъ, и воображеніе мое ставило возлѣ нихъ творенье невинное и молодое, ихъ украшающее, одушевляющее ихъ надеждою. Я скитался, погруженный въ это мечтаніе, все безъ рѣшенія твердаго, не говоря себѣ, что должно разорвать связь съ Элеонорою, имѣя о дѣйствительности одно понятіе глухое и смутное, и въ положеніи человѣка, удрученнаго горестью, котораго сонъ утѣшилъ видѣніемъ, и которой предчувствуетъ, что сновидѣніе пропадаетъ. Я усмотрѣлъ вдругъ замокъ Элеоноры, къ которому приближался нечувствительно: я остановился, поворотилъ на другую дорогу: счастливъ былъ, что отсрочу минуту, въ которую услышу голосъ ея.
День угасалъ; небо было чисто; поля пустѣли; работы людскія кончились: люди предавали природу себѣ самой. Думы мои означались постепенно оттѣнками болѣе строгими и величавыми. Мраки ночи, густѣвшіе безпрестанно, обширное безмолвіе, меня окружавшее и перерываемое одними отзывами, рѣдкими и отдаленными, замѣнили мое волненіе чувствомъ, болѣе спокойнымъ и благоговѣйнымъ. Я пробѣгалъ глазами по сѣроватому небосклону, коего предѣлы были мнѣ уже незримы: тѣмъ самымъ раскрывалъ онъ во мнѣ, нѣкоторымъ образомъ, ощущеніе неизмѣримости. Я давно не испытывалъ ничего подобнаго: безпрерывно поглощаемый размышленіями, всегда личными, всегда обращающій взоры свои на свое положеніе, я сдѣлался чуждымъ всякому общему понятію: я занятъ былъ только Элеонорою и собою; Элеонорою, къ которой хранилъ одно состраданіе пополамъ съ усталостью; собою, котораго уже вовсе не уважалъ: я себя сжалъ, такъ сказать, въ новомъ родѣ эгоизма — въ эгоизмѣ безъ бодрости, недовольномъ и уничиженномъ: я любовался тѣмъ, что возрождаюсь къ мыслямъ другаго разряда, что отыскиваю способность забывать себя самого, предаваясь думамъ безкорыстнымъ; казалось, душа моя возстаетъ отъ паденія долгаго и постыднаго.
Почти всю ночь провелъ я такимъ образомъ. Я шелъ, куда глаза глядятъ: я обѣжалъ поля, лѣса, селенія, гдѣ все было безъ движенія. Изрѣдка усматривалъ я въ отдаленномъ жилищѣ блѣдный свѣтъ, пробивающій темноту. Тутъ, говорилъ я себѣ, тутъ, быть можетъ, какой нибудь несчастный раздирается скорбью или борется со смертью — со смертью, таинствомъ неизъяснимымъ, въ которомъ опытность вседневная какъ будто еще не убѣдила людей, предѣломъ неизбѣжнымъ, который не утѣшаетъ, не усмиряетъ насъ; предметомъ безпечности необычайной и ужаса преходящаго: и я такъ же, продолжалъ я, предаюсь сей вѣтрености безумной! я возмущаюсь противъ жизни какъ будто этой жизни не имѣть конца! я разсѣваю несчастія кругомъ себя, чтобы на свою долю завоевать себѣ нѣсколько годовъ ничтожныхъ, которыхъ время не замедлитъ у меня похитить! Ахъ, откажемся отъ сихъ тщетныхъ усилій: насладимся, глядя, какъ сіе время убѣгаетъ, какъ одни сходятъ дни на другіе: останемся неподвижными, равнодушными зрителями бытія, уже до половины истекшаго; пускай овладѣютъ имъ, пускай раздираютъ его: теченія его не продлятъ: стоитъ ли его оспаривать?
Мысль о смерти имѣла надо мною всегда большое владычество. Въ моихъ живѣйшихъ чувствахъ она всегда смирила меня: она произвела на душу мою свое обычайное дѣйствіе: расположеніе мое къ Элеонорѣ смягчилось; раздраженное волненіе исчезло: изъ впечатлѣній сей ночи безумія оставалось во мнѣ одно чувство, сладостное и почти спокойное; можетъ быть, усталость физическая, ощущаемая мною, содѣйствовала этому спокойствію.
Начинало разсвѣтать. Я уже различалъ предметы. Я узналъ, что я былъ довольно далеко отъ жилища Элеоноры. Я представлялъ себѣ ея безпокойство и спѣшилъ возвратиться къ ней, по возможности силъ моихъ утомленныхъ: дорогою встрѣтилъ я человѣка верхомъ, посланнаго ею отыскивать меня, Онъ сказалъ мнѣ, что она уже двѣнадцать часовъ въ живѣйшемъ страхѣ, что, съѣздивъ въ Варшаву, объѣздивъ всѣ окрестности, возвратилась она домой въ тоскѣ неизъяснимой, и что жители ея разосланы по всѣмъ сторонамъ искать меня. Этотъ разсказъ исполнилъ меня тотчасъ нетерпѣніемъ довольно тяжкимъ. Мнѣ стало досадно, видя себя подверженнаго Элеонорою надзору докучному. Напрасно твердилъ я себѣ, что любовь ея одна виною тому; но не самая ли эта любовь была виною сего моего несчастія? Однако же я успѣлъ одолѣть сіе чувство, въ которомъ упрекалъ себя. Я зналъ, что она страшится и страдаетъ. Я сѣлъ на лошадь. Я проскакалъ поспѣшно разстояніе, насъ раздѣлявшее. Она приняла меня съ восторгами радости. Я былъ умиленъ ея нѣжностью. Разговоръ нашъ не былъ продолжителенъ, потому что она помнила, что мнѣ нужно отдохновеніе: и я оставилъ ее, по крайней мѣрѣ на этотъ разъ ничего не сказавъ прискорбнаго для сердца ея.
Глава осьмая
На другой день всталъ я, преслѣдуемый мыслями, волновавшими меня наканунѣ. Волненіе мое усиливалось въ слѣдующіе дни: Элеонора тщетно хотѣла проникнуть причину онаго. На ея стремительные вопросы я отвѣчалъ принужденно односложными словами. Я, такъ сказать, хотѣлъ закалить себя противъ ея увѣщеваній, зная, что за моею откровенностью послѣдуетъ скорбь ея, и что ея скорбь наложитъ на меня новое притворство.
Безпокойная и удивленная, она прибѣгла къ одной своей пріятельницѣ, чтобы развѣдать тайну, въ которой она меня обвиняла: алкая сама себя обманывать, искала она событія тамъ, гдѣ было одно чувство. Сія пріятельница говорила мнѣ о моемъ своенравіи, объ усиліяхъ, съ коими отвращалъ я всякую мысль о продолжительной связи, о моей непостижимой жаждѣ разрыва и одиночества. Долго слушалъ я ее въ молчаніи; до той поры я еще никому не сказывалъ, что уже не люблю Элеонори: языкъ мой отказывался отъ сего признанія, которое казалось мнѣ предательствомъ. Я хотѣлъ однакоже оправдать себя; я разсказалъ повѣсть свою съ осторожностью, говорилъ съ большими похвалами объ Элеонорѣ, признавался въ неосновательности поведенія моего, приписывая ее затруднительности нашего положенія, и не позволялъ себѣ промолвить слово, которое ясно показало бы, что истинная затруднительность съ моей стороны заключается въ отсутствіи любви. Женщина, слушавшая меня, была растрогана моимъ разсказомъ: она видѣла великодушіе въ томъ, что я называлъ суровостью; тѣ же объясненія, которыя приводили въ изступленіе страстную Элеонору, вливали убѣжденіе въ умъ безпристрастной ея пріятельницы. Такъ легко быть справедливымъ, когда бываешь безкорыстнымъ. Кто бы вы ни были, не поручайте никогда другому выгодъ вашего сердца! Сердце одно можетъ быть ходатаемъ въ своей тяжбѣ. Оно одно измѣряетъ язвы свои; всякій посредникъ становится судіею; онъ слѣдуетъ, онъ мирволить, онъ понимаетъ равнодушіе, онъ допускаетъ возможность его, признаетъ неизбѣжность его, и равнодушіе находитъ себя чрезъ это, къ чрезвычайному удивленію своему, законнымъ въ собственныхъ глазахъ своихъ. Упреки Элеоноры убѣдили меня, что я былъ виновевъ: я узналъ отъ той, которая думала быть защитницею ея, что я только несчастливъ. Я завлеченъ былъ до полнаго признанія въ чувствахъ моихъ; я согласился, что питаю къ Элеонорѣ преданность, сочувствіе, состраданіе: но прибавилъ, что любовь не была нимало участницею въ обязанностяхъ, которыя я возлагалъ на себя. Сія истина, доселѣ заключенная въ коемъ сердцѣ и повѣданная Элеонорѣ, единственно посреди смущенія и гнѣва, облеклась въ собственныхъ глазахъ моихъ большою дѣйствительностью и силою именно потому, что другой сталъ ея хранителемъ. Шагъ большой, шагъ безвозвратный проложенъ, когда мы раскрываемъ вдругъ передъ взорами третьяго изгибы сокровенные сердечной связи; свѣтъ, проникающій въ сіе святилище, свидѣтельствуетъ и довершаетъ разрушенія, которыя тьма окружала своими мраками: такъ тѣла, заключенныя въ гробахъ, сохраняютъ часто свой первобытный образъ, пока воздухъ внѣшній не коснется ихъ и не обратитъ въ прахъ.
