Бенжамен Констан - Адольф
— Элеонора, — вскричалъ я, — придите въ себя; придите ко мнѣ; люблю васъ любовью, любовью нѣжнѣйшею. Я васъ обманывалъ, хотѣлъ предоставить вамъ болѣе свободы въ выборѣ вашемъ.
Легковѣріе сердца, ты неизъяснимо! Сіи простыя слова, изобличенныя столькими предъидущими словами, возвратили Элеонору въ жизни и къ довѣренности. Она заставила меня повторить ихъ нѣсколько разъ: она, казалось, вдыхала ихъ съ жадностью. Она мнѣ повѣрила: она упоилась любовью своею, которую признавала нашею; подтвердила отвѣтъ свой графу П…, и я увидѣлъ себя связаннымъ болѣе прежняго.
Спустя три мѣсяца, новая возможность перемѣны показалась въ судьбѣ Элеоноры. Одинъ изъ поворотовъ обыкновенныхъ въ республикахъ, волнуемыхъ раздорами, призвалъ отца ея въ Польшу и утвердилъ его въ владѣніи имѣнія. Хотя онъ и едва зналъ дочь свою, по третьему году увезенную во Францію матерью ея, но пожелалъ имѣть ее при себѣ. Слухъ о приключеніяхъ Элеоноры глухо доходилъ до него въ Россіи, гдѣ онъ провелъ все время изгнанія своего. Элеонора была единственною наслѣдницею его. Онъ боялся одиночества, хотѣлъ для себя родственной попечительности: онъ занялся исключительно отысканіемъ пребыванія дочери своей, и когда узналъ о немъ, приглашалъ ее убѣдительно пріѣхать къ себѣ. Ей нельзя было чувствовать истинную привязанность въ отцу, котораго она не могла вспомнить. Она понимала однакоже, что ей надлежало повиноваться. Такимъ образомъ она обезпечивала судьбу дѣтей своихъ большою фортуною и сама входила снова на степень, съ которой низвели ее бѣдствія и ея поведеніе. Но она мнѣ объявила рѣшительно, что не иначе поѣдетъ въ Польшу, какъ со мною. Я уже въ тѣхъ лѣтахъ, сказала она мнѣ, въ которыя душа раскрывается къ новымъ впечатлѣніямъ! Отецъ мой для меня незнакомецъ. Если я здѣсь останусь, другіе окружать его охотно; онъ такъ же будетъ счастливъ, Дѣтямъ моимъ придется имѣніе графа П… Знаю, что вообще осудятъ меня, почтутъ дочерью неблагодарною и безчувственною матерью; но я слишкомъ страдала, я уже немолода, и мнѣніе свѣта мало владычествуетъ надо мною. Если въ моемъ рѣшеніи и есть жестокость, то вамъ, Адольфъ, винить себя въ этомъ. Если бы я могла довѣрить вамъ, можетъ быть, и согласилась бы на разлуку, которой горечь была бы умѣрена упованіемъ на соединеніе сладостное и прочное: но вы рады были бы увѣриться, что я въ двухъ стахъ миляхъ отъ васъ, довольна и спокойна въ нѣдрахъ семейства моего и богатства. Вы писали бы мнѣ но этому предмету письма благоразумныя, которыя вижу заранѣе: они раздирали бы мое сердце; не хочу себя подвергнуть тому: не имѣю отрады сказать себѣ, что жертвою всей жизни своей я успѣла внушить вамъ чувство, коего достойна; по крайней мѣрѣ вы приняли эту жертву. Я уже довольно страдала отъ холода обращенія вашего и сухости нашихъ отношеній: я покорилась симъ страданіямъ, вами мнѣ налагаемыхъ: не хочу вызывать на себя добровольныхъ.
Въ голосѣ и рѣчахъ Элеоноры было что-то рѣзкое и неукротимое, означающее болѣе твердую рѣшительность, нежели чувство глубокое, или трогательное; съ нѣкотораго времени она раздражаема была заранѣе, когда меня просила о чемъ нибудь, какъ будто я ей уже отказалъ. Она располагала моими дѣйствіями; но знала, что мой разсудокъ отрицаетъ ихъ. Она желала бы проникнуть въ сокровенное святилище мысли моей и тамъ переломить тайное сопротивленіе, возмущавшее ее противъ меня. Я говорилъ ей о моемъ положеніи, о требованіяхъ отца моего, о моемъ собственномъ желаніи. Я умолялъ, и горячился: Элеонора была непоколебима. Я хотѣлъ пробудить ея великодушіе, какъ будто любовь не самое исключительное и себялюбивое изъ всѣхъ чувствъ, и слѣдовательно, когда разъ оно уязвлено, не менѣе ли всѣхъ великодушно! Я старался страннымъ усиліемъ умилить ее несчастіемъ, на которое осужденъ я, оставаясь при ней; я успѣлъ только вывести ее изъ себя. Я обѣщалъ ей посѣтить ее въ Польшѣ: но она въ неоткровенныхъ обѣщаніяхъ моихъ видѣла одно нетерпѣніе оставить ее.
Первый годъ пребыванія нашего въ Каденѣ былъ на исходѣ, и еще не было перемѣны въ положеніи нашемъ. Когда Элеонора видѣла меня мрачнымъ и утомленнымъ, она сначала грустила, послѣ оскорблялась и вырывала у меня упреками своими признаніе въ утомленіи, которое желалъ бы я таить. Съ моей стороны, когда Элеонора казалась довольною, я досадовалъ, видя, что она наслаждается положеніемъ, стоющимъ мнѣ счастія моего, и я тревожилъ ее въ этомъ краткомъ наслажденія намеками, объясняющими ей то, что я внутренно ощущалъ. Мы такимъ образомъ поражали другъ друга поперемѣнно словами косвенными, чтобы послѣ отступить въ увѣренія общія, оправданія темныя и укрыться въ молчаніи. Мы такъ знали взаимно, о чемъ готовы были связать другъ другу, что молчали, дабы не слыхать того. Иногда одинъ изъ насъ готовился уступить; но мы упускали минуту благопріятную для сближенія нашего. Наши сердца недовѣрчивыя и уязвленныя уже не сходились.
Я часто вопрошалъ себя, зачѣмъ остаюсь въ такомъ тяжкомъ положеніи: я отвѣчалъ себѣ, что, если удалюсь отъ Элеоноры, она за мною послѣдуетъ, и что такимъ образомъ я вынужу ее на новую жертву, Наконецъ сказалъ я себѣ, что должно удовлетворить ей въ послѣдній разъ, и что ей нечего уже будетъ требовать, когда я водворю ее посреди семейства. Когда я готовъ былъ ей предложить ѣхать съ нею въ Польшу, она получила извѣстіе, что отецъ ея умеръ скоропостижно. Онъ назначилъ ее единственною по себѣ наслѣдницею; но его духовная не согласна была съ послѣдующими его письмами, которыми угрожали воспользоваться дальніе родственники. Элеонора, не смотря на слабыя сношенія, существовавшія между ею и отцемъ, была живо опечалена кончиною его. Она пеняла себѣ, что оставила его. Вскорѣ начала она меня осуждать за вину свою. Вы меня оторвали, говорила она мнѣ, отъ обязанности священной. Теперь дѣло идетъ объ одномъ имѣніи моемъ: имъ еще скорѣе пожертвую для васъ. Но рѣшительно не поѣду одна въ землю, гдѣ встрѣчу однихъ непріятелей. Я не хотѣлъ (отвѣчалъ ей) отвратить васъ ни отъ какой обязанности; а желалъ, признаюсь, чтобы вы потрудились посудитъ, что и мнѣ было тяжело измѣнить своимъ; а не могъ заслужить отъ васъ сей справедливости. Я сдаюсь, Элеонора. Польза ваша побѣждаетъ всѣ прочія соображенія. Мы поѣдемъ вмѣстѣ, когда вамъ будетъ угодно.
Мы въ самомъ дѣлѣ отправились въ дорогу. Развлеченіе пути, новизна предметовъ, усилія, которыми мы перемогали сами себя, пробуждали въ насъ по временамъ остатокъ искренности. Долгая свычка наша другъ съ другомъ, обстоятельства разнообразныя, извѣданныя нами вмѣстѣ, придали каждому слову, почти каждому движенію воспоминанія, которыя переносили насъ вдругъ въ минувшее и погружали въ умиленіе невольное. Такъ молніи разсѣкаютъ ночь, не разгоняя ее. Мы жили, такъ сказать, какою-то памятью сердца: она еще могла пугать насъ горестью при мысли о разлукѣ; но мы уже не могли находить въ ней счастія, оставаясь вмѣстѣ. Я предавался симъ впечатлѣніямъ, чтобы отдыхать отъ принужденія обычнаго. Я желалъ показывать Элеонорѣ доказательства въ нѣжности, которыя казались бы ей удовлетворительными; я принимался иногда съ нею за языкъ любви: но сіи впечатлѣнія и сіи рѣчи походили на листья блѣдныя и обезцвѣченныя, которыя остаткомъ изнемогающаго прозябанія томно растутъ на вѣтвяхъ дерева, вырваннаго съ корнемъ.
Глава седьмая
Элеонора съ самаго пріѣзда своего водворена была въ управленіе оспариваемыхъ у нея помѣстій, подъ обязательствомъ не располагать ими до окончательнаго рѣшенія тяжбы. Она поселилась въ одномъ изъ нихъ. Отецъ мой, никогда въ письмахъ своихъ не приступавшій прямо, только наполнялъ ихъ намеками противъ моей поѣздки. «Вы извѣщали меня, писалъ онъ, что вы не поѣдете. Вы развили подробно предо мною всѣ причины, по которымъ рѣшились не ѣхать. И я вслѣдствіе того увѣренъ былъ, что вы поѣдете. Могу только жалѣть о васъ, видя, какъ съ вашимъ духомъ независимости вы всегда дѣлаете то, чего не хотите. Впрочемъ не берусь судить о положеніи, не совершенно мнѣ извѣстномъ. Доселѣ вы казались мнѣ покровителемъ Элеоноры, и въ этомъ отношеніи было въ вашихъ поступкахъ что-то благородное, возвышающее вашъ характеръ, не смотря на предметъ вашей привязанности. Нынѣ отношенія ваши уже не тѣ: уже не вы ей покровительствуете, она покровительствуетъ вамъ: вы живете у нея. Вы посторонній, котораго вводитъ она въ свое семейство. Не произнесу приговора надъ положеніемъ, избраннымъ вами; но оно можетъ имѣть свои неудобства: и я желалъ бы умалить ихъ по мѣрѣ возможности своей. Пишу къ барону Т…, нашему министру въ вашемъ краю, и поручаю васъ его благосклонности. Не знаю, почтете ли вы за нужное воспользоваться моимъ предложеніемъ; признайте въ этомъ, по крайней мѣрѣ, доказательство моего усердія, а ни мало не покушеніе на независимость, которую вы завсегда умѣли защищать съ успѣхомъ противъ отца вашего».
Я подавилъ въ себѣ размышленія, рождаемыя во мнѣ слогомъ сего письма. Деревня, въ которой жилъ я съ Элеонорою, была не въ дальнемъ разстояніи отъ Варшавы. Я поѣхалъ въ городъ къ барону Т…; онъ обошелся со мною ласково, разспросилъ меня о причинахъ пребыванія моего въ Польшѣ, о моихъ дальнѣйшихъ намѣреніяхъ: я не зналъ, что отвѣчать ему. Послѣ нѣсколькихъ минутъ принужденнаго разговора, онъ сказалъ мнѣ: хочу говорить съ вами откровенно. Знаю причины, которыя привели васъ въ здѣшній край; вашъ отецъ меня о нихъ увѣдомилъ. Скажу даже, что понимаю ихъ: нѣтъ человѣка, который не былъ бы разъ въ жизни мучимъ желаніемъ пресѣчь связь неприличную, и страхомъ огорчить женщину, которую онъ любилъ. Неопытность молодости увеличиваетъ безъ мѣры затрудненія подобнаго положенія: пріятно довѣрять истинѣ всѣхъ свидѣтельствъ горести, замѣняющихъ въ полѣ слабомъ и заносчивомъ всѣ средства силы и разсудка. Сердце отъ того страдаетъ, но самолюбіе наслаждается; и тотъ, кто добродушно полагаетъ, что предаетъ себя въ возмездіе на жертву отчаянію имъ внушенному, въ самомъ дѣлѣ жертвуетъ только обманамъ собственнаго тщеславія. Нѣтъ ни одной изъ страстныхъ женщинъ, населяющихъ шаръ земной, которая не клялась, что убьютъ, покидая ее: нѣтъ ни одной еще, которая не осталась бы въ живыхъ и не утѣшилась. Я хотѣлъ прервать слова его. Извините меня, мой молодой другъ, сказалъ онъ мнѣ, если изъясняюсь прямо: но все хорошее, объ васъ мнѣ сказанное, дарованія, замѣтныя въ васъ; поприще, по коему должны вы пройти — все налагаетъ на меня обязанность ничего отъ васъ не утаивать. Читаю въ душѣ вашей вопреки вамъ и лучше васъ: вы уже не влюблены въ женщину, господствующую вами и влекущую васъ за собою; если бы еще любили ее, то не пріѣхали бы ко мнѣ. Вы знали, что отецъ вашъ писалъ ко мнѣ: вамъ легко было догадаться о томъ, что скажу вамъ; вамъ не досадно было слушать изъ устъ моихъ разсужденія, которыя вы сами себѣ повторяете безпрерывно и всегда безуспѣшно. Имя Элеоноры не совершенно безпорочно… Прекратите, прошу васъ, отвѣчалъ я, разговоръ безполезный. Бѣдственныя обстоятельства могли располагать первыми годами Элеоноры; можно судить о ней неблагопріятно по лживымъ признакамъ: но я знаю ее три года, и нѣтъ въ мірѣ души возвышеннѣе, ея характера благороднѣе, сердца чище и безкорыстнѣе. Какъ вамъ угодно, возразилъ онъ, но подобныхъ оттѣнокъ мнѣніе не будетъ глубоко изслѣдовать. Дѣйствія положительны; они гласны. Запрещая мнѣ напоминать о нихъ, думаете ли, что ихъ уничтожаете? Послушайте, продолжалъ онъ, надобно знать въ свѣтѣ, чего хочешь? Вы на Элеонорѣ не женитесь? Нѣтъ, безъ сомнѣнія, вскричалъ я; она сама никогда не желала того. Что же вы намѣрены дѣлать? Она десятью годами васъ старѣе. Вамъ двадцать-шесть лѣтъ; вы позаботитесь о ней еще лѣтъ десять. Она состарится: вы достигнете до половины жизни вашей, ничего не начавъ, ничего не кончивъ для васъ удовлетворительнаго. Скука овладѣетъ вами; тоска и досада овладѣютъ ею: она съ каждымъ днемъ будетъ вамъ менѣе пріятна, вы съ каждымъ днемъ будете ей нужнѣе; и рожденіе знаменитое, фортуна блестящая, умъ отличный ограничатся тѣмъ, что вы будете прозябать въ углу Польши, забытые друзьями вашими, потерянные для славы и мучимы женщиною, которая, чтобы вы ни дѣлали, никогда довольна не будетъ. Прибавлю еще слово, и мы болѣе уже не возвратимся въ предмету, который приводитъ васъ въ замѣшательство. Всѣ дороги вамъ открыты: литературная, воинская, гражданская; вы имѣете право искать свойства съ почетнѣйшими домами; вы рождены достигнуть всего; но помните твердо, что между вами и всѣми родами успѣха есть преграда необоримая, и эта преграда Элеонора. Я почелъ обязанностью, милостивый государь, отвѣчалъ я ему, выслушать васъ въ молчаніи; но обязанъ я и для себя объявить вамъ, что вы меня не поколебали. Никто, кромѣ меня, повторяю, не можетъ судить Элеонору. Никто не оцѣниваетъ достаточно истины ея чувствованій и глубины ея впечатлѣній. Пока я буду ей полезенъ, я останусь при ней. Никакой успѣхъ не утѣшитъ меня, если оставлю ее несчастною; а хотя и пришлось бы мнѣ ограничить свое поприще единственно тѣмъ, что буду служить ей подпорою, что буду подкрѣплять ее въ печаляхъ ея, что осѣню ее моею привязанностью отъ несправедливости мнѣнія, не познавшаго ея, и тогда бы еще думалъ я, что дано мнѣ было жить не напрасно.
