Джудит Гулд - Вторая любовь
Дороти-Энн поморщилась от его едкой насмешливости. Она ощущала его боль, как свою собственную, как ноющую рану, как будто кто-то вонзил в нее нож. Она чувствовала его ярость и негодование.
— Начиная с моего прадеда, мой дед, мой покойный отец… и теперь моя мать… с самого начала мы, Уинслоу, были настоящими профи, когда речь шла о самосохранении. Но особенно искусными мы оказались в том, что сегодня называется «плести паутину». Задолго до того, как появился этот термин, мы уже стали истинными мастерами в этой области. Но ты знаешь, что это такое на самом деле?
Дороти-Энн покачала головой.
— Это когда ни один поступок не кажется неоправданным, — произнес он задумчиво. — Поправить законодательство так, как нам удобно, обманывать читателей или слушателей, даже навести лоск на нашу грязь, чтобы на публике мы благоухали как розы. Мы всегда делали чуть-чуть больше. Мы даже переписали историю своей семьи!
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты сама знаешь, — ответил Хант. — Ложь. Искажение правды. Я познакомился с уже «санированной» семейной историей, переписанной, готовой к изданию версией. Меня никогда не посвящали в ужасные секреты. Я узнал правду только от бабки по отцовской линии. Когда старушка умирала, она рассказала мне обо всем. — Уинслоу покачал головой. — Представь только! Если бы не она, я бы так и жил во тьме, точно как несчастный Джон Дурень Публика.
И Хант снова замолчал. Во всей его позе чувствовалась глубокая печаль. Его мысли пребывали явно не здесь и не сейчас, а в далеком прошлом.
«У смертного одра его бабушки», — сообразила Дороти-Энн.
— Бабушка Уинслоу рассказала мне обо всем в надежде, что я стану другим, — напряженно продолжал он. — Она сказала, что не сможет умереть с миром, пока я не произнесу клятву.
— И ты поклялся.
— Да. Мне тогда было шестнадцать.
— И поэтому ты занялся политикой? Чтобы исполнить клятву и смыть грехи отцов?
— На самом деле я не собирался заниматься политикой, — признался Хант. — Эта идея принадлежит моей матери. — Он грустно улыбнулся. — Когда семья уже достигла богатства, положения в обществе и славы, я полагаю, остается единственная цель.
— Политика, — мягко подсказала Дороти-Энн.
— Высшее путешествие во власть, — кивнул Хант. — Ты бы видела мою мать, когда я согласился. Но даже она бы так не радовалась, если бы знала мои мотивы.
— Под мотивами, как я понимаю, ты подразумеваешь клятву.
— Да, Дороти-Энн. Мою клятву. С самого начала у меня был свой собственный план. Разумеется, я догадывался, что одно хорошее яблоко не сможет заменить целую тонну испорченных. Но я все-таки хотел внести кое-какие различия, пусть и незначительные.
— А когда твоя мать обнаружила, что ты сам по себе? Что ты работаешь в интересах избирателей, а не в интересах семьи? Как она на это прореагировала?
Хант коротко хохотнул.
— Как ты и ожидаешь. Хотел бы, чтобы ты это видела. Она была вне себя от ярости. Правда, все это длилось не более пяти секунд. Верная себе, она сразу решила использовать мою непредвзятость себе на пользу. Ты должна понять. У моей матери нюх на такие вещи. Так прямо и видишь, что у нее перед глазами маячит Белый дом. — Хант улыбнулся своей слушательнице короткой печальной улыбкой. — Но вернемся назад. Существовал еще один семейный секрет, которым бабушка Уинслоу со мной не поделилась. Сначала я решил, что она специально от меня все скрыла. Но позже я понял, что ошибался. Бабушка только подозревала правду, но доказать ничего не могла. Если бы у нее были доказательства, я уверен, она бы мне все сказала.
— Что сказала?
Хант уставился на усыпанный звездами горизонт, потом повернулся и покачал головой. На мгновение он закрыл глаза. Его дыхание вырывалось со стоном. Наконец Хант снова взглянул на Дороти-Энн.
— Ты помнишь, что я тебе говорил? Что я рос единственным ребенком?
— Да, — кивнула Дороти-Энн. — Тебе отчаянно хотелось иметь брата или сестру.
— И как хотелось. Я бы все отдал за это. Все, что угодно! Я надеялся, я молился, я давал Господу странные обещания, только бы Он ответил на мои молитвы. — Уинслоу еще раз покачал головой. — Разумеется, ответа не последовало. И со временем я с этим смирился. И перестал молиться.
— Я понимаю, что ты чувствовал, — негромко добавила Дороти-Энн. — У нас намного больше общего, чем ты можешь представить.
— Значит, ты понимаешь.
Дороти-Энн кивнула:
— Куда лучше, чем ты думаешь. Мое детство было похожим на твое. Но продолжай, заканчивай свою историю.
С глубоким вздохом Хант произнес:
— Через пять лет после смерти бабушки, умер мой отец. Это случилось в июне. Всего за неделю до его смерти мне исполнился двадцать один год. Летом в Стэнфорде нет занятий. Обычно я путешествовал, слонялся по Европе, Латинской Америке или Дальнему Востоку. Но раз моя мать осталась одна, это лето я проводил в «Каскадах».
— Где ты чувствовал себя как никогда одиноким, — понимающе добавила Дороти-Энн.
— Это еще мягко сказано. Ну, как бы там ни было, седьмого августа — этот день мне не забыть никогда, пока я жив — я сидел в кабинете отца и разбирал бумаги. По воле случая, как раз в это время зазвонил телефон. Не обычный телефон, а личная линия моего отца. У него не было отводных трубок, и никому в доме не разрешалось к нему прикасаться. Но у нас как-то вылетело из головы, что его следовало бы отключить.
Голос Ханта вдруг резко прервался, и наступила тишина. Дороти-Энн заметила, как глаза ее собеседника влажно блеснули в свете луны, и одинокая слеза покатилась по щеке Ханта.
Она снова нашла его руку. На этот раз Хант не убрал ее, а крепко обхватил ее пальцы. Они посидели молча несколько долгих минут.
— Прошу прощения, — глухо прозвучал голос Ханта. — Обычно я не позволяю себе так распускаться.
— Если ты не скрываешь своих чувств, в этом нет никакого преступления. — Дороти-Энн легко пожала его руку. — И ты не обязан мне об этом рассказывать.
— Нет, я хочу, чтобы ты узнала. Это… важно для меня.
Молодая женщина кивнула. Она ждала продолжения.
— Разумеется, я снял трубку. Скорее по привычке, чем из любопытства. Звонил мужчина. Он попросил к телефону мистера Уинслоу. Я автоматически ответил: «Я слушаю». Видишь ли, я совершенно забыл, что это личная линия моего отца.
Звонивший назвал себя. «Говорит доктор Захеди», — представился он. Это имя мне ничего не говорило. Да и с чего бы? Я никогда в жизни не встречался ни с каким доктором Захеди. Так как я молчал, мужчина добавил: «Из „Пэсифик Акрз” в Пеббл-Бич».
Я не знал, что ответить, и отделался обычным: «Да, доктор Захеди. Чем я могу вам помочь?»
Его голос звучал очень вежливо, он явно чувствовал себя неудобно. «Мне очень неловко беспокоить вас подобными пустяками, мистер Уинслоу. Но вы не раз просили меня связываться только с вами, когда речь идет о вашем сыне».
Естественно, я решил, что этот человек говорит обо мне! И также стало очевидно, что доктор Захеди не знает о смерти отца и полагает, что разговаривает именно с ним. Видишь ли, наши с отцом голоса были очень похожи. По телефону люди часто нас путали.
Должен признать, что меня разобрало любопытство. Мне отчаянно захотелось узнать, что же такого неизвестный мне доктор Захеди собирался рассказать моему отцу обо мне. Так что я не стал поправлять его.
Мужчина явно чувствовал себя неловко. «Мы не получили от вас чек ни в июле, ни в августе. Не подумайте, мистер Уинслоу, что мы торопим вас с оплатой. Мы знаем, что вы никогда не опаздываете с этим».
Я издал какие-то нечленораздельные звуки.
«Я просто позвонил узнать, всем ли вы довольны, — продолжал мой собеседник. — И если вас что-то не устраивает, то можем ли мы это как-то исправить, или вы собираетесь перевести Вудроу в другое учреждение».
И только тут до меня дошло! Доктор Захеди говорит не обо мне! Но он говорит о сыне моего отца и называет его Вудроу! У моего отца есть сын, а я даже не подозревал о его существовании.
Мне показалось, что у меня остановилось сердце. Во всяком случае, мне кажется, что именно так я себя и почувствовал в тот момент.
Каким-то образом, я смог выдавить из себя несколько слов: «Вы говорите… о моем сыне Вудроу?» Я должен был выяснить это.
Доктор Захеди очевидно решил, что меня что-то отвлекло, так как он начал извиняться: «Если я звоню не вовремя, мистер Уинслоу…»
«Нет, нет, доктор Захеди, — заверил я его. — Вы меня нисколько не отвлекаете. Честно говоря, я собирался сам заехать сегодня после обеда, привезти вам чек и навестить Вудроу». Доктор Захеди заметил, что это очень мило с моей стороны, поблагодарил и повесил трубку.
— Господи, какой ужас! — прошептала Дороти-Энн. У нее по спине пробежал холодок. — Выяснить такое и таким образом! О, Хант…
