Анархия в школе Прескотт (ЛП) - Стунич С. М.

Я сделал заказ на телефоне, а потом засунул его в задний карман, когда повернулся, чтобы встретится с ней лицом к лицу.

— Вот, в чем дело? — спросил я, позволяя голосу смягчиться. — Ты переживаешь из-за меня и Тринити?

— Не совсем, — сказала она, но, вместо того, чтобы продолжать держать мой взгляд в железной хватке, она посмотрела в сторону лестницы. Хотел бы я, чтобы она смотрела туда, потому что хотела, чтобы я поднял ее наверх, чтобы я по-настоящему мог трахнуть ее и заявить права. Вероятно, нет. То есть, не совсем. — Я знаю, что ты не заинтересован в ней. Просто я..

Я встал перед ней, моя близость вернула ее внимание и ход мыслей ко мне. Я оказывал физическое влияние на эту девушку, даже через людную комнату. И мы оба это знали. Я улыбнулся, а она хмуро на меня посмотрела.

— Берни, это ты скажи, чего хочешь. Ты позвала Хавок. И ты все еще — технически — клиент. Так в чем дело? Ты убрала имя из списка? Хочешь, чтобы я надрал задницу самому себе? — на мгновение я замолчал, когда она закрыла глаза. Ее одновременно легко прочитать и невозможно понять. Блять, мы похожи. — Хочешь, чтобы я надрал задницу тебе?

Она снова открыла глаза, чтобы посмотреть на меня, заправляя светлые волосы с кроваво-красными кончиками за ухо.

— Я хочу увидеть шкаф, — сказала она, и почувствовал холод во всем своем теле.

Срань Господня. Последнее, что я сейчас хотел делать, это воскрешать ужасы, которые мы на нее обрушили. Но опять-таки, причина, по которой эти ужасы не сработали так, как должны были, заключалась в том, что моя девочка была сильной. Моя жена была королевой. Пока что она единственный человек, не понимающий этого. Может ей нужно? Многие люди, чьи задницы вы запираете в темном шкафу на целую неделю с ведром для туалета, несколькими бутылками воды и горсткой злаковых батончиков, теряли свое дерьмо и самообладания. Но не Берни. Она вышла оттуда со свирепыми глазами и решительностью, поджатыми губами и сжатыми в кулаки руками.

Я никогда не забуду то, как она посмотрела на меня в тот день. Это был именно тот самый идеальный момент, когда ее любовь и ненависть ко мне были связаны в одно. Баланс, который невозможно сохранить. Ее волосы были сальными, подмышки рубашки были мокрыми от пота, но в тот момент она была красивее, чем я когда-либо видел.

Вместо того, чтобы сломать ее, мы немного приоткрыли щель, чтобы вся эта дикая ярость вылезла наружу.

— Шкаф, — размышлял я, на минуту подвигав челюстью. Если я не отведу ее туда, тогда я буду трусом, которым она считает себя. Это я знаю наверняка. Я посмотрел на Бернадетт сверху-вниз и тогда понял, зачем вселенная создала меня. Чтобы заботится о ней, вне зависимости нравится ей это или нет. — Я отведу тебя к шкафу, но продолжу встречаться с Тринити до тех пор, пока мы не найдем другой выход из этих дебрей.

— Я тебя ненавижу, — сказала она, но я улыбнулся, потому что, даже если она имела это в виду, она любила меня настолько сильно, что это, блять, не имело значения.

Начиная от школьного двора и заканчивая свадьбой, она всегда была моей.

Я отвернулся от нее и поднялся по лестнице, перешагивая две ступени за раз, чтобы только я мог дойти до туда на секунду раньше нее, открыть дверь и ожесточить нервы. Когда она зашла в спальню и встала рядом со мной, я был готов.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил я, потому что знал, что это был один из тех странных моментов, который ощущается, как пустяк, но который изменит все, и вы это знаете.

Мы с Берни в этом нуждались. Потому что, как только я получу наследственные деньги, жизнь изменится. Прежде чем это случится, нам нужно сесть здесь, в грязи, гравии и щебне, откуда мы пришли, и выжечь эту идентичность в нашем сознании.

Если деньги нас поменяют — кого-угодно из нас — я от них избавлюсь.

Помяните мои гребанные слова.

— Просто..запри меня в нем, — сказала она, и медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее, из-за чего она задрожала.

— Нахрен это. Я не запру тебя там, — огрызнулся я в овтет, и она встретила мой огонь волной собственного жестокого, фиолетово пламени.

— Черт подери, лучше сделай это, Виктор Ченнинг, иначе я не позволю тебе встречаться с этой девчонкой, вопреки тому, что мы оба знаем, что этот план разумен, — она перекинула волосы через плечо, ударив меня ими по лицу и напав на меня сладким запахом персиков, ванили и кожи. Мой член тут же стал твердым, и в итоге я, ругаясь, схватился за пах своих джинсов.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — пробормотал я, ожидая, пока она не залезла в маленькое, темное пространство, а потом я захлопнул над ней дверь.

Замок был снаружи, где и всегда, после того, как я установил его в десятом классе, только чтобы мог запереть любовь всей своей жизни.

Какое-то время было тихо. Я прислонился ухом к двери, чтобы услышать ее, как сделал в прошлый раз. Я слышал ее дыхание, но в этот раз оно было другим. В нем не было ни паники, ни страха. Она звучала почти..задумчиво.

Пять минут этого дерьма, а она ничего не говорила. Я не мог этого вынести. Мне нужно было услышать ее голос.

— Бернадетт? — спросил я, прижавшись пальцами к двери и растопырив их. — Поговори со мной, принцесса, иначе я войду туда.

Когда ничего не произошло, когда ее дыхание не изменилось, а тело не сдвинулось, я повернул замок и открыл дверь.

Вот она, сидела на полу со скрещенными ногами и мокрым от слез лицом. Она не посмотрела на меня, когда я вошел и закрыл за собой дверь.

— Что случилось, миссис Ченнинг? — пробормотал я, присаживаясь и положив руки ей на колени.

Здесь было слишком темно, чтобы мы могли увидеть больше, чем едва ли заметные тени, но я знал, где она. Я чувствовал ее тепло, ее запах, слышал, как в груди колотилось ее сердце.

— Ощущение, что я должна знать, что тут делаю, — она издала режущий смех, когда я наклонился и прижался поцелуем к ее лбу. — Это то, в чем я хороша: быть сильным, преодолевать трудности, выживать вопреки всему, — последовал еще один самоуничижительный смех. — Так почему же я чувствую себя так не к месту? Почему просто не могу принять, что единственное разумное решение — это, чтобы ты притворялся будто подыгрываешь плану Офелии? Почему просто не могу перестать переживать из-за других людей и всех их ужасных действий? Если я не вписываюсь в Хавок, Виктор, то нигде не вписываюсь.

На мгновение я замер, позволяя смыслу ее слов дойти до меня.

— Бернадетт, — начал я, отодвигаясь в угол и притягивая ее к себе на колено. Мои руки автоматически потянулись к ее бедрами, и я знал, что когда она оседлала меня, то почувствовала через джинсы мой член. Почему она наделу эту гребанную, нелепую юбку? подумал я, облизав губы и стараясь сдержаться. — Тебе не нужно вписываться в Хавок. Ты — причина, по которой существует Хавок. Все, что мы делаем, мы делаем для тебя.