Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова
Когда он потом мягко опустил жену в постель, на короткое прощанье поцеловал ее подрагивающие веки, и затем они, наконец, рассоединились, он не выдержал и благодарно прикоснулся губами еще и к ее успокаивающейся щелочке, а Светка тоже не сдержалась и поцеловала ее живот и даже потянулась губами ниже, как папа, но он поднял ее личико к своему, показал глазами куда ей нужно целовать и она прижалась к его губам.
‒ Теперь меня, да?
‒ Теперь тебя, да.
Он пересел на край кровати и она воссела на него широко расставленными ножками, и смотрела при этом на маму, будто хвастаясь, как легко ее мальчик-папчик проникает в ее малюсенькое отверстие и потом скользит по ее узенькому гнездышку, а оно было совсем скользким, ‒ она ведь все это время была вместе с ними и переживала своим влагалищем то, что происходило с ее мамой.
А мама в самом деле радовалась вместе с ней, она и думала весь этот вечер только об одном, о том, что ничего страшного, что у ее дочки все будет нормально, что у нее теперь уже совсем не болит, пока хотя бы с папой, а это уже очень много…
‒ Ты только ничего не делай, папа. Давай послушаем. Они так прикольно разговаривают между собой…
И они стали слушать.
И сразу стало так, будто две их разнополые плоти слились для самостоятельного общения, то что-то ласково сообщая друг дружке, то делясь какими-то своими воспоминаниями или впечатлениями, то как бы споря и перебивая собеседника собственными мнениями, словно пытаясь убедить в чем-нибудь своем или настоять на чем-нибудь своем, то снова мирясь и обласкивая друг дружку мягкими жестами, то будоража вдруг возникающими желаниями чего-то особенного, что они друг дружке якобы должны сказать или сделать… А их хозяева, затаив дыхание, пытались определить, как они это делают, какими мышцами, или связками, или еще чем-то; и пытались разобраться в смыслах сообщений, воспоминаний, пререканий, императивов, пожеланий и еще многого всякого, что происходило там внизу; и периодически тихо-тихо перешептывались, с радостным удивлением угадывая отдельные слова, предложения или фразы; и напрягались как струны несколько раз от сладостной спазматической боли, которая почему-то казалась им желанной, потому что несла в себе какой-то особенный, таинственный смысл, который тут же ускользал от них куда-то в глубину, как только они пытались в него проникнуть…
А потом на какое-нибудь время они оставляли их наедине, не беспокоя своим присутствием и Светланка каждый раз что-нибудь шаловливое или совсем не шаловливое для этого придумывала. Нежно рисовала выпяченными кончиками сосков что-нибудь у него на груди, и даже до живота ими дотягивалась, чтобы закончить рисунок, а потом вопросительно поднимала к нему смеющиеся глаза: угадал? Шептала ему на ухо какое-то странное стихотворение, которое она сочинила в лагере только для него одного, своего любимого папочки. Прикрывала ему ладошками глаза и требовала определить, в какую сторону смотрят ее зрачки. И он все время точно угадывал, а она этому почему-то не удивлялась.
А потом они снова прислушивались и восторженным шепотом делились одинаково угаданными словами. И снова застывали от таинственно сладостной боли ущемлений, то совсем мягких, то тугих и жестких; то только кольцом устья, то почти всем влагалищем; то мягкими волнами, то грубыми схватываниями, будто в намерении навсегда оставить его в себе…
Светланка совсем этого не пугалась и улыбалась ему глазами, ясно намекая на то, что и ему нечего бояться, они там просто так разговаривают…
А он все удивлялся сам в себе, ‒ почему никогда раньше вообще об этом не слышал? Ведь кто-то должен был такое же ощущать. И это обязательно было бы известно всем. Может, это потому, что дочь? Его плоть, его гены, "отпочкованная" часть его "Я"… Ведь с Еленой Андреевной хотя и было что-то похожее, но совсем не то. И совсем не так. Может, только в кровном родстве и достижимо это странное, таинственное ощущение автономного от сознания общения мужской и женской плоти? А может, нельзя его людям, опасно? Может, потому повсюду и запрещены такие связи? Религиями, культурами, нравами, моралью…
А Светланка тем временем выпустила его к маме, и снова изумлялась: вы так все время, да? А они отвечали, что конечно нет, по-разному у них это бывает, почти всегда по-разному. И грубо бывает, и совсем развратно даже, и как угодно бывает, но всегда так, что им еще больше хочется друг друга любить и любить.
Светка все-таки поймала момент, указала глазами на открывшуюся мамину попку и прошевелила ему губами: посмотри, как сжимается дырочка, почему это так? И ты прошлый раз меня о том же просил. А он не нашелся, что сразу ей ответить, и тогда она подставила себя так, как хотела выставить маму и призывно завиляла хвостиком, чтобы и мама это увидела и уступила папу ей, а та сразу так и поступила.
И он вдруг вспомнил Елену Андреевну в таком же положении, а потом Иринку при ней, и что тогда с Иринкой бешенное происходило из-за его сверлящего взгляда, и вдруг испугался, что и со Светланкой сейчас такое же произойдет, и не стал ее перевозбуждать, а только очень нежно щекотать ее стеночки шершавой короной своей головки.
А она выставилась так, что как бы нарочно демонстрировала ему: смотри, как и у меня попочка все время сжимается и разжимается.
А чуть позже стала донимать их вопросами, почему это так, откуда в природе такое презрение к человеку, что она соединила в одном месте диаметрально противоположное, чуть ли не смешала такое божественное наслаждение с дерьмом…
И они вместе перебирали возможные ответы, смешные и очень грустные, забавные и очень политические, и другие всякие, самые разные.
А потом Светланка стала рассказывать забавные истории из ее невеликой жизни, окрашенные в наивные детско-эротические тона, а еще стала игриво беситься вокруг папы, изображая нечто таинственно-мистическое из голливудских жутиков.
‒ Бесенок ты наш маленький, ‒ ласково гладил ее отец.
‒ Чертенок.
‒ Почему чертенок?
‒ Бесенков с девочками между ног не бывает.
‒ А чертенки бывают?
‒ Конечно. Ведьмочки.
‒ А как же бесята размножаются?
‒ А зачем тебе знать?
‒ Интересно.
‒ Через задницу, ‒ засмеялась она игриво, будто и вправду была особо осведомленной особой в мистических вселенных мирах.
И так до глубокого поздна они то болтали без умолку, то затихали языками и переговаривались взглядами, то наслаждались или баловались своим мужчиной, пока мама вдруг не сообщила:
‒ Доченька, папа скоро не выдержит, он уже еле сдерживается…
И Светланка сразу призывно расставила свои ножки, потому что сегодня была ее очередь, потому что она ждала этого момента почти целый месяц, потому что она сегодня еще не видела радуги, которая появляется между ними в предчувствии божественного блаженства… И любящий муж тут же перевоплотился в любящего отца, и вошел в любящую его дочь, и в те самые мгновения, когда перед их очами засияла таинственная радуга, оросил ее глубокое ложе обилием отцовского сока, и еще долго лежал на ней, пока она трепетала мягкими стеночками по телу своего благодающего мальчика-папчика…
