Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова
И так до глубокого поздна они то болтали без умолку, то затихали языками и переговаривались взглядами, то наслаждались или баловались своим мужчиной, пока мама вдруг не сообщила:
‒ Доченька, папа скоро не выдержит, он уже еле сдерживается…
И Светланка сразу призывно расставила свои ножки, потому что сегодня была ее очередь, потому что она ждала этого момента почти целый месяц, потому что она сегодня еще не видела радуги, которая появляется между ними в предчувствии божественного блаженства… И любящий муж тут же перевоплотился в любящего отца, и вошел в любящую его дочь, и в те самые мгновения, когда перед их очами засияла таинственная радуга, оросил ее глубокое ложе обилием отцовского сока, и еще долго лежал на ней, пока она трепетала мягкими стеночками по телу своего благодающего мальчика-папчика…
Он вышел потом в ее комнату и подготовил постель, а затем перенес ее на руках и уложил, чтобы она немного поспала, потому что обмываться она все равно ни в какую не соглашалась, заложив между ног салфетку, чтобы у нее не пролилось…
Когда он вернулся, на постели рядом с его женой сидела обнаженная Флора. У нее были неестественно дымчатые глаза, и он сразу понял, что она не настоящая.
Устал, наверное. Или чокнулся.
‒ Ты ее видишь? ‒ спросил он у Ирки совершенно безразличным голосом.
‒ Кого?
‒ Никого.
Провел рукой по воздуху, там, где висели Флорины груди. Они пошли вслед волнами и Флора быстро растворилась.
‒ Боюсь, что я слегка приболел. Мозгами. Застойное малокровие, наверное. Или что-то вроде этого.
‒ Это не ты. Скорее я.
Он сел на то место, где только что сидела Флора.
‒ Светка такая счастливая от тебя, ‒ погладила Ирина его по руке. ‒ И я от нее. У нее совсем не болело, да?
‒ Немножко было.
‒ Когда?
‒ Когда сидела.
‒ Ты ее разбужируешь. Но это не страшно. Лишь бы прошло.
‒ Больше, чем надо, не разбужирую. Она очень эластичная. Лишь бы прошло.
‒ А я так уж точно чокнулась. Так приятно видеть в ней твою женщину… У нормальной матери такого не может быть.
‒ Она моя дочь, а не моя женщина. Я ни на секунду об этом не забываю.
‒ Она лучше меня?
‒ Она ребенок. Наш ребенок. Она не может быть ни лучше, ни хуже.
‒ Мы правильно делаем?
‒ Правильно.
‒ Дай Бог, чтобы это так и оказалось… Как с мамой. С мамой я не сомневаюсь. Жалко только очень, что так долго мы тянули с этим… целые восемь лет.
‒ Почему именно восемь?
‒ Она после рождения Сережки в тебя втрескалась.
‒ Откуда ты знаешь?
‒ Ниоткуда. Просто чувствовала. А ты нет?
‒ Нет.
‒ Лопух. А жаль. Как было бы здорово, если бы ты тогда ее трахнул. В самом начале.
>Трахнул, ‒ вдруг сознался он. ‒ Когда ты в роддоме была…
Ирка вскинулась плечами и уставилась на него пронзительным взглядом:
‒ Правда? Ты… не врешь?
‒ Не вру.
>А почему мне не сказал?
>Стыдно было. Я этот стыд все жизнь потом в себе нес, как кошмар. Да и сейчас еще несу…
>А я не почувствовала… Почему?
>Не знаю.
>И правильно, что не сказал. Я даже не представляю, как тогда повела бы себя. Я очень ревновала тебя к ней.
>А говоришь, что было бы здорово.
>И у вас тогда получилось?
>Да. И намека на спазм не было.
‒ Господи… ‒ прошептала она вслух, ‒ все же могло было… быть совсем иначе… ты же мог ее вылечить еще тогда…
И лихорадочно зашептала ему прямо в лицо, будто боясь, что кто-то подслушает:
‒ Светку, Светку только не оставь на полпути, слышишь? Что угодно с ней делай, только чтобы прошло… Может, пусть попробует с кем-нибудь еще, как мама с Борисом?
‒ Не знаю… Нет. Не дам. Она еще ребенок. Просто не могу, и все.
‒ Она уже не ребенок… Она уже женщина…
‒ Все равно. Не могу. И не говори мне об этом. Я сейчас ее никому не дам. Страшно. Жутко страшно. Не знаю даже, как это выразить словами.
>Слышишь, а ты… больше никого от меня… не скрыл?
>Скрыл… ‒ как-то совсем потерянно ответил он после долгой паузы.
>Не скажешь?
>Не знаю. Не сейчас. Сейчас не смогу. Прости.
>Я же теперь буду мучиться догадками.
>Лучше уж мучайся. Я, кстати, мучаюсь. Ты меня с мамой намеренно свела на ту ночь?
>Нет. Что ты! ‒ всполошилась она. ‒ Клянусь тебе. Так само собой вышло. Я только потом сообразила, что получилось так, будто я все ради мамы подстроила. Особенно, когда начала тебе пудрить мозги.
>Пудрить мозги?
>Ну, по поводу Димки. Жеманничала. Чтобы ты сомневался. Будто и на самом деле я его придумала.
>Зачем?
>Не знаю. Издевалась, наверное.
>А на самом деле?
>Все было именно так, как я тебе рассказывала. И знаешь… я после этого очень много передумала всякого… Ведь это была дикость на фоне нашей прежней жизни… даже несмотря на наши фантазии… Это было на самом деле невозможное само по себе событие… Мы бы с а м и на него никогда не отважились… И ты бы не вылечил маму… и ни за что в жизни не полез бы губами в Светкину писку, а тем более не засунул бы в нее свой член, да еще в моем присутствии; и все сейчас было бы совсем иначе, ‒ мама так и оставалась бы калекой, долбала бы себя по ночам искусственным членом до самого климакса, а может, и еще чего хуже сделала, ‒ я у нее последнее перед этим время снова стала замечать предсуицидальные симптомы, ведь тот раз, о котором я тебе рассказала, был не первым; и Светланка… ей пришлось бы повторить судьбу своей бабушки, а может, в еще худшем варианте…
‒ А все Димкин палец, ‒ сказал он вслух с шутливо-подкольной улыбкой. ‒ Может, давай я отыщу его, отрежу этот палец, заспиртуем и повесим в угол комнаты вместо иконки…
Она перевернулась на спину, разбросала руки и ноги и с мечтательной улыбкой сказала:
‒ Он далеко… А как было бы классно, если бы вы прямо сейчас напару меня в две дырки выдолбали… тонким и толстым… с двух сторон… Посмотри, как она зашевелилась. Это на тебя. А на него задница задергалась… Помнишь, у мамы я раком к тебе выставилась? Помнишь? Как я тогда и его туда захотела!
‒ Тебе нравится в попку?
‒ Как тебе сказать… само по себе ‒ нет. Да и слово это никак не подходит. Это в особом таком состоянии появляется вдруг желание, чтобы тебя… расперли изнутри и снаружи… и вообще, тогда, когда особой мужицкой грубости к себе хочется. А вот палец в попку, ‒ это почти всегда приятно. Возбуждает. Только не сухой, ‒ скользил чтобы. Особенно, когда и член внутри, в писке. Но не обязательно. Помнишь, я Жану на пальцы плевала? Вот тогда ‒ правда короткое время ‒ очень приятно было. Когда он ее пальцами готовил.
