Эмма Беккер - Вкус любви
Возвращаясь к отелю, мы обнаружили на Кройцбергштрассе кафешку, замаскированную под магазин товаров для туризма. У продавца травки не было (кто бы сомневался), но он вручил нам пятнадцать волшебных пилюль. Сейчас мы буквально на крыльях летим в сторону Веддинга, а в моей сумочке лежит то, что позволит нам провести очень хороший или очень плохой вечер.
Говорила ли я, что Месье был гораздо сильнее всех наркотиков? Ни один искусственный рай не может удержать его вдали от моих мыслей. Мы с девчонками устроили такой маскарад с этими пилюлями, что я на время сконцентрировалась только на них, на той сильной любви, которую я к ним испытывала. Мы то и дело выбегали из гостиной в большой тенистый двор по мере того, как начинались позывы тошноты, Люси при этом держалась рукой за живот. Разговаривали мало, прерываясь в середине фразы, когда неприятная волна, поднимающаяся в желудке, делала невыносимым любое усилие. Поначалу возле велостоянки нас сидело всего четверо — остальные решили прилечь в номере. Люси курила сигарету с намерением стойко перенести нескончаемые мучения, а я пыталась, насколько это возможно, отвлечься от собственного недомогания, чтобы при помощи игры в слова поддержать стремительно падающий в войсках боевой дух. Алиса, следуя сестринской солидарности, вымучивала из себя улыбку, затем снова втягивала голову в плечи. Флора, сидя по-турецки на газоне и глядя в пустоту, грызла ногти. В повисшем молчании не было никакой неловкости: в это время мы изо всех сил боролись с нашим недомоганием, ломотой в ногах, учащенным дыханием и безудержным желанием вывернуться наизнанку. И хотя я уже начала беспокоиться, как бы пройдоха продавец нас попросту не надул, день был таким погожим и теплым, в воздухе так приятно пахло, что фиаско казалось невозможным. Я выжидала.
— Держимся, не сдаемся! — крикнула я достаточно громко, чтобы взбудоражить свой организм, и спазм в желудке тут же заткнул мне рот.
Алиса рискнула встать, чтобы перебраться ко мне поближе, и, прислонившись к стене, закурила сигарету.
— Сколько уже времени прошло, как мы приняли эту дрянь? — громко спросила она.
— Скоро будет час, — лаконично ответила Флора и тоже поднялась, с сигаретой в зубах. — Дайте огоньку.
Люси протянула свою загорелую руку с зажигалкой.
— Как думаешь, долго это еще продлится? — раздался ее голос из облака дыма.
— Рвота? Думаю, скоро закончится.
На самом деле я ничего об этом не знала. Я уже радовалась тому, что смогла удержать содержимое своего желудка на обычном месте. Перспектива провести весь день в подобных ощущениях меня совершенно не привлекала, было отчего разрыдаться.
— Вы что-нибудь уже чувствуете? — спросила Флора.
— Даже не знаю, что тебе сказать, — ответила Люси. — У меня жуткая ломота в ляжках. В ляжках! Со мной никогда такого не было.
— А я уже ощущаю что-то странное, — сообщила я, попытавшись изобразить улыбку.
— У тебя вообще зрачки расширены, — добавила Алиса, приблизив ко мне вплотную свое маленькое бледное личико и разглядывая меня черными зрачками, способными повергнуть в ужас самого Лавкрафта[35].
— Кто бы говорил! — ответила я, бросившись к застекленной двери, чтобы посмотреть на свои глаза.
— Представляете картинку, если сюда вдруг нагрянут полицейские? — засмеялась Алиса, вглядываясь в свое отражение.
Я не смогла сдержать смех, похожий на икоту, и заметила, что не в состоянии убрать с лица улыбку. Какая-то отрава, содержащаяся в таблетках, растягивала мою физиономию в эту радостную гримасу.
Пять минут спустя мы уже выли от смеха во внутреннем дворе, чувствуя себя легкими, словно перышки: наши животы наконец утихомирились. Нам было чрезвычайно хорошо, поэтому мы решили отправиться за музыкой, однако какой-то дряхлый жилец с шестого этажа пригрозил с балкона, что вызовет полицию. Мы позорно отступили в свой номер, пытаясь вчетвером втиснуться в одну дверь (на моей руке остался на память довольно изящный синяк, на который я надавливаю, чтобы вспомнить отголоски той боли — той эйфории).
В этот момент из своей комнаты выползла Клеманс — она лежала там, пытаясь успокоить свою тошноту, — затем Клер и Анна-Лиза и, наконец, Эрманс, которая высунула нос, услышав, как мы рыдаем от смеха.
Одна сцена будет стоять у меня перед глазами всю жизнь: спустя десять минут после нашего триумфального возвращения в комнату, когда мы описывали друг другу это незнакомое ощущение счастья, испытываемое постоянно и по любому поводу, валяясь рядышком на диванах, словно семейство котят, Эрманс неожиданно подскочила как пружина, закрыв лицо своими тонкими руками. Уверенные, что она каким-то образом причинила себе боль, Клеманс и Алиса настороженно приподнялись, словно сурикаты, и заверещали: «Эрми, Эрми, Эрми». А мне все никак не удавалось унять этот чертов смех.
Эрманс издала совершенно неописуемый вопль, переместив руки на свой судорожно сжимающийся живот, и Фло, увидев слезы с потекшей тушью, воскликнула:
— Смотрите, она плачет! Эрми плачет!
Она действительно плакала, но от радости. Это мы в итоге поняли после того, как еще немного обеспокоенная Люси погладила ее по руке, и она всхлипнула:
— Я не знаю, почему плачу! Я даже не уверена, что плачу! Все прекрасно, все, все! Этот город прекрасен, вы прекрасны, музыка прекрасна!
Ее подбородок начал отчаянно дрожать, и пронзительным, словно скрипка, голосом, она добавила:
— И это разрывает мне сердце!
Рыдая еще громче, она подлила себе в бокал пунша.
У нас было множество подобных моментов в течение семи часов, из которых состоял наш вечер. Это, впрочем, единственные четкие воспоминания, запечатленные моей памятью: Алиса, охваченная необъяснимой вялостью, не смогла удержать свою тарелку со спагетти и, не сделав ни малейшего движения, опрокинула все на платье. Со смехом. Позже, сидя по-турецки в плетеном кресле между двумя диванами, я начала давать описание каждой из малышек в стиле «Заведения Телье» Мопассана. Основной целью беседы было найти тип женщины, соответствующей каждой из нас, подобно тому, как в борделе Мопассана присутствовали красавица блондинка, красавица еврейка, нормандка. Но глядя на эти разные лица, на эти тела, диссонирующие друг с другом, на эти волосы, которые так трудно описать, я почувствовала себя в тупике.
Я отказалась от описания товара, которое дала бы «мамочка», чтобы заманить клиента, поскольку внезапно осознала, что являюсь единственным клиентом, способным увидеть их истинную красоту. Они все стояли на порядок выше низменного животного желания, так быстро утоляемого. Ограничить их рамками женского типажа казалось мне преступлением. Речь шла о чувственности, об особой, индивидуальной сексуальной ауре, и говорили мы об этом даже слишком много.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
