Лора Касишке - Будь моей
На каком основании я невзлюбила Офелию Ванрипер, которая всегда была со мной исключительно вежлива?
— Хорошо, — сказала я, пытаясь улыбнуться искренне и тепло. — Если папа не даст тебе машину, можешь взять мою.
— Ты — чудо! Ты все еще отличная мама. — И он мне подмигнул.
Утром, когда я проснулась, оба — и Чад, и Джон — уже исчезли. Я выглянула из окна и обнаружила, что машины Джона нет и что за ночь и несколько утренних часов куст сирени в углу двора весь покрылся лиловыми цветами.
Я открыла окно.
Вдохнула запах сирени.
Знакомый, пьянящий аромат! От него веяло таким мирным домашним уютом, что сердце наполнилось безрассудным оптимизмом, непоколебимой верой в светлое будущее. Мне пришлось присесть на краешек кровати, чтобы перевести дух.
Я огляделась.
На туалетном столике мои драгоценности.
На обоях розы.
Тюль на окнах. Белый абажур. Плетеный коврик на полу. Снаружи, за окном, как всегда, Куйо скребет лапами в кустарнике. Поют птички. В гнезде, свитом зябликом в зарослях папоротника у заднего крыльца, уже пищали птенцы, и мамаша-зяблик хлопотала вокруг них. Я даже уловила их мускусный запах (влажных крыльев и помета) и услышала, как они пронзительно верещат, стоит матери отлететь от гнезда. Высоко в небе, далеко, на огромном расстоянии, пролетал с характерным звуком реактивный самолет. У него вообще нет крыльев, а вот ведь летит с одного конца света на другой, и с огромной скоростью. Все будет хорошо, подумала я.
Сварю-ка себе кофе. Выпью чашечку прямо на крыльце. Возьму книгу, отложенную несколько недель, ту самую, о Вирджинии Вульф. Сяду и буду читать. Позвоню Сью. Я не разговаривала с ней с того дня, когда в коридоре колледжа она рассказала мне о записках. Скажу ей, что она моя лучшая подруга. И всегда будет лучшей. Я все ей прощаю. Какой у меня выбор? Разве за последнее время я не доказала, что сама в состоянии причинять боль близким, людям, которых люблю больше всего. Разве я не затаила мстительную злобу к любимым, парадоксально сочетая ее с преданностью и заботой?
И еще Гарретт.
Я позвоню Гарретту.
Попробую объяснить ему, что все это недоразумение, и только. Чудовищное недоразумение. Что бы ни говорил тебе Брем — пожалуйста, забудь все. Я приглашу Гарретта на обед. Скажу, что Чад приехал из Калифорнии и хочет его видеть. Приготовлю гамбургеры, или мексиканские начо, или сандвичи с пряной говядиной — что-нибудь особенное, специально для молодых ребят. И — любое пиво, какое захотят.
А потом позвоню Брему и объясню, что моя жизнь — это жизнь обычной женщины.
Жены и матери.
Что я полностью принадлежу этой жизни, и всегда принадлежала ей, и никогда — ему.
Я выстою.
Посижу здесь, вдыхая запах сирени, отдохну.
Утро.
Я готова начать обычный день. Вернуться к обыкновенной жизни.
Раздался телефонный звонок, громкий и настойчивый, словно взрыв в тишине. Я быстро вскочила с краешка кровати и босая понеслась вниз по ступенькам. Мой голос звучал незнакомо, с придыханием — я сама его не узнала.
— Да?
— Привет, детка.
Брем.
Я нервно сглотнула слюну.
Мгновение я не могла ничего произнести, а потом сказала:
— Брем, ты звонишь мне домой.
— Но тебя нет на работе. Куда же мне еще звонить?
— Мог бы и вовсе не звонить. Сын дома, на каникулах. Если бы он снял трубку?
— Подумаешь! Сказал бы, что продаю энциклопедии. Или что я сантехник. — Между нами словно искра пробежала. Смех?
— Ты где?
— В твоей квартире. Звоню по мобильнику. Лежу на твоем диване.
— Слушай, Брем. Я закрываю договор на съем квартиры. Семестр закончился. Я…
— Приезжай сюда! У меня от мыслей о тебе встает.
— Брем.
— Шерри, что на тебе надето?
Я помолчала, не зная, что отвечать. Он повторил вопрос. Ночная рубашка, сказала я. Белая.
— Подними ее повыше. Над ляжками.
Я ничего не стала поднимать, но, когда он переспросил, ответила, что да, подняла. В тот момент мне казалось, что так будет проще всего побыстрее закончить разговор. Я взяла телефон и села на кушетку.
— На тебе трусы?
— Да.
— Сними их. Спусти до щиколоток. — Он помолчал. — Ну, спустила?
— Да.
— Раздвинь ноги. Пошире. Хочу, чтобы ты раздвинула бедра. Раздвинула?
— Да. — Я прилегла.
— Я трогаю себя, детка. Он твердый как камень.
Я слушала.
Все что я слышала — это его дыхание. А потом ритмичный звук трения, все усиливающийся, потом стон. И его напряженный голос:
— Прикоснись к нему губами. Возьми его в рот, малыш. Я хочу почувствовать на нем твой язык. Вот так. — Он затих.
Только ветер завывал в трубке.
Я услышала на крыше суетливые царапающие шажки.
Белка. Может, две. Они вернулись. Дети тех белок, что Джон убил в феврале? Или новая семейка, поселившаяся под карнизом. Они неистово трудились, суетились, устраивая себе жилье у нас на крыше. Я слушала, пока он не застонал громко и надрывно:
— О детка, я люблю тебя. Я должен быть внутри тебя, между твоих ног. Я хочу к тебе, прямо сейчас, в твою дивную дырку, малыш. Я кончаю, моя радость.
Я ничего не ответила, я дрожала. Отвела трубку телефона подальше, боясь, что он услышит, как клацают зубы. Брем молчал, наверное, целую минуту — слышно было только тиканье часов в кухне и сухое цоканье коготков по крыше, — потом вздохнул и сказал:
— Я только что пролился прямо тебе на лицо, кончил в ваш прекрасный рот, миссис Сеймор.
— Брем, — произнесла я, как только ко мне вернулся дар речи. — Брем… — И никак не могла придумать, что сказать. Все вокруг плыло как в тумане — странном и серебристом. Стопка журналов в углу. Ваза с сухими цветами на каминной полке. Восточный коврик с геометрическим рисунком и размытыми очертаниями. Издалека доносилось завывание сирены «скорой помощи», прокладывающей себе дорогу. Для кого-то обычный день.
— Брем, ты еще здесь?
— Ну да. Я здесь.
Я откашлялась, поплотнее прижала к уху трубку и сказала:
— Мне надо с тобой поговорить. Надо все это заканчивать.
— Нет.
— Да.
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы привезти сюда свою хорошенькую попку?
Затем раздался сухой щелчок мобильника. Он отключился.
Я пыталась вернуться в прежнее состояние. Сварила кофе. Принялась за книгу о Вирджинии Вульф. Отложила ее. Ушла подальше от телефона, боясь, что он зазвонит. С чашкой кофе, из которой еще не отпила ни глотка, вышла на заднее крыльцо. Книгу с собой не брала. Сошла с крыльца на траву. Она оказалась влажной.
Где-то вдали, видимо у Хенслинов, мычали коровы. На клене без умолку пронзительно верещала настырная птичка, изливая поток звуков, выражавших недовольство и волнение. Должно быть, гнездо где-то рядом. Гонит меня от него. Я не видела ни птички, ни ветки, с которой она мне грозила, потому что дерево было покрыто удивительно густой молодой листвой. И вдруг я поняла, что звук вообще-то исходит из моей груди.
