Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
– Времени у нас немного, нельзя тратить его даром… Послушайте, я хочу дать вам совет… Это может показаться вам странным, даже смешным… Если вы серьезно хотите на мне жениться, то вам надо, по пословице, ковать железо, пока оно горячо: переговорите с моими родителями, прежде чем граф сделает мне предложение.
– И я это сделаю, как только получу ответ от матери.
– Вам нужно ее согласие на наш брак?
– Да… но кроме того, надо привести в порядок дела по имению и дать положительный ответ вашему отцу, когда зайдет речь о моем состоянии.
– Это правда, – улыбнулась Анюта, – я об этом не подумала… Ведь мы не птички и не можем питаться зернышками… Но, повторяю вам, не теряйте времени, нам дорог каждый день, каждый час…
Раздался пронзительный свисток, сигнал Тараса.
– Сюда кто-то идет! – воскликнула Анюта. – Скорее уходите!
Казимир крепко поцеловал свою возлюбленную и побежал к калитке, а Анюта направилась к дому и на полдороги повстречалась с иезуитом.
– Вы мечтали здесь в уединении, – начал он, – знаю даже о ком.
– Меня удивляют ваши слова, патер Глинский.
– Мой бедный граф влюбился в вас без памяти – он бредит вами и во сне и наяву! Теперь, дитя мое, от вас зависит сделать из этого дикого, необузданного существа, одаренного, однако, наилучшими качествами души и сердца, человека во всех отношениях безукоризненного.
– Вы ошибаетесь, – со спокойным достоинством возразила юная девушка, – я слишком молода и неопытна и не смогу обуздать его характер; тут нужна рука сильнее моей. Я не спасу его, а погублю себя.
– Потому что вы любите другого, не правда ли?
– Я никогда не полюблю вашего графа.
– До сих пор он покорял все женские сердца.
– Мое – он может только отравить и растерзать.
– Боже мой, какая трагическая фраза! – усмехнулся иезуит.
– Нет, этот вопрос слишком серьезен для меня, и шутить им я не желаю; от него зависит счастье моей жизни… Я не позволю никому играть моим сердцем, как игрушкой.
XV. Лекарство Лукреции Борджиа
Расставшись с Сергичем, Эмма вышла в сад, упала на колени и долго молилась, прося у Бога помощи для исполнения возложенной на нее обязанности. Больная дремала, когда мнимая сестра милосердия неслышными шагами возвратилась в спальню и села возле кровати.
– Это вы? – очнувшись, спросила помещица. – Где вы были?
– Доктор прописал вам новое лекарство.
– Оно мне не поможет.
– Вы хотите сказать, что оно не снимет с вашей совести ответственности за совершенное вами преступление?
– Как ты это узнала? – в ужасе вскричала умирающая, схватив Эмму за руку. – Разве он приходил сюда?.. Ты его видела?.. Он является мне, когда я остаюсь одна в комнате…
– Тот, которого вы убили…
– Я вижу, что ты узнала мою тайну… Да, я убила его… а он приходит и рассказывает мне такие ужасы, которых я и слушать не хочу… Он, как дым, поднимается из-под земли и растет… растет до самого неба… Вот он стоит передо мной, этот великан… на груди у него сияет солнце… нет, это не солнце, а глубокая рана… из нее течет горячая кровь… целое море крови… она поднимается… душит меня… Ай!!! – в ужасе закричала больная и повалилась на подушку, закрывая лицо руками.
– Раскайтесь, пока еще есть время.
– Боже мой, да ведь я молилась и каялась всю мою жизнь!
– Принесите себя в жертву.
– Себя?!
– Да… кровь за кровь, жизнь за жизнь!
– Нет! Это выше моих сил!.. Я не хочу умирать!
Эмма совершенно хладнокровно вынула из кармана пузырек, вылила жидкость в рюмку, подала ее больной и сказала:
– Вот вам лекарство.
Госпожа Замаки привстала, недоверчиво взглянула на сестру милосердия и спросила дрожащим голосом:
– Я должна это выпить? Что налили вы в эту рюмку?
– Лекарство.
– Нет, это яд!
– Да вы с ума сошли!
– Дитя, кто приказал тебе отравить меня?
– Примите это лекарство.
– Не хочу! Никто не смеет меня заставлять! – и больная разразилась диким, неестественным хохотом.
– Я смею! – возразила Эмма.
Между палачом и его жертвой началась отвратительная, немая борьба. Напрасно несчастная звала на помощь, никто не слышал ее стонов. Эмма запрокинула ей голову на подушку, ловко раздвинула пальцем стиснутые зубы, влила жидкость в рот и тотчас же зажала его носовым платком.
– Я твоя спасительница, – с надменной самоуверенностью проговорила она, – бедная грешница, я указала тебе путь на небо!
Ответом на эти слова было предсмертное хрипение, и несколько минут спустя госпожа Замаки скончалась. Эмма встала на колени возле кровати и начала громко молиться.
– Господи! – взывала она. – Сжалься над этой грешницей, отпусти ей прегрешения и помилуй всех нас, рабов Твоих!
Потом она вышла в сад для того, чтобы зарыть в землю пузырек и рюмку и на обратном пути повстречалась с Сергичем.
– Ну что? – спросил он. – Она уже умерла?
– Да, – отвечала Эмма, – но не добровольно, она долго боролась со мной.
– Милосердый Господь примет ее смерть как искупительную жертву за ее грехи.
– Теперь мне можно будет уехать отсюда?
– Нет, вы останетесь при покойнице до моего возвращения.
Купец ушел, а Эмма, вернувшись в дом, заперла спальню на ключ, положила его в карман, прилегла на диване в гостиной и заснула крепким сном, с невинной, ангельской улыбкой на устах. Утром ее разбудил Сергич, приехавший получать наследство в качестве попечителя братства. Вслед за ним внесли гроб. Прислуга была удалена от покойницы под благовидным предлогом, что зараза может распространиться; Эмма своими руками уложила умершую в гроб и его тут же наглухо заколотили. Местные власти за деньги выдали разрешение похоронить госпожу Замаки в тот же день ввиду заразного свойства болезни, от которой она умерла.
– Сегодня вы еще не уедете отсюда, милая барышня, – возвратясь с похорон, сказал купец своей сообщнице. – У вас будет дело здесь поблизости, быть может, даже нынешней ночью.
– Какое дело?
– Вы знаете студента, который ухаживает за еврейкой, его зовут Пиктурно. Возлюбленная назначила ему свидание в шинке, на киевской дороге. Этот дом и все имение покойницы принадлежат теперь нам, прошу вас распоряжаться здесь в качестве хозяйки. Я велю прислуге исполнять все ваши приказания.
– Но не могу же я в этом костюме ехать в шинок.
– Не снимайте этого платья, пока вы здесь, а в шинке вы найдете другое, об этом мы уже позаботились. Теперь прощайте. Да благословит вас Бог. Наш апостол будет вами очень доволен.
Долго ходила Эмма взад и вперед по пустым, мрачным комнатам. Изредка до слуха ее доносились из кухни звуки заунывной песни. К вечеру на дворе поднялась страшная метель. Тревожное, в высшей степени неприятное чувство овладело молодой девушкой: она вздрагивала при малейшем шорохе, ей беспрестанно чудились стоны и хрипение умирающей. Наконец она не выдержала этой пытки, позвала кучера и велела ему оседлать лошадь.
