Запретный французский (ЛП) - Грей Р. С.

Я вздохнула и ударилась лбом о дверь.

— ПРОЧТИ ЗАПИСКУ! — Крикнула Блайт.

Зажмуриваю глаза и пытаюсь сдержаться от ответного крика. Бесполезно. Уже проходила этот путь. Говорила учительнице, администратору, директору школы. В конце концов, это только ухудшило мою жизнь. Почему взрослые не могут понять? Я не хочу, чтобы они приводили Блайт в кабинет для строгого разговора, я хочу, чтобы они выгнали ее из Сент-Джонса.

Впрочем, неважно. На ее месте появилась бы новая, еще худшая версия. О боже, от ужаса мурашки бегут по коже. Если бы я была католичкой, то при одной мысли об этом перекрестилась.

Уходя из общежития, я желала, чтобы она подхватила какую-нибудь неизлечимую, ужасно уродующую ЗППП. Не слишком ли многого прошу от кармы?

Поскольку идти некуда, направляюсь в библиотеку, не хотелось бы, чтобы мне оторвали голову, если снова помешаю Блайт и ее партнеру. Глупая я, в итоге мне все равно прилетело.

Я даже не заметила, что Эммет был там. Прихожу в место, где люблю заниматься, где книги такие пыльные и забытые, что скорее столкнусь с призраком умершего автора, чем с живым человеком.

Я еще не оправилась от шока, увидев его, сидящего на полу спиной к стеллажам и с бутылкой виски, болтающейся между согнутых ног, как он крикнул мне.

— Какого хрена тебе надо?

Я подпрыгнула вверх на целую милю.

Мне следовало бежать, пока не окажусь за пределами библиотеки, но я прошла всего три прохода, прежде чем запаниковала и спряталась среди стеллажей.

Даже сейчас сердце все еще бьется где-то в горле. Дрожь пробегает по рукам и пальцам.

Я словно попала в фильм ужасов.

— Я знаю, что ты здесь, — говорит он, и его голос пугающе лишен эмоций.

Стою совершенно неподвижно, ожидая, когда он сделает первый шаг.

Время замедляется. Ругаю себя за то, что не нашла лучшего укрытия.

Несколько долгих секунд сердцебиение такое громкое, что я ничего не слышу. Подбородок дрожит. Затем я сосредотачиваюсь на нем: тяжелый звон бутылки виски, когда он ставит ее на паркетный пол, шорох одежды, когда встает, зловещее постукивание подошв, когда он медленно начинает искать меня.

— Покажись… покажись… où que tu sois (с французского — где бы ты ни была).

Не понимаю по-французски, но узнаю мелодичную интонацию его насмешки.

Хотя мне хочется замереть, у меня нет другого выбора, кроме как набраться храбрости и заглянуть между книгами, чтобы увидеть, что он делает. Я наблюдаю, как он подходит к концу прохода и смотрит в обе стороны, прежде чем повернуть направо, прочь от меня.

Сжимаю челюсти, чтобы не дрожать.

— Нет причин бояться, — говорит он мне, и его слова звучат мягко, как масло.

Тогда почему я чувствую, что вот-вот расплачусь?

— Ты думаешь, я какой-то монстр?

Он продолжает идти, совсем не торопясь. Доходит до конца прохода, наклоняется, чтобы заглянуть в него, а затем, ничего не обнаружив, идет дальше. Ищет лениво, знает, есть не так уж много мест, где спрятаться.

Если я останусь на месте, то стану легкой добычей. Эммет повернет назад, пройдет этим путем и найдет меня.

Не обращая внимания на бешено колотящееся сердце, делаю шаг вслед за ним, используя звук его шагов, чтобы замаскировать свои собственные. Моя цель — добраться до заднего выхода из библиотеки, который ведет в темный, безопасный коридор.

Я почти преодолела первое препятствие, крадучись добралась до конца прохода, когда он внезапно останавливается и поворачивает назад, ко мне.

Я замираю.

— Знаешь, может быть, это я должен бояться, оставшись наедине с Лейни Дэвенпорт в библиотеке. Если верить слухам, я могу не выбраться отсюда живым.

Смущение охватывает меня, но ненадолго. За ним следует гнев, накопившийся за этот дерьмовый день. Сначала бабушка, потом Блайт, теперь он.

— Ты же знаешь, что не помогаешь себе, когда поступаешь подобным образом, прячешься в тени и делаешь вид, будто ты немая.

— Это не так, — импульсивно огрызаюсь я.

Эммет поворачивает голову в мою сторону, взгляд встречается с моим сквозь книжные полки, и губы растягиваются в дьявольской улыбке.

— А… вот ты где. Рetite souris (с французского — маленькая мышка).

Настороженно наблюдаю за его приближением, гадая, каков же его план, беспокоясь, вдруг поймет, что мы играем разные роли: льва и ягненка.

Руки сжимаются в кулаки, когда он подходит и останавливается в проходе передо мной. Сердце ухает где-то в животе, когда книги, разделяющие нас, одна за другой отодвигаются и небрежно бросаются на пол, пока его грудь, облаченная в костюм, не становится полностью видна сквозь щель.

Затем медленно… он наклоняется, так что мы оказываемся лицом к лицу.

Какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга поверх пустой полки.

Никогда раньше не видела его так близко. Он скрывается в тени, но с тем же успехом мог быть отлит из бронзы — красивый мальчик с острыми скулами, резкими углами и недобрым взглядом. В его тело вселился бы дьявол, если бы захотел ходить по земле.

Интересно, что бы он сказал, узнай, что я храню его фотографию под подушкой, страницу, вырванную из ежегодника школы Сент-Джонс. С тех пор как был сделан портрет, он еще вырос, с каждым днем становясь все выше.

Эммет наклоняет голову, изучая меня.

— Значит, у тебя все-таки есть голос.

Прищуриваюсь, но мое раздражение только забавляет его.

— Почему ты здесь? — спрашивает он теперь уже мягче.

— Это не из-за тебя, если ты так думаешь.

У него появляются ямочки на щеках. Думает, что я лгу.

— Ты регулярно пробираешься в библиотеку?

Я регулярно шныряю повсюду. В последнее время у меня проблемы со сном.

Смерть делает это с человеком.

«Чего ты боишься?» — спрашиваю я себя иногда.

Не знаю, как ответить. Глупо признаваться, что боюсь закрыть глаза, что в ночь, когда умерла мама, меня разбудила от глубокого сна горничная бабушки, стоявшая у моей двери и прикрывавшая рот рукой.

Я до сих пор слышу ее надрывные рыдания.

— Лейни, бедняжка. Бедная душа. Не могу этого вынести.

Когда я засыпала, мама была жива. Когда проснулась, ее уже не было.

Рассуждая логически, понимаю, что сон не лишит меня жизни. Я проспала много ночей и, проснувшись, обнаруживала, что бабушка все еще жива и здорова. Знаю, что на мне нет проклятия. Только ночью, когда темно и тихо, и я остаюсь наедине со своими мыслями, мне иногда удается убедить себя в обратном.

В первый раз я вышла из общежития на полуночную прогулку, когда меня одолела бессонница. Я ворочалась с боку на бок и понимала, что раздражаю Блайт. Ее взволнованные стоны подсказали, что мне лучше лежать спокойно. Вместо этого я встала, надела шлепанцы и вышла из общежития. Здешние преподаватели снисходительны к комендантскому часу. Это шикарная школа-интернат, в которой достаточно привилегированных учеников (папочки и мамочки, которых крутят ими как хотят), и преподаватели усвоили, что они должны выбирать, с чем им сражаться. Ничего противозаконного, но, честно говоря, даже незаконные вещи в большинстве случаев остаются незамеченными. По количеству употребляемых наркотиков Сент-Джонс может соперничать со «Студией 54» в период ее расцвета. Тем не менее в большинстве случаев преподаватели с радостью игнорируют запах травки или небольшое количество белого порошка, если чеки за обучение и солидные пожертвования продолжают поступать.

Выходя из здания, я не имела цели. Просто знала, что хочу оказаться на улице, поэтому использовала лунный свет, чтобы ориентироваться. Сначала отправилась в розарий, осторожно ощупывая кусты, вдыхая запах моих любимых сортов, к которым теперь возвращаюсь снова и снова. Затем направилась к лесу, окружавшему ухоженную лужайку, и, наконец, спустилась к озеру, окруженному соснами, где тренируется команда гребцов.

Там я и нашла Эммета.

Он сидел на причале, ведущем в темную воду, свесив ноги вниз, освещенный полной луной.

Его присутствие поразило меня так же, как и сегодня вечером в библиотеке. Его там не должно было быть, мне казалось, что он вторгается в мои сны. У человека должна быть возможность бродить в одиночестве в полночь, не боясь наткнуться на кого-нибудь, но он был здесь, бодрствующий, как и я.