Эммануэль Арсан - Ванесса
Но так ли уж хорошо? Почему же их физическая близость все реже сопровождалась долгими задушевными беседами, которые были прекрасны сами по себе и придавали любви изысканный привкус? Даже Гвидо заметил эту перемену.
— Может, я чем-то обидел тебя? — спросил он однажды ночью. — Ты больше не пытаешься шокировать меня Своими парадоксами.
— Просто раньше мы шутили, а теперь стали говорить серьезно.
— Это плохо… Давай предоставим право быть серьезными тем, кому нравится сомневаться.
— Мы стали серьезными помимо своей воли.
— Это еще хуже, — заметил Гвидо. — Чувствую, мы закончим тем, что составим серьезное послание будущим поколениям. Представляю его содержание: древние миражи в современной пустыне.
— Кстати, ты знаешь, почему жители Сиваха кажутся такими современными? — спросила Вана. — Потому что элементы, составляющие их существование, сложнее, чем где бы то ни было. История оставила здесь множество противоречивых следов, которые смогли каким-то образом слиться в единое целое.
— Думаю, противоречия должны были сгладиться за такой долгий срок. Во всяком случае, я их не вижу… или не понимаю.
— Наверное ты просто не способен понять некоторые вещи. — задумчиво сказала Вана. — Конечно, мое сознание тоже не безгранично. Мы с тобой схожи в плотских желаниях, в повседневных потребностях, во взглядах на мораль и общество. Но между нами есть отличие: мы по-разному понимаем смысл жизни.
— Как ты понимаешь его? Скажи!
— Смысл жизни — счастье. Учиться, познавать, зарабатывать деньги и тратить их на приятные вещи, танцевать, путешествовать, выращивать цветы, знакомиться с людьми и учиться уважать их и доставлять им наслаждение — все это для меня путь к счастью. А для тебя — к власти.
Она приложила палец к губам Гвидо, и продолжала:
— Тебе трудно понять, о чем я говорю. Для тебя важны только точность и эффективность. Мысли и поступки интересуют тебя лишь в той мере, в какой они способствуют завершению какого-то предопределенного действия. Они допускаются, если помогают достичь желаемого результата. Как же должны раздражать тебя мои смутные надежды, если ты живешь по плану, в котором нет места ошибке и случайности. Как можешь ты, преклоняющийся только перед силой, постичь мою хрупкую веру?
— Но я не имею отношения к сильным мира сего и не стремлюсь наверх, — возразил Гвидо.
— Возможно, но власть привлекает тебя. Если ты не имеешь возможности сам насладиться ею, то ценишь ее в других.
— Что-то я не узнаю себя в этом портрете. Вана печально улыбнулась:
— Я бы еще могла понять, если бы тобой руководило желание обладать реальной властью. Но тешить себя иллюзиями?
— Ты как-то говорила, что «нефер» означает на древнеегипетском «красивый», — напомнил Гвидо на следующий день после этого разговора. — Я считал, что это значит «хороший».
— Это слово имеет два значения, так же, как греческое «калос». Было время, когда люди не разделяли эти два понятия.
— А что значит «тити»?
— «Та, что явилась» Вана хитро улыбнулась:
— Я действительно не знаю, зачем явилась сюда. Пора бы понять — в этом мире невозможно ничего найти.
— Зачем же мы продолжаем поиски?
— У нас нет выбора. Что еще нам остается?
— Поэтому ты не оставляешь надежды найти отца через много недель после встречи с ним?
— Не знаю. Жизнь — это не задача, которую обязательно нужно решить, а опыт, который мы приобретаем.
Ровно через месяц после приезда Селим эль Фаттах пригласил Вану и Гвидо на завтрак.
Гвидо несколько раз встречал губернатора после свадьбы у Айаддина, и они перебросились несколькими фразами по поводу этого события. Гвидо, как всегда, поражался местным обычаям, а Фаттах отделывался обычными формулами вежливости. Поэтому итальянец не ожидал от этой встречи ничего нового. Ему просто любопытно было взглянуть на встречу отца с дочерью.
Селим встретил их без смущения или излишней чопорности. Прохладно, сдержанно, но без высокомерия. Создавалось впечатление, что он думал о чем-то своем, личном, не имевшем отношения к гостям.
Хозяин усадил их за стол и молча наполнил бокалы. Гвидо почувствовал, что должен начать разговор, причем сразу о Ване, без всяких светских условностей.
— Вы хотели увидеться с дочерью?
— Конечно, — ответил Селим. — Я знал, что увлечение археологией рано или поздно приведет ее в Сивах.
— А вам не кажется, что она приехала сюда, чтобы увидеть вас?
— Она не знала, что я здесь.
— Почему вы хранили вашу работу в секрете?
— Секрет? Это не то слово. Просто моя работа не нуждается в огласке.
— Правда ли, что в ваши обязанности входит не допускать в Сивах иностранцев?
— Если бы это было правдой, о такой работе можно было бы только мечтать. У меня масса других забот.
— А вы можете выезжать отсюда?
— Для чего?
— Вам нравится здесь, в оазисе?
— Больше, чем в других местах.
— И все же вы не сивахец?
— Кого вы называете сивахцем?
— Того, кто мыслит по-сивахски.
— Тогда это относится ко мне в полной мере.
— Это невозможно, — сказал Гвидо.
— Почему? — удивленно спросил Селим.
— Потому что вы — прирожденный администратор.
— Это мешает мне быть сивахцем?
— Да.
— Признаюсь, я вас не понимаю.
— Рассказывайте! Вы прекрасно все понимаете.
Селим попытался неодобрительно нахмуриться, но это получилось как-то неуверенно.
— Я думаю, — рассмеялся Гвидо, — что вы всего-навсего вице-губернатор.
— Это верно, — согласился Фаттах, не моргнув глазом. — Здесь нет губернатора как такового.
— С каких пор?
— Его никогда не было.
Гвидо явно обрадовался такому ответу, но больше вопросов не задавал. Ему хотелось услышать Вану. Но жизнерадостная, разговорчивая девушка вела себя, точно глухонемая. Что случилось с ее блестящей речью, с ее веселой самоуверенностью, о которой столько рассказывал Ренато? Неужели она так изменилась с его, Гвидо, появлением? Итальянец чувствовал, что Вана все больше замыкается. А теперь еще Селим. Он, кажется, боится его и пугает ее.
В надежде разговорить Ванессу Гвидо попытался завести разговор о женщинах. Но прекрасный пол совершенно не интересовал Селима. Наверное, поэтому он был так холоден с Ваной. Как может человек, безразличный к женщинам, любить собственную дочь? Пожалуй, она права, что боится отца.
Девушка как-то рассказывала, что когда двадцать пять лет назад Селим узнал о лесбийских наклонностях жены, он не смог преодолеть отвращение и бросил ее. Может, после этого он стал гомосексуалистом? Хотя Гвидо был уверен, что человека старше десяти лет невозможно переделать. Может быть, египтянин возмутился именно потому, что жена невольно заставила его осознать в себе наклонности, которые он старательно подавлял?
