Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Наступает недолгая пауза, когда двое дозорных, охраняющих мой кабинет, при виде меня ударяют копьями о землю, распахивая двери.

― Он умрет там, ― бормочет Пирок. ― И даже не попрощался. Что за хрень?

Я не утруждаю себя ответом.

У меня было много времени, чтобы справиться с этими эмоциями, и сейчас я нахожусь достаточно близко к принятию, чтобы мне больше не хотелось пробить кулаком стену или пнуть себя за то, что позволил ему убедить меня оставить его там. Говорящего мне, что сделает это сам или не сделает вообще.

Я понимаю. Совершить набег на гнездо или очаровать уже взрослого зверя ― это глубоко личное путешествие для тех, кто делает это по правильным причинам…

Но все равно раздражает.

Я вхожу в свой кабинет ― огромное пространство пустует, если не считать каменного стола и двух кожаных кресел, выглядящих точно так же, как я их оставил.

Подойдя к шторам в глубине комнаты, я раздвигаю их, открывая вид на

Лофф и заливая комнату ярким светом. Освещая обугленные пятна на стенах.

Это единственное украшение, которого заслуживает эта комната.

Я вспоминаю полки, которые раньше украшали эти стены, уставленные памятными вещами времен правления Паха. Вспоминаю, как приятно было смотреть, как все это горит после того, как я ворвался в Цитадель, все еще забрызганный кровью, с его головой, свисающей с моего кулака.

Он вложил слишком много сил в это пространство и недостаточно в то, чтобы стать достойным Пахом для Вейи.

Для меня.

Теперь эта комната напоминает пустую грудную клетку, и я бы не хотел, чтобы было иначе. Если бы я сделал что-то большее, то выказал бы почтение его памяти, которого он не заслуживает.

― Я видел, как Грим нес покрытые рунами ботинки в свою спальню, ― размышляет Пирок, устраиваясь в кожаном кресле напротив моего. ― Теперь это обретает смысл.

Да, это так.

Я бросаю седельные сумки на пол, вытираю лицо руками и поворачиваюсь к столу.

― И что теперь?

― Если он вернется в хижину, то пошлет жаворонка, чтобы кто-нибудь из нас забрал его, ― говорю я, тяжело опускаясь в кресло.

Почувствовав запах своей рубашки, я хмурюсь и поднимаю воротник, вдыхая запах пота, серы и пепла.

Определенно, мне нужно принять ванну. И поесть. И поспать ― желательно в постели, а не на песке или грязи, укрывшись лишь крылом Райгана, чтобы меня не растерзали хищники. Если честно, я думаю, он с радостью остался бы на севере навсегда, наслаждаясь теплом и огромным количеством тварей, которые пытались проскользнуть мимо него и схватить меня, пока я спал.

Я уверен, что он подрос.

― Забрать его и только что вылупившегося дракончика, ― говорит Пирок.

― Не будем забегать вперед. ― Я лезу в карман, выуживая оттуда всех пергаментных жаворонков, которые слетались ко мне на протяжении последних тридцати снов, пока я отсутствовал. ― Одно дело ― украсть яйцо. А вот дождаться вылупления ― совсем другое.

Я вываливаю на стол около пятидесяти смятых жаворонков и, сжав переносицу, смотрю на них.

― Похоже, ты не справляешься с бумажной работой.

― Еще раз, за что я тебе плачу?

― Уж точно не за это, ― хмыкает он.

Я приподнимаю бровь в ожидании. Искренне любопытствуя. Все, что он делает, ― это пьет медовуху.

― Чтобы я сидел сложа руки и выглядел красиво, ― наконец говорит он, одаривая меня улыбкой. ― Роан ― полезный брат, помнишь? У него мозги, у меня волосы. И сердечность. И я чертовски хорошо владею языком… ― Понял.

Его улыбка становится шире, и он закидывает ногу на ногу, поигрывая пирсингом в нижней губе. Он даже не пытается помочь мне разобраться с корреспонденцией.

Я вздыхаю, тянусь через стол к стопке заранее подготовленных квадратиков пергамента и своему черному перу, расправляю один из жаворонков и пролистываю записку, морщась, когда вижу дату.

Бедняга Кроув уже больше двадцати циклов ждет, когда его квота на добычу крабов будет окончательно утверждена.

Я беру перо и начинаю выводить извинения.

― Кстати, Роан вернулся?

― Нет.

Я качаю головой.

Может, отправлю кого-нибудь проверить его. Убедиться, что с ним все в порядке.

― Так… ты собираешься спросить о ней?

У меня кровь стынет в венах, этот дурацкий орган в груди упирается в ребро.

― Нет, ― выдавливаю я, снова обмакиваю перо в чернила и продолжаю писать ответ.

― Она все еще здесь.

Я останавливаюсь, закрываю глаза и снова вздыхаю. Медленно опускаю перо на стол, откидываюсь в кресле, скрещиваю руки на груди и уделяю Пироку все свое внимание. Жду, когда он продолжит.

― Я видел ее на рынке.

Я вздергиваю бровь.

― О?

Он кивает.

― Покупает всякое дерьмо.

Я смотрю на него, ожидая продолжения. Но он молчит.

― Ну, и что за дерьмо?

Он закатывает глаза, как будто это возмутительный вопрос, но это не так.

Не для органа в моей груди, который слишком мягкий для своего блага.

Пирок начинает загибать пальцы.

― Кожа, мыло, припарки, полотенца. Она зашла в «Изогнутое перо» и ждала снаружи, пока парнишка забрал мешок чего-то для нее, но я не могу сказать чего, потому что не вижу сквозь кожу. Еще она купила мешок перьев у местного птицевода, но это могло быть и зерно. ― Он пожимает плечами. ― Я старался держаться на расстоянии.

Я хмурюсь, мой взгляд падает на кучу жаворонков, пока я обдумываю его слова. Складывается впечатление, что она обустраивается, а не готовится к отъезду. Что не имеет смысла. Разве что она… что-то вспоминает. Возможно, у нее формируется новая привязанность к этому месту.

При этой мысли у меня щемит в груди, и я с трудом сдерживаю стон, когда снова тру лицо ― мне отчаянно нужна ванна и, возможно, стена, о которую можно побиться головой.

― Ты примешь участие в праздновании Великого шторма? ― спрашивает Пирок, и я наклоняюсь вперед, возвращаясь к разворачиванию остальных скомканных жаворонков.

― Я, конечно, буду поднимать платформы.

― Я имею в виду сам фестиваль.

Я вздергиваю бровь, протягивая ему половину стопки.

― А я когда-нибудь это делал?

Он по-прежнему не делает попытки помочь, вместо этого, прищурившись, смотрит на меня.

― Ты действительно думаешь, что сейчас подходящее время, чтобы превратиться в упрямого придурка?

Идеальное время, на самом деле.

― Последний раз, когда я видел ее живой, был во время Великого шторма, который мы провели вместе. ― Я разворачиваю еще одного жаворонка и бросаю его в кучу. ― Мы провели вместе сон, а на следующий день я улетел помогать восстанавливать деревню. В следующий раз я увидел Эллюин, когда ее безвольное тело уносил в небо скорбящий дракон, ― рычу я, шлепая еще одного жаворонка на эту чертову кучу. ― Так что нет, идея пригласить ее на праздник Великого шторма не вызывает у меня восторга, и я не стану извиняться за это.

― Может, в этот раз все будет иначе?

Я усмехаюсь — тихо и невесело.

― Может, она сможет что-то сделать с моим сердцем? Безусловно. Она прекрасно управляется со своими ножами. Как раз найдет им применение.

Пирок вздыхает и бьет кулаком по подлокотнику кресла.

― Слушай, все, что я знаю, ― это то, что она спрашивала одного торговца, не видел ли он короля. Поступай с этой информацией как хочешь, ― бормочет он, затем встает и идет к двери.

Я хмурюсь.

― Куда ты идешь?

― Хочу напиться в покоях Грима и разобрать его коллекцию кинжалов, ― бурчит он, выходя из кабинета. ― Потому что он, вероятно, уже мертв, этот засранец.

Звук его шагов стихает, и я запрокидываю голову, уставившись в потолок.

Черт… черт.

Оставив жаворонков, я поднимаюсь и направляюсь к балконным дверям, распахиваю их настежь и выхожу под яркие солнечные лучи, откуда открывается вид на Домм и Лофф.

Западный мыс.

Я подхожу к увитой виноградом балюстраде, опираюсь на нее локтями, и мое сердце замирает, когда я вижу вдалеке какой-то силуэт ― прямо там, где вода бьется о каменистый берег. Нахмурившись, я возвращаюсь в свой кабинет и беру со стола подзорную трубу, затем возвращаюсь на балкон и растягиваю ее, прикладываю к глазу и направляю в сторону фигуры.