Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

— Я могу научить тебя использовать твою силу, — говорю я вместо этого, и он моргает, удивленный; это не то, что он ожидал услышать. — Могу научить и Леона, хотя ему, похоже, помощь не особо нужна. Может, и он мог бы нам помочь.

Лоренцо возвращается ко мне и тяжело опускается рядом, подавленный. — Леон не такой, как ты думаешь.

Я напрягаюсь. — Что ты имеешь в виду? — То, что сказал.

У меня вырывается смешок. — Ты ничего не сказал, Лоренцо.

Он сглатывает. Что-то в том, как я его называю, заставляет его поднять голову. — Он не тот парень, которого мы знали, — говорит он мне.

— Хочешь сказать, время вне Ордена изменило его? Он качает головой. — Думаю, он был другим и раньше. Думаю, он изменился со смертью Элиана.

— Почему ты так говоришь?

Лоренцо смотрит на меня. Дневной свет медленно покидает сад, и тени всё больше скрывают его лицо. — Вчера я хотел рассказать тебе. — Он облизывает губы, словно пытаясь выиграть время. — Но мне не хватило смелости.

— Рассказать мне что, Лоренцо? Ему нравится слышать свое настоящее имя, так же как нравится мне.

— Все эти годы я не переставал думать о нашем последнем дне вместе. Не переставал спрашивать себя, сложилось бы всё иначе, будь я чуточку храбрее.

Комок встает у меня в горле, но я способна закрыть глаза, тряхнуть головой и медленно его распустить. Другая жизнь, другая боль.

— Мы были детьми. Я не держу на тебя зла. Мы не знаем, как бы всё обернулось. Может быть, это я струсила бы в последний момент. Мы не можем знать.

Он качает головой. — Нет. Ты бы не усомнилась, — отвечает он. — Я хочу, чтобы ты знала: я не боялся сбежать с тобой.

Я хмурюсь и смотрю на него пристально, ожидая. — Если ты не боялся сбежать, тогда?.. — настаиваю я, когда он молчит слишком долго.

— Леон, — отвечает он скупо и резко вдыхает. — Я испугался, что Леон исполнит свою угрозу.

У меня душа уходит в пятки. — Угрозу?

— Я же сказал тебе, он не такой, как ты думаешь, — мрачно отвечает он. — В тот день я не пришел, потому что Леон сказал мне, что сдаст тебя: тебя, Одетт. Сказал, что у него хватит фантазии, чтобы в подробностях расписать, как ты заставила меня бежать, какие планы строила, чтобы помочь язычникам. Сказал, что если я приближусь к тебе, он всё расскажет.

Он отводит взгляд и несколько раз зажмуривается, словно воспоминание жжет веки. Я тоже перестаю смотреть на него. Устремляю взгляд вперед, на дворец, где уже начали зажигаться ночные огни.

— В тот момент я думал, что могу убить его или согласиться. Мне не хватило смелости рассказать тебе и найти другой выход, и если быть до конца честным с собой, я должен признать, что к тому же чувствовал вину за наши идеи: за то, что сомневался в Ордене, за то, что считал, будто имею право на что-то иное, кроме как умереть за дело… Всё это время я спрашивал себя, какой была бы сейчас наша жизнь, будь у меня столько же отваги, сколько у тебя.

У меня щиплет глаза. Внезапно в горле пересыхает.

— Вероятно, я поступила бы так же, — говорю я ему, и когда он открывает рот, чтобы возразить, качаю головой. — Я серьезно.

Эти слова, кажется, смягчают его; создается впечатление, что его плечи немного опускаются, освободившись от тяжкого груза. Он больше ничего не говорит. Я тоже. Нам обоим нужно многое переварить.

Я возвращаюсь в свои покои с мыслью, что Орден снова что-то у нас отнял. Хотя, возможно, на этот раз справедливее было бы сказать, что это был Леон. Ясно одно: я не знаю его до конца. Даже его, который был другом, каким был Лоренцо, каким был Элиан. Я так мало знала Воронов, с которыми выросла, что мне трудно понять, кто из списка, составленного нами с Лоренцо, мог бы быть открыт и выслушать меня так, как сделал это он.

Войдя внутрь, я запираю дверь на ключ. Я избавляюсь от плаща, который на самом деле был мне не нужен, бросая его у входа, и чувствую, что что-то не так, в тот самый миг, когда оставляю его там и поворачиваюсь к гостиной.

Магия вспыхивает в моих пальцах, когда я делаю шаг вперед, и секунду спустя я создаю кинжал, крепко сжимаю его, хватаю своего противника, прижимаю его к стене и приставляю лезвие к горлу.

Я чувствую пальцы, сжимающие мою руку; твердо, но деликатно. Большой палец медленно очерчивает дугу, и я понимаю, встречаясь с прекрасной улыбкой, что это ласка любовника.

— Давно мы в это не играли, — мурлычет голос, по которому я отчаянно тосковала.

ГОЛОДНЫЙ ЛИС

Однажды проклятый лис проголодался. К тому же он чувствует себя забытым и незначительным с тех пор, как люди перестали приносить ему дары в лес. Теперь, чтобы поесть, ему приходится работать, а это ему не слишком по душе.

Когда напряжение между Львами и Волками достигает пика, Азери видит возможность и начинает сеять ложь при дворе Сирии. Он нашептывает опасные идеи в темных коридорах, заставляет ветер разносить слухи и садится ждать урожая.

Когда он является ведьмам-предательницам, работающим на Львов и просящим у него силы, он, не колеблясь, заключает с ними сделку. Они жаждут чего-то, способного уничтожить соргинак. Они намереваются обвинить их в использовании запретной магии, которая в итоге их и погубит, чтобы продолжить писать историю, в которой магия опасна. А Азери жаждет насытиться теми, кто способен сплести ложь, которая, если сработает, будет жить в умах стольких людей.

Однако у него самого нет такой силы внутри… но он знает, где её украсть.

Он отправляется к горе Проклятой, в которую сотни лет назад помог мне заточить тварей, рожденных из бездны и ужаса, и берет немного этой странной и непостижимой силы, чтобы передать её ведьмам.

Так они создают хиру — чудовищных зверей, чуждых любому естественному закону, животных с ненасытным голодом, питающихся магией. Они чуют её, преследуют и предпочитают пожирать соргинак, переполненных тем, что они ищут. Однако ведьмы, создавшие этих выродков, не учитывают, что магия живет в каждом создании, в каждом существе… и эти хиру расползаются по всей Земле Волков и всему Королевству Львов, пожирая ведьм и людей без разбора.

Впрочем, сами они не испытывают страха перед встречей с этими тварями, потому что Азери взимает свою плату и пирует их телами, раздувшимися от лжи.

Сытость длится недолго, и, жаждая подобного пиршества, когда другие продажные колдуны молят его о помощи в той же войне, он без сомнений идет искать её в том же месте.

Он знает: чем больше он кормит эти увядшие души, тем вкуснее будет его награда, и тогда Азери берет чуть больше гнусной и грязной силы, которой кишит Проклятая, и снова передает её Львам.

Энергия, которую они высвобождают тогда, создана из того же теста, что хиру и деабру. Это Пустота. Это Ничто и Забвение, и когда они выпускают её на волю… будущее распахивается возможностью навсегда погасить любой след человечества, потому что даже те, кто подносит огонь к фитилю, не знают, что произойдет, когда искра дойдет до конца.

Сила высвобождается в Лесу Нирия. Никто из тех, кто был на передовой, не выживет, чтобы рассказать об этом, но если бы выжил, то навсегда запомнил бы землю, горящую под невидимым наступлением угрозы, стволы деревьев, раскалывающиеся пополам, животных, пожираемых изнутри прожорливой чумой, магических существ, испепеленных неуправляемым огнем, целые ковены, вырезанные при попытке остановить безымянный ужас…

И только тогда Азери понимает, что высвободил тот самый ужас, который однажды был способен пожрать самих богов… и что смертные, возможно, не в силах его остановить.

Кто угодно подумал бы, что после этого Азери будет держаться подальше от своих братьев, но вот он здесь, снова так близко ко мне, таится в тенях.

Его хвост подрагивает в предвкушении, пока он наблюдает за принцем Эреи и королем Нумы, снова лгущими друг другу, как они делали это всё время.

Мне не нужно угрожать ему или говорить, чтобы он позволил всему идти своим чередом. Одного взгляда, когда Азери замечает мое присутствие, достаточно, чтобы он вздрогнул и исчез.