Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула
Эрио всё еще там. Я вижу его отражение в карих глазах Леона. Он убьет его. Если этого не сделаю я, Леон попытается прикончить Кириана, и Эрио проследит, чтобы он не промахнулся. Если он попытается, у него получится. Неважно, насколько я быстра или сильна. Леон убьет Кириана.
— Одетт, не делай этого, — вмешивается он.
Я поворачиваюсь к нему, делая два медленных шага, и стараюсь не смотреть Смерти в глаза. Не фокусироваться на жутких рогах, на сгорбленной фигуре, на пустоте, окутывающей его тело так близко к телу Кириана…
Я изображаю грустную, виноватую гримасу.
— Тебе не обязательно это делать, — говорит он серьезно, и я читаю в его глазах, в том, как он поджимает губы, что он думает, будто я жертвую собой, что я принимаю решение самостоятельно. Он думает, что я обманываю Леона, и он… Ворон тоже заметит обман.
Поэтому я надеваю маску. Ту, которую никогда не носила, тяжелую маску из твердого, неразрушимого сплава; я и не знала, что она у меня есть.
— Кириан, пришло время нашим путям разойтись.
Я вижу, как образ Эрио расплывается. Я почти могу различить гримасу презрения на этом черепе; пренебрежительный жест досады. Мое сердце снова начинает биться. Границы реальности перестают быть размытыми, но всё вокруг продолжает рушиться, пока я пытаюсь устоять на ногах.
Он качает головой. Морщинка в центре лба выдает его гнев, его разочарование. — Я не знаю, что ты делаешь, но в этом нет необходимости.
— Нет, есть. — Я поднимаю руку и обхватываю его лицо ладонью. Дарю ему сочувственную улыбку. — Кириан, милое и влюбчивое создание… Мне искренне жаль, что это происходит с тобой.
Маска сидит на мне идеально, ведь я работала всю жизнь, чтобы научиться её носить.
Кириан понижает голос до шепота. — Что, по-твоему, ты делаешь?
— Ты этого не заслуживаешь, но ты должен понять: есть нечто более важное, чем ты или я, и теперь то, что ты чувствуешь ко мне, не имеет значения. То, что, как ты веришь, я чувствую к тебе, — ложь, — шепчу я.
Я могу носить эту маску, но она мне совершенно не идет.
Кириан поднимает руку, чтобы накрыть мою. Я ощущаю его желание заговорить, чувствую бессилие, страх. Чувствую оцепенение.
— В любом случае, это была лишь игра, в которой я заменила фигуру, и партия заканчивается здесь.
Я вижу в его глазах тот самый миг, когда сомнение пронзает его. Это стрела, пущенная прямо в грудную клетку. Это клинок, нацеленный в сердце.
Я слегка шевелю пальцами.
Его глаза немного расширяются, но я не позволяю этой эмоции выйти наружу. Кириан не видит кинжала.
Его рот приоткрывается от удара, пальцы судорожно сжимают мою руку, пока свободная рука ищет сталь, засевшую в его животе.
Я приподнимаюсь на цыпочки, прижимаюсь лбом к его лбу и шепчу в губы: — Надеюсь, ты сможешь меня простить.
И я целую его. Целую с благоговением, с печалью, с глухим безумием, которое пожирает абсолютно всё.
И бросаю его на снегу.
Кириан рушится на землю, прижимая руки к кровоточащей ране. Цвет предательства забрызгивает землю и оскверняет белизну.
Я замечаю, как он пытается удержаться, как пытается найти мой взгляд, но не может. В конце концов он падает окончательно. Его руки, слабые и обмякшие, падают по бокам, переставая зажимать рану.
Я поворачиваюсь к Леону. — Твоя проверка, — говорю я жестко. — Нет нужды убивать парня.
Его глаза смещаются к Арлану. Холодное безразличие солдата, выполняющего приказы, всё еще здесь, как плотный туман. Я боюсь, что он настоит на том, чтобы прикончить и его.
Однако он сглатывает. Проблеск Эмбера, жизни, которую он оставляет позади, или, возможно, жизни, о которой он тайно тоскует, сам того не зная.
— Хорошо, — соглашается он. — Уходим.
Мы удаляемся по мосту. Краем глаза я вижу руку Кириана, судорожно сжавшую снег, его дрожащие пальцы, и молюсь всем, кто готов слушать, чтобы он не вставал.
Чтобы он понял. И чтобы он выжил.
МОСТ ВЕДЬМ
Однажды дурной человек заключил сделку с ведьмами.
Ему предстояло исполнить заказ не кого иного, как самого короля Илуна, но он растратил всё золото, полученное за возведение невозможного моста, и остался без материалов и рабочих рук. Вот почему он воззвал к ведьмам.
В легендах, что люди будут рассказывать поколения спустя, скажут, будто одна из них явилась ему сама и предложила немыслимую сделку. Но истина в том, что именно он постучал в их дверь и настоял на своем, невзирая на предостережения соргинак.
Они согласились помочь, потребовав жизнь самого человека во исполнение закона троекратного воздаяния. Но когда строительство близилось к концу, человеку пришло в голову, что есть способ избежать и королевской виселицы, и расплаты за магию. И вот, еще затемно, он сбежал в столицу и донес людям короля, что ведьмы пытаются разрушить его мост.
Стража явилась на место, и, застав ведьм за укладкой последних камней, солдаты поверили словам архитектора и попытались схватить их.
Ведьмы были вынуждены бежать, и один-единственный камень остался неуложенным.
Возомнив себя победителем, предатель попытался уложить его сам, но камень всякий раз выпадал. Снова и снова, вплоть до самого часа открытия, мост выплевывал камень, стоило его туда поместить. Никакой раствор не мог удержать его на месте, никакая преграда не могла закрепить.
Во время последней попытки, прямо перед королевским открытием, архитектор обнаружил под камнем надпись:
Magiak bakarrik bukatuko nau.
«Лишь магия меня завершит».
Остаток дня, как и всю следующую неделю, архитектор прожил в страхе. Целый месяц он спал вполглаза, ожидая, что ведьмы вернутся за своей платой. Но когда месяц истек, а они не появились, он уверовал в свою победу, решив, что ведьмы испугались и не вернутся терзать его.
Глупец не ведал, что закон троекратного воздаяния неотвратим и что цену, о которой его предупреждали, взыщут вовсе не те ведьмы, которых он пытался обмануть.
Год спустя, в точности как было предсказано, он погиб от ножа в таверне, и имя его кануло в лету вместе с ним, ибо мост, бросающий вызов законам гравитации, стали называть Соргинен Зубиа, или «Мост ведьм».
Он устоит и много позже смерти воздвигших его ведьм, но имя его и легенда будут жить, и поколения спустя тот камень всё так же будет лежать на своем месте, ожидая, когда магия завершит начатое.
Сотни лет спустя, на другом мосту неподалеку, Волк чувствует, как жизнь утекает сквозь пальцы.
Он смотрит, как его любимая уходит, не оглядываясь.
И рана в животе теперь болит и вполовину не так сильно.
Едва она скрывается из виду, он чувствует, как кровь перестает хлестать, как смыкаются края плоти, как силы, покидавшие его, возвращаются в тело.
И он знает: это сделала она.
Он медленно поднимается на ноги и смотрит на следы, оставленные ею на снегу. Метель продолжает сыпать хлопьями, которые скоро погребут под собой эти отпечатки и кровь, что тянется за ними.
Кириан касается шрама за ухом — того самого, которого она коснулась за секунду до того, как вонзить в него кинжал.
Чтобы он доверился.
И он проклинает всё на свете.
Потому что он должен это сделать, потому что хочет. Доверие, однако, не имеет ничего общего с порывом, толкающим его броситься следом, убить того Ворона, что притворялся Эмбером, и вернуть её.
Как долго он выдавал себя за него? И как давно она это знала?
Волк сбивает костяшки в кровь о камни моста. Он чувствует, что у него не осталось сил бороться с самим собой.
Он потирает ушибленную руку, глядя на дорогу, уводящую её прочь.
— Будь ты проклята, Одетт.
— Что ты делаешь?
Хриплый голос заставляет его напрячься, но опасность миновала. Это Арлан; он неуклюже поднимается на ноги, и на его шее уже не осталось и следа от раны, что перерезала ему горло. Лишь воспоминание в виде крови на коже и мундире; следы пальцев, которыми Одетт сжимала его лицо, вымаливая ему жизнь.
