Сильверсмит (ЛП) - Кларен Л. Дж.

Прошло всего несколько недель с тех пор, как мы покинули мой старый дом. Трудно было поверить, ведь по сравнению с той бледной, костлявой, безжизненной девчонкой, что жила в Уорриче, я была другой. Более сильной. Цельной. Несмотря на рану в боку, я выглядела здоровее, чем даже в первую ночь в Товике.

Я немного прибавила в весе, благодаря настойчивым попыткам Гэвина накормить меня всем, чем только можно, если это было питательно. Но мне это действительно было нужно, и даже пара лишних фунтов изменила многое. Естественные изгибы тела, которые я заметила еще в Товике, теперь стали ярче. Я никогда не считала себя уродиной, но и не задумывалась об этом всерьез, а сейчас улыбнулась отражению. Зеленые глаза сияли, щеки и губы налились цветом. Я выглядела… живой.

В этом платье из шелка цвета морской волны я чувствовала себя по-настоящему красивой. Чистые, высушенные и расчесанные серебристо-белые волосы спадали на плечи мягкими волнами. Платье держалось на тонких бретелях и мягко обнимало талию, подчеркивая изгибы. Гладкая ткань щедро намекала на форму груди, а под шелком, на холодном зимнем воздухе, сквозь драпировку лифа угадывались острые вершины сосков, едва я двигалась. Образ был и элегантным, и дерзким — чувственным, но царственным.

Любуясь отражением, я впервые за долгое время почувствовала надежду. Может быть, этой ночью он все-таки поддастся тому, что между нами. Это была моя — наша — последняя возможность.

Сердце подпрыгнуло в груди и забилось сильнее, когда в дверь постучали. Три четких удара, значит, это он.

— Входи, — позвала я.

Я обернулась, когда дверь открылась. Он стоял в проеме весь в черном. Борода аккуратно подстрижена, темные волосы частично собраны на затылке в узел. Если бы не несколько непокорных прядей, спускающихся на плечи, и пары шрамов — один на шее, другой, пересекающий правый глаз, — он мог бы сойти за принца или даже короля, но сейчас он выглядел как трагический, падший воин. И смотрел на меня так, будто я была последним, что еще удерживало его в этом мире. На его красивом лице не было и тени улыбки.

— Я подумала… — я сразу же усомнилась в своем решении. — Это, наверное, первый и последний зимний солнцеворот, который я смогу по-настоящему отпраздновать… до всего этого. И… ужин, — я крутанулась на месте, заливаясь румянцем, и нахмурилась, когда он так и не улыбнулся. — Наверное, в голове это звучало лучше.

Дура. Какая же это была дурацкая идея.

Мышца на его челюсти дрогнула.

— Ты скажешь, чтобы я это сняла? — я неловко рассмеялась.

— Нет, — хрипло ответил он.

— Я выбрала то, что не слишком дорогое, — я разгладила ткань по талии и бедрам. — Когда доберусь до Пещер и у меня появятся собственные деньги, я смогу вернуть тебе часть.

Он вздрогнул.

— Мне не нужны твои деньги.

— Тогда я найду другой способ отплатить тебе.

— Ты уже отплатила тем, что позволила мне увидеть тебя в этом платье, — он прочистил горло. — Один взгляд в твою сторону, и каждый мужчина в этом городе будет готов упасть на меч ради тебя.

Во рту пересохло, пока я наблюдала, как он пожирает меня взглядом с приоткрытыми губами.

— Ты совершенна. Невыносимо прекрасна. Самое красивое, что я когда-либо видел, Ариэлла. Из-за тебя… трудно дышать.

— Это не очень хорошо, — слова застряли в горле, сердце билось так быстро, что казалось, его трепет уносит голос куда-то глубоко, под ребра. Он вызывал во мне то же чувство — дыхание рвалось, будто я тонулa. — Тебе нужно дышать.

Он опустил взгляд на руки, тихо усмехнулся и вынул из карманов черной куртки крошечные цветы — нежно-фиолетовые, с желтыми сердцевинами. Незабудки. Они были вплетены в венок, стебли переплетались в изящные кольца. Он подошел ко мне и аккуратно водрузил венок на мою голову.

— Вот, — удовлетворенный, он улыбнулся. — Корона для моей королевы.

Я улыбнулась в ответ, почувствовала, как вспыхнули щеки, и, не заботясь о том, что покраснела, наклонилась, чтобы застегнуть ремешки купленных туфель. Когда я двинулась, он резко вдохнул и отступил на шаг.

Мой взгляд метнулся к зеркалу. В отражении я поняла, что наклонилась прямо перед ним, бедром задев его ногу. Он отвел взгляд, будто с усилием отрывая его от моего тела, от изгиба бедер и округлости ягодиц, очерченных шелком платья.

Я сглотнула, чувствуя, как сердце проваливается в пятки, и выпрямилась.

— Гэвин, я…

— Нам пора, — грубо произнес он, отворачиваясь и делая шаг к двери, но все же протянул мне руку. — Пора идти, Элла.

— Подожди, — для такого платья было слишком холодно, но у меня была теплая меховая накидка из волчьей шкуры, она подойдет. Ночь здесь была прохладной, но не ледяной, а рядом с ним я не замерзну.

Я взяла с кровати мех, перекинула через руку, и мы вышли из гостиницы на ужин.

Таверна из белого кирпича стояла прямо на самом краю моря. К ней вела деревянная дорожка, приподнятая над местами песчаным, местами каменистым берегом. Наш стол поставили между низкой изгородью из вечнозеленых кустов и стеной таверны. Спину грел костер, разожженный в большом очаге посреди открытой площадки. Вокруг него стояло еще несколько столов, за каждым по двое или больше гостей.

Бриннея казалась застывшей во времени, будто Молохай никогда не касался этого места. Будто с того дня, когда Кристабель погибла, а он разграбил город, сюда не ступала его нога. Все было отстроено заново, и с тех пор, как Симеон стал бывать здесь чаще, защитные чары Бриннеи укрепились сильнее прежнего. По словам Гэвина, для Симеона Бриннея всегда будет домом. Именно поэтому Уинтерсоны и наша армия держались подальше. Чем меньше внимания, тем лучше. Это был последний кусочек идеального мира Симеона, оставшийся нетронутым, и он оберегал его, пряча от замыслов Молохая как мог.

Это было все, что у него осталось от сестры.

Я смотрела, как огни отражаются на поверхности океана, слушала смех и разговоры, раздающиеся с пляжа, из таверны, от соседних столов — и понимала, почему Симеон так яростно защищает это место. Из всех городов, что я успела повидать за последние недели, именно Бриннея ощущалась как дом.

Гэвин оказался на удивление забавным, когда не был таким серьезным. Похоже, он твердо решил оставаться в этом состоянии весь ужин. Мы ели молча, спокойно. Мое блюдо — паста с курицей и томатами — было настолько восхитительным, что я едва не застонала от удовольствия, но, вспомнив его реакцию, когда я однажды простонала из-за пирожного, я вовремя прикусила язык.

Он рассказывал о кузнеце и его жене — Айзеке и Иден, которые его вырастили. О том, как Иден учила его читать, писать, считать и понимать основы науки вместо формального образования. Как он стал подмастерьем Айзека, а после его смерти унаследовал кузню. Рассказывал о своем лучшем друге Викторе. Тот умер, и я не посмела спросить, как, но Гэвин, казалось, смирился с потерей. Он был рад делиться со мной историями своей юности, даже если некоторые детали звучали… не слишком пристойно.

Но едва мужчина-официант начал слишком уж откровенно пялиться на мою шею и грудь, как Гэвин потерял весь свой легкий настрой.

— Да, она ослепительна, не правда ли? — рычание, вырвавшееся из его груди, разрезало воздух между нами, как гром. — Уставишься еще хоть на миг, и ослепнешь от чего-то куда менее приятного, чем ее красота.

Официант побледнел от угрозы и поспешно схватился за чек, чтобы поскорее уйти. Я поймала взгляд Гэвина и приподняла бровь. Как будто он сам никогда не смотрел на меня так же.

Он, в ответ, игриво выгнул бровь, покрутил бокал со виски в пальцах и кивнул официанту, у которого теперь дрожали руки.

— Два бокала красного сладкого, — процедил он, прежде чем тот успел сбежать.

Мое первое в жизни вино оказалось фруктовым, с богатым сладким послевкусием. Оно приятно разлилось по крови, расслабляя тело и снимая остатки напряжения. Я вздохнула и посмотрела на море, наблюдая, как волны перекатываются под ветром.