Сильверсмит (ЛП) - Кларен Л. Дж.

— Ты… нюхаешь меня? — я хихикнула, а в животе закружилось так сильно, что пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Нет, — но я чувствовала, как он улыбается в мои волосы.

Я фыркнула.

— И чем же я пахну?

— Клубникой, — ответил он без малейшего колебания, и на моем лице расплылась глупая улыбка. — И солнцем.

Я снова хихикнула.

— А как пахнет солнце?

Теплое дыхание окутало мою кожу, подняв по ней рябь из мурашек.

— Всем хорошим на этом свете.

В глазах защипало, а в груди сжалось от подступивших рыданий. То самое притяжение было в сотни крат сильнее страха разочаровать Симеона. Сильнее страха перед тем, что случится, если Элиас Уинтерсон узнает тайну моего сердца. Я выйду замуж за своего жениха, выполню свой долг. Может быть, даже научусь быть к нему расположенной. Этого должно быть достаточно.

Когда мы с Гэвином лежали рядом, отчаянное молчание между нами звучало громче крика — как мольба, пронзающая глухую тьму этого мира и сокрушающая тяжесть всех ожиданий. Я почувствовала отклик в своей груди, и хотя мало что знала о любви, мне показалось, что то, что я чувствую к нему, — что-то очень похожее на нее.

Мне нужен был еще один день.

— Мы сегодня прибудем в Бриннею? — тихо спросила я. Пересчитав дни, поняла, какой сегодня день. Зимнее солнцестояние.

— Да. Она примерно в пяти часах ходьбы отсюда.

— Можно… можно мы не будем встречаться с Симеоном до завтра? — я подняла на него глаза. — Знаю, он, наверное, нас ждет, но Финн говорил, что в Бриннее устраивают великие празднества. Я бы хотела увидеть их… с тобой.

Повисла долгая пауза. Ожидание терзало меня, пока, наконец, он не ответил:

— Да. Как скажешь.

Я выдохнула с облегчением и прижала его руку к своей груди.

Через несколько минут именно я поднялась первой и предложила собираться. Голова немного болела после вчерашних излишеств, но я была благодарна — без хлеба и воды, которые он заставил меня съесть, все было бы куда хуже.

Когда я встала, его ладонь легла на то место, где я только что лежала. Пламя в очаге согревало вытертые сосновые половицы. Я подошла к мешку с провизией, достала булку хлеба, наполнила стакан водой, села в кресло в углу и подняла глаза — он сидел на краю кровати и смотрел на меня. Жгучая тоска в его взгляде пронзила живот, как ножом.

Мои щеки запылали.

— Что?

— Ничего, — но улыбка не дошла до его глаз. Половицы заскрипели под шагами, когда он подошел к шкафчику и налил себе немного крепкого ликера Даймонда. Его глаза стали холоднее. Отстраненнее.

— Не слишком ли рано для выпивки?

Он пожал плечами и сделал глоток.

— Тебе не надоедает? — спросила я, нахмурившись. — Это одиночество, дороги, битвы… И то, что они с тобой делают?

— Надоедает, — коротко ответил он.

Я откусила еще кусочек булки и прожевала.

— О чем ты думаешь, чтобы не сдаться?

Он осушил остаток и с глухим стуком поставил стакан.

— Думаю о том дне, когда нашел тебя в Уорриче, — его голос стал резким. — Думаю о том, как люди, которые должны были любить и защищать тебя, выжгли из тебя свет и жизнь, только чтобы потом вылепить заново такой, какой им было удобно. И тогда я снова понимаю, зачем все это. Почему я все еще борюсь.

Я нахмурилась.

— Ты даже не упомянул Молохая.

— Да нахрен он нужен, когда твои кукловоды справляются с этим куда лучше, — слова сорвались из него, как удар кнута.

— Я буду в порядке, — сказала я, но он поморщился. — Я…

— Почему ты не попробовала исцелить себя? — он кивнул на мой бок. — С твоей силой ты могла бы.

Я откинулась в кресле и пожала плечами.

— Даже не думала об этом, но если бы и подумала… кажется, исцеление забирает у меня слишком много. Может, поэтому я не смогла помочь Казу после того мальчика, — еще одно равнодушное пожатие плечами. — Я бы предпочла сохранить силы, чтобы исцелить кого-то, кто действительно в этом нуждается.

Его широкие плечи опустились от моего ответа, судя по реакции — неправильного. Челюсть напряглась, жилка на ней заходила, пока он обдумывал мои слова. Три длинных шага, и расстояние между нами исчезло. Он присел передо мной, большие ладони легли мне на колени.

— Пообещай мне кое-что, Ариэлла.

— Что?

— Я не знаю, чего именно потребует от тебя этот мир — эта война, — но боюсь, придет момент, когда ты решишь, будто должна пожертвовать собой… так или иначе… чтобы спасти других. Боюсь, что твоя сила заберет у тебя слишком много, и что ты позволишь ей это сделать, — он обхватил мое лицо ладонями, и знакомое тепло разлилось по телу. — Пообещай, что не сделаешь этого.

Я подумала о Казе и Марин, об их ребенке. О Джемме, Финне, Эзре, даже Элоуэн.

О нем.

— Я не хочу этого обещать.

— Прошу, — из его груди вырвался низкий, дрожащий звук. С тихой, отчаянной настойчивостью он прижал мозолистые ладони к моим щекам. — Чтоб боги меня побрали, Элла, только не вздумай жертвовать собой ради этого мира.

Мои губы задрожали, мне было страшно, но я подумала об Олли и поняла, что все равно бы заняла его место, если бы могла.

Несмотря на страх, холодным комом скопившийся в животе, я знала ответ.

Если придется — я пожертвую всем.

Я неохотно опустила его руки от своего лица и отвела взгляд.

— Я сделаю то, что должна.

— Я знаю, что сделаешь, — его пальцы крепче сжали мои, лежащие на коленях, — но прошу тебя — умоляю — не делай этого.

— А я говорю — нет, — я выдернула руки из его хватки, встала и вытерла глаза. — Я не дам такого обещания.

Скоро я перестану быть его заботой. Скоро он вернется к тому, чем занимался до того, как соглашение с Симеоном привело его ко мне. Скоро он избавится от этого хаоса.

Когда придет время сражения, я знала, он пойдет на войну. Возможно, мы даже встретимся снова, но тогда я уже буду женой Элиаса, а Гэвин станет всего лишь солдатом в моей армии. Не наставников. Не другом.

— Элла, милая…

— Я не хочу больше об этом говорить, — перебила я и прежде, чем он успел возразить, добавила: — Нам лучше выдвигаться, если хотим попасть в Бриннею до начала праздников.

Когда я начала снимать ночную рубашку, чтобы переодеться, он ожидаемо выскочил за дверь, ни разу не взглянув на меня.

Через час после начала последнего этапа пути мои колени подкосились. Рана тянула и ныла при каждом шаге вверх по крутым каменистым склонам, я больше не могла. Я старалась снова и снова, и он позволял мне пытаться, несмотря на сдавленные стоны, пока один обледеневший камень не заставил меня поскользнуться, упасть, задыхаясь, сжимая раненый бок и удерживая слезы отчаяния. Но именно слезы стали чертой, которую он не позволил мне переступить.

Он перекинул наши сумки через плечо и понес меня на спине. Мой вес не стал для него помехой — движения оставались сильными, ловкими, уверенными. Я чуть не заснула пару раз, прижавшись щекой к его плечу, но отказывалась закрывать глаза — не хотела пропустить ни одного замерзшего водопада.

Они были повсюду. Длинные, опасные сосульки — застывшие, подвешенные во времени, — свисали с отвесных скал, падая в озера такой прозрачной синевы, будто внутри них хранилось само дыхание природы. Вечнозеленые ели тянулись вверх, прорезая мрачное зимнее небо. Снег поскрипывал под его шагами, холод был достаточно жестоким, чтобы все вокруг застыло.

Я запоминала каждое ощущение — каково это, обнимать его за шею и плечи. Как его темные, мягкие волосы касаются моей щеки. Как его чистый, землистый запах наполняет мои чувства. Я собирала эти осколки, чтобы потом бережно хранить. Когда его больше не будет рядом. Когда начну скучать.

Я попросила его говорить — рассказывать истории, пока он идет, — но не объяснила почему. Просто хотела слышать его низкий, успокаивающий голос. Запомнить и его тоже.

Спустя несколько часов, на краю бескрайнего хвойного леса, мы увидели величественные руины замка, будто сползающего прямо с обрыва, а за обрывом — кристально чистые воды, колышущиеся под мягким пасмурным небом.