Елена Муравьева - ПЛАН «Б»
Когда, переполненная до краев воскресшей чувственностью, Тата, не удержавшись в пределах нормы, обрела облик звериный, хищный…
когда сексуальный голод, подавленные инстинкты, взнузданное волей вожделение выплеснулись наружу…
когда страсть, перестав быть страхом, стражем и страданием, стала стимулом к поступку…
когда Тата дикой волчицей бросилась на него, впилась ногтями, сжала зубы…
когда, не ласку несла, а боль, не нежность дарила — лила кровь…
когда опасная, злая, безжалостная, как всякая разрушительница; крушила свою мглу бесчувствия его страданием…
он не пресек извращенную, изощренную жестокость, с которой ему причиняли страдания. Устоял, вытерпел боль, вытер кровь и, перехватив женские руки, развел их в стороны, зажал своими. Вошел в Тату, грубыми тычками усмирил беснующуюся партнершу и под дробные удары сердца зашелся в частном ритме.
Но и под тяжестью тяжелого мужского тела Тата не желала успокаиваться. Рвала зубами плечи Никиты, в бессильной тщетной ярости мотала головой, выла и, лишь дойдя до финала исступленной гонки, застыла в оргазме. Вслед за ней рухнул в сладкое беспамятство и Линев.
Реальность вернулась цокотом минутной стрелки. «Что это? — подумала Тата. — Как это?»
Они занимались сексом три часа кряду…
На лбу Никиты блестели огромные капли пота…
Одна, самая крупная, текла по щеке…
«Так не бывает…» — новая мысль не отличалась оригинальностью.
Впрочем, этого и не требовалось. Пришло время банальных истин.
— Тата, Таточка…Я тебя так люблю… — шептал Никита. Он лежал, уткнувшись в подушку лицом, опустошенный, обессиленный. Голос доносился, как из бочки. — Господи, это же просто невозможно передать словами, как я тебя люблю.
Тата прижалась щекой к широкой груди, уткнула губы под гордо вздернутый подбородок и призналась горбику кадыка.
— Я тебя тоже люблю.
— Как?
— Очень сильно.
— А конкретнее…
— Больше жизни, больше себя, больше всего на свете.
Линев удовлетворенно засопел, улыбнулся и закивал, дальше мол, давай…
— Я все сказала.
— А когда ты поняла, что любишь меня?
— Не знаю. Сейчас, мне кажется, что тебя любила всегда.
— А я влюбился с первого взгляда. Зашел к тебе в кабинет, увидел и пропал. Вот ведь как случай распорядился.
— Ничего случайного не бывает…
— Согласен. Ты мне была уготована судьбой, и я тебя просто, наконец, нашел.
— А я тебя.
— Тогда … — Никита высвободился из объятий, поднялся, подошел к столу, достал из ящика небольшой предмет, вернулся в постель. Он сосредоточен и серьезен. Почти суров.
— Ты сказала правду? Я — не прихоть? Не приключение? Ты не уйдешь сейчас? Останешься? Здесь? Навсегда? Со мной?
Тата улыбнулась.
— Дурашка, ну, подумай, представь, как я одна, без тебя буду жить. Нет, не лезь целоваться, а подумай головой.
Никита подумал. Представил. Огромный город, миллионы людей и она одна, без него, хуже — рядом с кем-то. Ледяной озноб куснул сердце. Так быть не могло. Не должно. И не будет. Действительно, дурак! Взбредет же в голову глупость!
— То-то, — проворчала Тата.
— Дай мне руку, — Никита заметно волновался, — я не очень хорошо отношусь к общественным институтам и все же…
Из пластмассовой коробочки — ее-то Никита и взял из стола — на свет Божий появились два золотых обручальных кольца. Родительские, наверное. Так и есть.
— Это кольца моих мамы и папы.
— Я догадалась.
— Ты понимаешь, что я хочу сейчас сделать?
— Да.
— И что скажешь?
— Сначала ты.
— Согласна ли ты перед Богом и людьми, считать себя моей женой? — спросил Линев.
Тата, не раздумывая, протянула руку.
— Да!
— А я согласен считать себя твоим мужем. Перед Богом и людьми, — добавил твердо, — теперь мы — муж и жена.
Браки свершаются на небесах. И утверждаются Божьим и родительским благословением. Судя, по обувшему ее счастью и сияющим глазам Никиты, Бог был доволен их поведением. А вот с другими инстанциями вопрос предстояло еще согласовать.
Тата провела большим пальцем левой руки по золотистому ободку, вспомнила лицо из видения — неясный очерк скул, глаза темные, как у Никиты, морщинки у губ, прислушалась к своим ощущениям…
— Зачем тревожишь меня? — спросила тень из туманного ниоткуда, безвозвратного, дальнего.
— Полюбите меня, пожалуйста, — скромно и вежливо потребовала Тата.
— К чему тебе моя любовь?
— Впрок. Никита меня любит и вам не помешает.
— Ты — наглая и бесцеремонная девчонка.
— Это от смущения. На самом деле я хорошая. Ну что нам делить? Я признаю вашу память, вы мое чувство. По рукам?!
— Ты мне без надобности.
— Ошибаетесь! Я рожу ваших внуков, буду беречь вашего сына. Я — залог продления вашего рода. Я — ваша! Со мной надо считаться.
— Ты сегодня наша, а завтра чья? Вас, таких залогов, пруд пруди. А Никита — один.
— Он мой. Отныне и вовеки!
Тень упорно и беззащитно молчала, не желая делить сына с кем-либо.
— Клянусь, он будет счастлив!
— Клянешься?
— Чем?
— Всем! Жизнью.
— Ну, смотри, не обмани!
Кольцо сжалось. Сначала чуть-чуть. Потом сильнее. Затем еще. Палец заныл, заболел, отнялся. Боль поднялась к локтю, коснулась плеча.
— Смотри мне! — раздалась напоследок угроза, и кольцо стало впору.
«Она меня приняла!» — поняла Тата и самоуверенно позволила расценить признание благословением.
Никита хмыкнул. Его позабавила серьезность, с которой Тата разглядывала потускневший от времени символ семейного счастья. Из пиетета он даже повременил с очередным покушением на женскую добродетель.
— Я сейчас стану приставать, — признался честно, — только не кусайся, пожалуйста.
— Хорошо, я постараюсь…
…сплетались руки, ноги, тела вжимались друг в друга, рты пили дыхание, поцелуи чередовались жарким шепотом…
…удовольствие казалось упоительным, сильнейшим, почти мучительным…
…но теперь уже не было ярости, пиром правила только нежность…
Делать того, конечно, не стоило, но удержаться Тата не сумела. Вкралась в взбудораженное, онемевшее от восторга, воображение Никиты, и в такт реальным событиям завершила любовный акт, слилась одновременно в двух экстазах, подарила два блаженства, соединила на миг реалии и химеры. И свои, и Никитины, на миг стали едины…
Никита, зарылся лицом в ложбинку, где встречаются шея и плечо, и подул сквозь сжатые зубы. Получился смешной звук, так дуют в живот малышам…
