Елена Муравьева - ПЛАН «Б»
— Ты умеешь?
— Совсем немного. Но я научусь.
Тата вспомнила, как неплохо рисовала в детстве, как любит шить, вязать, мастерить куклы, как хотела всегда лепить кувшины, раскрашивать посуду, делать бусы. Неосуществленные нерастраченные желания, которые она откладывала на потом, убивала в зародыше, топила в обыденной суете, толпились, толкались, напоминали о себе бесцеремонным «а я?…меня не забудь! не потеряй».
Оказывается, в чужых мечтах можно было реализовать собственные!
— А потом, помни, я буду все время тебя любить. Каждую секунду и всю жизнь. И ты будешь ходить всегда беременной.
Он сказал главное. Она согласно промолчала. Отсутствие слов иногда важнее наличия…
— Я хочу в твою мечту, — грянул вердикт. — И еще я хочу тебя…
Глава 16. Без названия
— И еще я хочу тебя…
Тата не поверила собственным ушам. Два года она не произносила этих слов. Два года почти не испытывала желания. После отношений с ИМ, секс перестал доставлять радость. Во всяком случае, с единственным мужчиной, рижским воздыхателем, допущенным до тела, ощущений было мало.
Пока длилась прелюдия: разговоры, взгляды, поцелуи, ласки все было нормально. Возбуждение щекотало нервы. Внизу живота разливалось тепло. Однако, едва наступал миг перехода из не секса в секс, на голову, словно выливали ушат холодной воды. После чего грядущее мероприятие казалось чем-то сродни казни, а за спиной будто бы возникал конвоир с нацеленным в спину штыком.
Больше всего в эту минуту хотелось остановить распалившего мужчину. Но обижать ни в чем не повинного человека, который к ее настроениям не имел ни малейшего отношения, было неудобно, да и не честно. Поэтому Тата покорно следовала развивающему сценарию.
Нет, если б покорно — было б полбеды! Но протестуя против насилия, мозг упорно держался за здравомыслие и вел неустанную ревизию происходящего, бесстрастно выверяя, сколько и чего было получено-потрачено. Потом случался или не случался оргазм. Бывало по-разному, но даже на пике удовольствия ощущениям не хватало размаха, способного затмить воспоминания о конвоире, эшафоте и итоговом балансе «ты мне-я тебе».
— Какая же ты красивая… — прошептал восхищенно Линев. — Какая же ты у меня красивая.
В ответ Тата грустно улыбнулась. С Никитой она снова почувствовала себя жертвой. И снова повела аудит…
«Ты мне»…Никита любил долгие прелюдии и с таким упоением целовал и нежил ее тело, что порцию «Я тебе», дабы достойно расплатиться за полученное удовольствие, пришлось увеличить чуть не вдвое. Зато теперь, когда правила этикета были соблюдены, а баланс «дал-взял» выстроен, можно было переходить к непосредственному акту соития. И другой мужчина на месте Линева так бы и поступил. Чего тянуть? Никита и так уже показал себя благородным мачо, который заботится об ощущениях партнерши.
Однако Никита не унимался. Пришлось напрячься и выступить со встречной не менее показательной инициативой. После этого оттягивать финал уже не имело ни малейшего смысла. Но у Никиты на сей счет оказались собственные планы.
Снова поцелуи везде и всюду, снова руки там и сям, снова нежности на сбитом от страсти дыхании…Показатели в графе «ты мне» росли, как дрожжах, а Линев все давал и давал, давал и давал, и не думал останавливаться.
Тата сама попыталась ускорить процесс. И встретила отпор.
— Не торопись, — попросил Никита. — Я хочу тебя любить долго-долго…Хочу перецеловать каждый сантиметр твоей кожи…Каждый миллиметр…Каждую клеточку…
Спорить было глупо и, устроившись удобнее, Тата отдалась во власть мужским желаниям. Голова при этом работала ясно. Прямо классика жанра: муж пыхтит, «трудится», а благоверная разглядывает потолок и размышляет пора белить потолок или можно еще повременить. Впрочем, потолок Тату не волновал. Она лежала, вбирала в себя Никитину страсть, чувствуя, как чужая нежность постепенно растворяет собственное напряжение и как опытный экспериментатор отмечала происходящие перемены.
Женский глянец утверждает, что среднестатистические мужчины (для демонстрации себе и партнерше джентльменских намерений) готовы оттянуть вожделенный оргазм на пятнадцать минут. Никита, желая разнообразить эротические впечатления, посвятил прелюдии уже полчаса. За это время она успела возбудиться и подостыть, причем несколько раз. Что характерно, если сначала «обнуление» вызывало разочарование, то потом перестало волновать вообще.
Однако затянувшееся «шоу» привело к интересному эффекту. Волны нарастающей и спадающей ажиотации как-то незаметно убаюкали и растворили ставший привычным тотальный контроль. С одной стороны это было хорошо: расслабиться всегда приятно. С другой, контроль обеспечивал защиту, и без него оказаться в чьей-то власти было просто страшно.
«Я ему тоже не доверяю… — горькая истина не имела непосредственного отношения к Никите ибо недоверие давно и прочно стало формой общения с сильным полом. — Мало того, я сопротивляюсь…Что же делать?»
Линев знал ответ на этот вопрос. Он продолжал свою нежную игру, и в какой-то момент Тата почувствовала, как проваливается в забытье. Мозг успел уловить последний трезвый сигнал, а потом толи частично отключился, толи перешел в измененное состояние, похожее на «парение». Так или иначе, эмоции перестали сказать вверх-вниз, и, обретя устойчивость, перевели восприятие в иные сферы.
«Если бы Никита сейчас предложил связать мне руки, я бы согласилась», — возникшая мысль вызвала сильное удивление и стала последним осознанным порывом. Засим голова опустела, а на душу снизошло ощущение свободы. Больше не существовало взаимозачетов, не было желаний, страданий, сознания, жертв, палачей, конвоиров и эшафотов. Ничего не омрачало абсолютный праздник тела. Даже ожидание финального аккорда и предвкушение его. Жизнь сконцентрировалась в «здесь и сейчас», и эти «здесь и сейчас» были наполнены до краев Никитиной и ее нежностью.
Потом словно прорвало плотину…
Если Никита в этот момент мог соображать, то непременно отметил бы, что поведение Таты напоминало метаморфозы, произошедшие с его мечтой в тот дождливый полдень, когда он впервые размечтался о зеленоглазой директорше. Но Никите было не до аналитики. Он был счастлив и лишь ощущал перемены, происходящие в партнерше, потому что сам был объектом этих самых перемен.
Тата, словно мертвая царевна из сказки, ожила под его поцелуями. Силой наполнились объятия, жадными стали губы. Исчез вкус терпеливой покорности, с которой она отмеряла свои действия. Возник огонь, и он чуть не спалил Никиту.
