Легенда о лиловом драконе (СИ) - Эн Вера
Конечно, он не собирался делать предложение в той форме, в какой оно прозвучало. Но Эйнард перед этим просто неприлично перенервничал. Он понятия не имел, что в момент признания ему будет так страшно. Что мысли начнут путаться и предавать, а вся решительность растворится в неподавляемом волнении. Эйнард собирался применить все свое красноречие, чтобы объяснить Беанне, что испытывает к ней с самой первой их встречи, с первого взгляда на нее. Но язык словно прилип к небу, отказавшись повиноваться, и Эйнард только слишком вызывающе схватил Беанну за руки…
Разумеется, после этого она все поняла, и Эйнарду уже можно было ничего больше не говорить. Особенно когда она освободилась от него — с такой брезгливостью и разочарованием, — но Эйнард не привык бросать дела на полпути. И выдал фразу: единственную, на какую был в тот момент способен и какую Беанна никогда ему не простит. Он сам бы такое не простил, ведь прозвучало его предложение как смесь жалости и одолжения, а Беанна была слишком горда, чтобы оценить подобные вещи. Ее ответ — образец вежливости и благодарности — был лучшим из того, что он заслуживал. Вот только для Эйнарда это уже ничего не меняло. Беанне он был не интересен. И с этим следовало как-то жить.
Ильга обо всем догадалась, едва взглянув на брата. Она уже несколько дней подозрительно на него посматривала, словно ожидая какого-то подвоха, но Эйнард делал вид, будто ничего не происходит, хотя и знал, что провести сестру вряд ли удастся. Если уж она смогла рассмотреть его влюбленность при первой же встрече после десятилетней разлуки, то теперь в правильности ее выводов и сомневаться не стоило. И все же Эйнард молчал, рассчитывая в один прекрасный миг изумить сестру известием о своей скорой свадьбе. Да только вышло совсем по-другому.
Ох, сколько всего Эйнард прочитал в переменившемся лице Ильги. От сочувствия и ненависти к посмевшей обидеть брата Беанне до самого явного облегчения и почти ликования, что Эйнард избежал расставленных сетей. И, несмотря на сжимавшую сердце боль, он задал давно тревожащий его вопрос:
— У меня такое ощущение, что ты имеешь зуб на Беанну.
Ильга на секунду замерла, потом хмыкнула, якобы потешаясь над нелепым предположением брата, однако провести его не сумела.
— Я вовсе не блаженный, каким тебе, вероятно, кажусь, и не фанатик, зациклившийся на своем эгоизме, — произнес Эйнард. — И если я чего-то не говорю, то это не значит, что и не замечаю. Тебе не нравится Беанна, Ильга, но это никак не связано со мной. Словно у тебя есть личная причина. Чего я не знаю? Может быть, она когда-то обидела тебя? Оскорбила?
— Вот еще! — Ильга демонстративно задрала нос, не желая говорить об избраннице брата. — Что мне с ней делить? Она понятия не имеет о моем существовании. Я бы, признаться, предпочла в этом ответить ей взаимностью, но уж коль скоро мой брат в нее влюбился…
— Ильга! — Эйнард жестко оборвал ее и покачал головой. — Кого ты хочешь обмануть? Голосок дрожит, слезы на глазах — разумеется, из-за того, что Беанна тебя не замечает. Или что? — он внезапно напрягся и пристально посмотрел на сестру: — Делить все-таки есть кого?
Взгляд Ильги стал вызывающим.
— Догадайся! Раз ты у нас такой умный! — отчеканила она и направилась было в свою спальню, но Эйнард схватил ее за руку и развернул к себе.
— Значит, Тила? — с ходу определил он и поморщился. — Ты не оригинальна.
— Ты зато очень оригинален! — обозленно огрызнулась Ильга и выдернула руку. — Спроси лучше у своей Беанны, почему Тила ее бросил, несмотря на то, что она… что он!..
— Что он?!.. — чувствуя неотвратимо надвигающуюся беду, переспросил Эйнард. Но Ильга только передернула плечами, всем своим видом показывая, что большего он от нее не добьется. Впрочем, Эйнарду и не требовалось продолжение. — Все-таки он отец Айлин, — едва сдерживая ярость, выговорил он и на несколько секунд отвернулся, опустил голову, стараясь справиться с собой. В конце концов ему это удалось. — Милосерднее было сказать мне об этом сразу, — негромко произнес он и, так и не посмотрев на сестру, отправился в свою комнату.
* * *
Эйнард не был дома уже почти две недели, все свое время отдавая возведению госпиталя и даже на ночь оставаясь в нем же. Прикрываясь желанием поскорее покончить с ремонтом, он на самом деле прятался за этими стенами и от матери с сестрой, и от Беанны, с которой вполне мог встретиться в городе. А недоделанный госпиталь был весьма надежным убежищем: кому приятно смотреть в глаза отвергнутому кавалеру?
Эйнард понимал, что не имеет права злиться, что он сам виноват в случившемся, что вполне мог предотвратить собственное унижение, если бы в должный момент проявил смекалку и наблюдательность. Но — Энда все побери! — он никогда в жизни не был так взбешен, как после выяснения имени отца малышки Айлин. И ревность, и досада, и ненависть к победившему его сопернику в секунду слились в огромный ком и едва не раздавили Эйнарда. Вот странность, он не чувствовал ничего подобного к Лилу, когда считал его избранником Беанны, смирившись с неизбежным и даже не помышляя ее отбить. Сейчас все было по-другому. Эйнард дрался бы с Тилой до последней капли крови, не брезгуя никакими методами, если бы…
Если бы Беанна не отказала ему еще до того, как он узнал о счастливом сопернике. Нет, Эйнард совершенно не хотел выяснять, почему они расстались. Зато отлично понял причину такого ответа Беанны на свое предложение. Значит, она все-таки ждала Тилу. Жаль, что Ариана сразу ему этого не сказала. И что сам он так и не решился спросить имя у Беанны. И что Ильга целый месяц скрывала от него столь жизнеопределяющую информацию. Впрочем, Эйнард и в этом случае решился бы испытать судьбу. Вот только, быть может, не влюбился бы столь безнадежно?..
Практически поселившись в недостроенном госпитале, он был оторван от происходящих в городе событий. И только когда Ильга — дрожащая, заплаканная, едва стоявшая на ногах, но отнюдь не потерявшая своего боевого характера — явилась к нему и обвинила во всех смертных грехах, он понял, что натворил, запершись здесь и отвернувшись от родных людей.
— Маме… совсем плохо… — закашлявшись и сбив дыхание после своей гневной приветственной тирады, проговорила Ильга. — Не знаю, переживет ли она ночь…
Эйнард ошеломленно уставился на сестру.
— Мама?.. — только и смог выговорить он. Ильга, сжалившись, коротко рассказала, что мама принимала роды у жены ювелира, а та вся горела и задыхалась от кашля, и в тот момент, когда на свет появилось ее дитя, уже была мертва. Ювелир, конечно, пытался обвинить в ее гибели повитуху, да только и сам едва справлялся с охватившей его семью болезнью.
— Мама еще хотела на другой день сходить к ним, узнать, как дела, но уже ночью у нее начался жар, и она даже подняться с постели не смогла… — закончила Ильга. Она почему-то думала, что Эйнард, едва услышав о мамином недуге, бросит все дела и помчится к ней, а он стоял, словно пытаясь что-то уразуметь или вспомнить. — Она не велела тебе говорить, — осторожно продолжила Ильга, надеясь, что хотя бы это выведет брата из непонятного состояния и заставит действовать. — Боится, что и ты заразишься. А тут, в изоляции… — она сцепила руки, пытаясь справиться с накатившим чувством стыда вперемешку с ужасом. — Но ты же доктор, Эйнард! — с мольбой воскликнула она. — Ты же столько лет учился! Ты же должен знать, как ей помочь! Как спасти ее! Иначе… Зачем вообще все это?!..
Он не вздрогнул от ее отчаянных слов и даже не изменился в лице. Вместо этого вдруг взял сестру за плечи и, подведя к окну, принялся осматривать. Потрогал лоб, заглянул в глаза, проверил горло, нащупал пульс — и все это очень быстро и профессионально: так, что Ильге тут же стало спокойно за будущее. Эйнард еще не сказал ни слова, а в ней уже проснулась безотчетная уверенность в том, что ему известна причина страшной, убивающей армелонцев болезни и способ ее победить.
Наконец Эйнард задал пару вопросов о том, где у сестры болит при кашле и как давно появилась сыпь на руках, и решительным шагом направился в комнатушку за едва заметной дверью. В другой раз Ильга, вероятно, возмутилась бы таким его поведением, но сейчас все силы ушли на предыдущую вспышку, и даже по прошествии осмотра она все еще не могла отдышаться. Голову немилосердно ломило, и боль перекатывалась с одной стороны на другую и обратно, не давая Ильге покоя и только усиливая общую слабость: такую, что все мысли сводились к желанию немедленно опуститься на ближайшую лавку.
