Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

В выражении лица командора сквозит боль, и я не хочу усугублять её. Только один вопрос.

— Что ты подумала обо мне, когда мы познакомились?

Нирида смотрит на меня с недоумением. — К чему это? — Ответь, пожалуйста, — прошу я.

Она вздыхает, словно зная, что, споря со мной, только потеряет время. — Какой именно раз ты имеешь в виду? — Когда ты впервые увидела меня такой. — Я указываю на себя.

— Если все те ругательства не дали тебе понять… По-моему, я прокляла Аарона и Моргану на чем свет стоит.

Я смеюсь. Там никого не было. Невозможно, чтобы они знали.

— И всех гребаных Львов, — добавляю я.

— Да… — Она снова смеется, и это немного разглаживает морщинку у неё на лбу. — Теперь ты нравишься мне гораздо больше. — И ты мне, — признаюсь я.

Нирида улыбается мне, но тут же возвращает внимание Еве. Берет её за руку. На этот раз в моем вопросе нет подозрения: — Что между вами происходит?

Командор смотрит на меня. Её серые глаза слегка расширяются. — Она тебе что-то рассказала?

Я могла бы её спровоцировать, но сдерживаюсь и качаю головой. Нирида вздыхает.

— Ничего. Абсолютно ничего, — отвечает она мученическим тоном. — Потому что она мне не позволяет. — Она позволила тебе остаться в её комнате той ночью, — напоминаю я.

Судя по тому, как она смотрит на меня и молчит, она удивлена не меньше моего, что ведет со мной такой разговор. Кажется, она раздумывает, стоит ли продолжать.

— И на этом всё, потому что после она меня избегает. — Похоже, она всё-таки готова поговорить об этом со мной. — Ты уверена, что она ничего не говорила? Не говорила, может, что-то из того, что я сделала… что я сказала… ранило её?

У меня немного щемит сердце. Я смотрю на Еву и чувствую сухость в горле.

— Нет. Не думаю, что ты её ранила, Нирида. — Я делаю паузу, не зная, вправе ли говорить это; но Ева лежит здесь, без сознания, хрупкая и печальная, готовая пожертвовать собой ради нас всех… и я больше не могу. — Я думаю, она уже была ранена. Думаю, ей нужно время.

— Время, — повторяет она. Я киваю. Если бы Ева меня слышала… она бы разбила мне лицо.

— Не сдавайся, — шепчу я и встаю.

Нирида не отвечает, и я не решаюсь сказать что-то еще. Я прощаюсь сразу же. Говорю ей отдохнуть, хотя знаю, что она не станет, и ухожу.

Я нахожу Кириана там, где и ожидала: в моих покоях, на ногах, встревоженного и готового вот-вот отправиться на мои поиски. Когда он видит, что я вхожу, он прекращает мерить шаги по комнате, резко вдыхает, и я замечаю, как груз на его плечах становится чуть легче.

Я не могу сказать того же о себе. Теперь я не могу выкинуть из головы мысли о том, сколько секретов я выболтала, сама того не ведая, какое преимущество дали Леону мои невинные решения, принятые у него на глазах; решения, касающиеся Кириана.

На этот раз я иду к нему. Он позволяет мне приблизиться, внимательно изучая меня, снова выискивая любой признак ранения. Я поднимаю руку к нему, и Кириан слегка наклоняется, облегчая мне доступ. Мои пальцы ощупывают его шею и касаются маленького шрама за ухом, о котором знает только он.

Сколько таких моментов видел Леон? Страх ползет по позвоночнику ледяной лаской.

Леон может подменить его в любой момент. Вороны могут подменить Нириду или Еву. Если они добрались сюда, если послали кого-то в Нуму и он сумел подобраться к нам так, что ни Ева, ни я не заметили… Они могут сделать что угодно. Неизвестность вгрызается в меня.

— Я в порядке, — обещаю я вместо приветствия. — Где тебя ранили?

Я иду в спальню, чтобы выиграть время, пока привожу в порядок мысли, ужас и угрызения совести, сплетающиеся воедино, и он следует за мной. Я сажусь на край кровати, и Кириан опускается передо мной на колени. Он пристально смотрит на меня. Думает, я молчу, потому что всё серьезнее, чем я хочу признать.

— Я приняла яд как часть испытания, чтобы доказать свою преданность. Ева вылечила меня, но я всё еще немного слаба. — Испытания? — Он щурит глаза. — Кажется, в Илуне это обычай.

Кириан кладет руки мне на колени, и я чувствую исходящее от них тепло. — Больше ничего нельзя сделать? — Мне просто нужно отдохнуть. Обещаю. — Я улыбаюсь, и Кириан выдыхает воздух, который удерживал в легких.

Его голова падает вперед, и черные пряди рассыпаются по лбу, когда он снова поднимает её. Мои пальцы действуют сами по себе, зарываются в его волосы, зачесывая их назад. Кириан закрывает глаза, словно плавясь от этого жеста.

Но теплое и нежное чувство, охватившее меня, мгновенно испаряется, когда я понимаю, что это — материал. Все такие моменты, все, что видел Леон, — это заметка в отчете Ворона, который убьет и заменит Кириана.

Вдруг он хватает меня за руку, осторожно убирает её из своих волос и целует костяшки, возвращая мое внимание. — Тебе придется рассказать мне об этом испытании поподробнее. — Когда ты расскажешь мне, что именно произошло с деабру, — парирую я.

Я всё еще вижу, как он в отчаянии спрыгивает с коня, бежит ко мне, чтобы заключить в объятия…

Кириан проводит рукой по волосам, вставая и опираясь бедром о туалетный столик, потому что теперь время пытается выиграть он. — Мы эвакуировали одну из деревень, когда я почувствовал это впервые. Сначала это было просто предчувствие, но потом… я не знал, влияет ли на меня магия деабру, но был убежден, что ты в опасности.

— Во время испытания, — догадываюсь я.

— Я ощутил это очень остро, почти как зов. Чувствовал, что сражаюсь вдали от тебя, на задании, пока ты умираешь, и не смог этого вынести.

У меня разрывается сердце. — И ты пришел за мной. — Я помог чем мог и оставил Нисте за главную.

Лицо его серьезно, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы прочесть вину, гложущую его за то, что он оставил своих людей, даже если передал командование.

Он отходит от туалетного столика, подходит ко мне и нежно проводит рукой по моей щеке, словно боясь поранить прикосновением. У меня мурашки бегут по коже.

Затем он делает шаг назад и начинает расстегивать пояс с мечом. — Я смою с тебя кровь, — заявляет он.

Он разоружится, смоет кровь, вызванную ядом и всё еще пятнающую моё лицо, а потом я буду спорить с ним, чтобы он позволил мне обработать и промыть его раны. Он осторожно развяжет шнуровку моего корсета; шнуровку, которую в иную ночь ослабил бы с совсем другим намерением. Потом ляжет рядом и не сомкнет глаз всю ночь, охраняя мой сон и мое дыхание. Он не начнет дышать по-настоящему, пока я не проснусь и он не увидит, что я всё еще жива.

И я понимаю, что больше не могу этого позволить.

— Нет. Я сама смою кровь. Ты уйдешь.

Кириан хмурится. — Куда?

— Не знаю. — Я пожимаю плечами. — Куда хочешь. Ты не будешь спать здесь, ни сегодня, ни в любую другую ночь. Больше нет.

Я стараюсь не сглатывать, не выдать слабости. Стараюсь, чтобы голос звучал твердо, а выражение лица оставалось неизменным.

Кириан снова опускается передо мной на колени. Его суровое лицо смягчается. И я ненавижу то, что он знает меня так хорошо. — Что случилось?

Он мне не поверит. Он не примет жестокую версию меня, потому что знает меня слишком хорошо, а я не вынесу играть эту роль.

— Кириан, — шепчу я и беру его за руки.

Однако он поверит версии меня более благоразумной, более рассудительной, потому что я знаю: первым, что он полюбил во мне, была надежда в моих глазах и готовность сражаться за магию. И теперь эта любовь ослепит его.

— Мы на войне. Мы слишком долго закрывали на это глаза, и это было прекрасно. Я наслаждалась каждым мгновением рядом с тобой, но всё заканчивается, и миру пришел конец еще несколько недель назад. Если мы хотим выжить, если хотим, чтобы Эрея осталась свободной после войны, ты должен быть капитаном, который нужен Волкам, а я должна быть местью, которую заслуживают Львы.

Он не понимает, или, может быть, понимает, но отказывается принять мои слова. — Я могу быть и воином, и любовником, — шепчет он, всё еще стоя передо мной на коленях.