Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Минуту спустя я опускаю руки и втягиваю тьму обратно в себя. Агата смотрит на меня пристально.

Я делаю шаг к центру платформы, шатаясь, и грубо отталкиваю Еву, когда она пытается снова схватить меня. Я знаю, она хочет попытаться вылечить меня снова, но сейчас это неважно. Я терплю боль, которая стала слабее благодаря ей.

Я едва стою на ногах, но знаю, что должна сказать. — Я не Дочь Мари, как вы, и я не проиграла! Я — Дочь Гауэко, и я победила! Если мы не будем сражаться сейчас, сегодня мы проживем в мире, но завтра наши дочери погибнут в войне!

Я чувствую привкус ржавчины во рту и вынуждена вытереть уголок губ предплечьем, размазывая кровь.

— И какую роль в этой войне сыграешь ты? — вмешивается Лекс.

Мать не перебивает его и не одергивает. Она хочет услышать ответ, и я знаю это по тому, как критически смотрят на меня её глаза, по нахмуренным бровям Лекса, по страху, который я угадываю на их лицах с тех пор, как они увидели, как я высвободила тьму.

Я не знаю, что отвечу, пока не открываю рот, но когда я это делаю, кусочки головоломки складываются, и всё обретает смысл. Я понимаю, что ответ жил во мне долгое время, вероятно, с тех пор, как мне сказали, что я стану Лирой, или, может, даже раньше — с тех пор, как я навсегда отказалась от своего лица на службе Добра, на службе Ордена, на службе Львов.

— Я та, кто отрубит головы Моргане и Аарону.

Тишина повисает среди присутствующих на мгновение, пока они переваривают слова. Агата поднимает лицо, и я вижу на нем потрясение, удивление, а затем — уважение. Она улыбается мне.

— Все соргинак Илуна будут сражаться, Одетт, Дочь Гауэко.

Арлан рядом со мной выдыхает с облегчением. Ева тоже расслабляется, хотя их выражения прочесть труднее. На этот раз, когда она хватает меня, я не отстраняюсь. Она щипает меня за плечо, пока её пальцы начинают исцелять мое тело одним лишь прикосновением.

Она наклоняется к моему уху. — Упрямая пташка, — шипит она. — Высокомерная и безрассудная башка.

Я слабо улыбаюсь её гневу. Не могу иначе, потому что вместе с магией, с теплым и успокаивающим чувством, разливается что-то еще: что-то мягкое, сладкое и нежное, приходящее с её прикосновением, с её словами, с её беспокойством.

Лекс идет к нам, и Арлан на миг преграждает ему путь, но отступает в сторону, когда колдун выдерживает его взгляд. В руках у него флакон.

— Вы угадали. Это гемотоксин. Плющ мертвецов и укус химеры, плюс кое-что еще. Зловещая улыбка.

— Какое из двух было отравлено? — хочет знать Ева, забирая зелье. — Не знаю, — отвечает он, и кажется искренним. — У нас обоих были равные шансы проглотить его.

Ева протягивает мне лекарство и держит его, пока мои дрожащие пальцы не перехватывают флакон. Осознание того, что я не провалилась, что они помогут нам в войне и против деабру, сняло с меня невыносимый груз; груз, уступивший место крайнему истощению и слабости.

Я выпиваю его залпом, несмотря на ужасный вкус. Я всё еще чувствую привкус собственной крови во рту.

Агата спустилась с балкона, пока мы не видели. Теперь она приближается к центру платформы, и её сын почтительно отступает на два шага.

Дочь Мари держит что-то в руках.

— Эта корона — символ нашей дружбы, нашего уважения и нашего сотрудничества в войне.

Это, скорее, диадема. Изящная, серебряная, с несколькими драгоценными камнями глубокого, блестящего черного цвета, закрепленными вокруг тончайших серебряных завитков.

Ева протягивает руку, чтобы взять её за меня, но Агата не позволяет. — Это должна быть она.

Ева всё еще вливает в меня свою магию, но, думаю, больше она ничего не может для меня сделать. Мое тело должно само очиститься от остатков яда.

Я тоже протягиваю руку, и Агата снова убирает корону пренебрежительным жестом. — Принято принимать милость королевы на коленях.

— Ты же не серьезно, — раздраженно шипит Ева.

Я кладу руку поверх её ладони, давая понять, что всё в порядке, и собираюсь с духом, чтобы преклонить колени перед королевой Илуна.

Арлан оценивает ситуацию и быстро подходит, хватает меня за руку, так что мне остается лишь позволить себе опуститься. Ева поддерживает меня слева, Арлан — справа, и, стоя на одном колене, мне остается только склонить голову, чтобы принять корону.

Агата не спешит, и каждую секунду, проведенную на коленях, я ощущаю как продолжение испытания. Мне тяжело. Она возлагает холодную диадему мне на голову, а затем приподнимает мой подбородок двумя пальцами.

— Добро пожаловать домой, Одетт.

Я вижу её доброе лицо, вижу и лица других ведьм. Весь ковен встал и наблюдает за сценой со странной, труднообъяснимой торжественностью, приложив руку к сердцу, с блестящими глазами.

— Можете поднять её, — говорит она моим друзьям, догадавшись, что сама я встать уже не смогу, и Арлан с Евой тянут меня вверх; он, пожалуй, даже слишком сильно.

— Мы возвращаемся во дворец, — заявляет Ева. — Нет.

Все удивленно смотрят на меня.

Я замечаю, что ковен пришел в движение. Ведьмы спускаются со своих лож и проходят мимо нас. Все они смотрят на нас, все останавливаются на мгновение; по-прежнему в уважительном молчании.

— Где чтут мою мать? — осмеливаюсь спросить я.

Агата улыбается и ведет нас туда.

Нам приходится углубиться в лес, который всё еще растет внутри стен ковена, удалиться от внушительного здания школы и статуи моего отца и идти несколько минут, которые кажутся вечностью.

Арлан берет на себя часть моего веса, и я знаю, что он понес бы меня целиком, если бы я попросила. Он обнимает меня за талию, и хотя первые шаги гордость заставляла меня держаться прямо, теперь я уступила усталости и опираюсь на него.

Когда мы приходим, я замираю как вкопанная.

Здесь растут деревья, которые не должны выживать зимой, и десятки цветов красноватых, оранжевых и охристых оттенков пробиваются на них, на клумбах, кустах и на самом зеленом поле.

Сад.

Место, где чтут мою мать, — это прекрасный сад с цветами, бросающими вызов зиме, и могучими деревьями, склоняющимися так, чтобы опустить цветочный занавес до самой земли.

В центре, на каменном постаменте, стоит статуя молодой женщины: она опирается одной ногой о землю, а другую держит почти на весу, едва касаясь почвы пальцем. Одна её рука обращена ладонью вверх, торс устремлен к небу, как и голова. Вьющееся растение поднимается по её ногам, оплетая их, словно ремешки сандалий. Красные цветы рождаются на её талии и свисают с руки. На волосах десятки цветов того же цвета сплетаются в венок.

Я замечаю, что на неё что-то падает, падает на цветы и траву. Это снег, который тает, едва коснувшись земли, словно его здесь никогда и не было. Воздух здесь теплый, как и в остальной части деревни. И это может означать только одно: в этом месте есть магия.

— Твоя мать, — говорит Дочь Мари. — Её магия живет в этом саду. Он стал местом отдыха и молитв.

Я смотрю на прекрасную скульптуру, созданную руками гениального художника, сумевшего придать чертам красоту и человечность, словно камень вот-вот оживет.

— Как её звали?

— Разве тебе никогда не говорили? Я знаю, что ты была знакома с Амарис, бывшей королевой ковенов Сулеги. Она была теткой твоего отца.

— Я была с ней знакома. — Я киваю. — Но не спрашивала.

Спазм сжимает грудь, но это не связано с ядом. У Агаты хватает такта не спрашивать почему.

— Её звали Адара, и она была Дочерью Мари. Твой отец тоже им был. Среди мужчин это редкость. Не многие наследуют силу соргинак Мари, и еще меньше тех, кто наследует изначальную силу Гауэко и Мари.

— А как звали его? — Люк, — отвечает она.

Я не могу оторвать глаз от скульптуры.

— Почему вы чтите их? — Я жду, но Агата не отвечает; молчит и её сын. — Многие погибли в резне в лесу Нирия. Полагаю, Илун тоже потерял воинов. Почему они особенные?

Она не отвечает, и мне приходится повернуться, чтобы посмотреть на неё. — Что Амарис рассказывала тебе о твоей бабушке? — Что она была королевой всех ковенов Илуна; королевой-матерью. — Да, была, но она не должна была править, когда случилась резня. — Что вы хотите сказать? — Её правление подошло к концу, она давно выразила желание передать корону. Её должна была принять Адара.