Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Мои ноги резко тормозят в снегу.

Пот стекает по шее, когда я замираю как вкопанный в паре метров от крутого обрыва над морем.

— Стоять! — кричу я.

Мои солдаты бегут за мной. Один за другим они тормозят, услышав меня, измученные и задыхающиеся.

Я пытаюсь выровнять дыхание, оглядываясь по сторонам, на ветви деревьев, где уже нет и следа Ирельцу, и тогда я вижу дым.

Там внизу, в паре километров у кромки моря, притулилась маленькая деревушка. Можно пересчитать скромные домики, построенные вплотную друг к другу без учета улиц и дорог.

И дым идет не из труб.

Неприятное чувство пульсирует в груди.

— Думаю, мы их нашли, — говорю я Нисте, которая тут же начинает действовать, перегруппировывая людей.

Нам требуется время, чтобы собрать всех, всё еще нервных из-за первобытного, животного ужаса, внушенного Ирельцу. Трудно найти и всех лошадей.

— Какой план? — спрашивает она.

— Эвакуация, — предлагаю я. Карты местности у меня в руках, и я внимательно изучаю населенные пункты. — Здесь и здесь. — Я показываю. — И вот здесь тоже. Там внизу мало что можно сделать, кроме как спасти выживших, но это, пожалуй, будет самая тяжелая миссия из всех.

— Я пойду, — вызывается она.

— И я, — подтверждаю я. — Организуй остальных, как сочтешь нужным, Нисте, — прошу я.

Она кивает, подзывает одного из лейтенантов и начинает распределять отряды. Проходит время, прежде чем мы выдвигаемся.

Нисте останавливается рядом со мной.

— Значит, они питаются твоими худшими страхами, — замечает она тоном, каким говорят о погоде.

— Они убили почти всех солдат, сопровождавших нас, — напоминаю я, хотя не хочу её пугать. — Обученных солдат, отобранных для нашей защиты в пути в Илун. Если всё пойдет наперекосяк, бегство не будет трусостью.

Нисте фыркает.

— Ага, конечно. Я учту.

Она этого не сделает. Или, может быть, сделает. Может быть, когда страх станет настолько глубоким, что она перестанет узнавать саму себя.

Садясь в седло, чтобы приблизиться к деревне, я слышу звук веток за спиной, прежде чем успеваю тронуть коня.

Но ветра нет.

Я медленно поворачиваюсь, сжав рукоять меча до белых костяшек, и задерживаю дыхание, когда вижу его.

Он не похож ни на одну известную мне птицу, и всё же можно сказать, что это птица. Его крючковатые когти впиваются в ветку, дрожащую под его весом, крылья сложены вдоль вытянутого тела, а голова повернута ко мне.

Красные огненные глаза смотрят на меня так, словно понимают.

Холодок бежит по спине.

— Ты хотел, чтобы мы это увидели? — шепчу я.

Птица, Ирельцу, не шевелится.

Две струйки дыма вырываются из его мощного клюва, и снова этот первобытный ужас от близости темной твари охватывает меня, и я отворачиваюсь.

Но ответ у меня уже есть.

Нас немного, тех, кто входит в деревню. Мы направили основные силы на эвакуацию близлежащих зон.

Мы не приближаемся так, как сделали бы это в обычной битве, с намерением запугать. Мы делаем это в тишине, стараясь оставаться незамеченными. Ни у кого из нас нет больших шансов против этих тварей без помощи ведьм, и лучше не вступать с ними в бой, если этого можно избежать.

Поэтому нам приходится идти на жертвы.

Мы не подходим к тем, кто уже обречен. Не откликаемся на крики о помощи тех, кто уже мертв.

Лишь один крик, особый плач заставляет меня прекратить эвакуацию тех, кому посчастливилось спрятаться.

Это слабый, жалобный голос, звучащий как скорбная молитва и оживляющий все мои страхи. Я слышу также безошибочный звук разрываемой плоти и говорю себе, как единственную и зыбкую надежду, что этот стон не был бы таким тихим и жалобным, если бы мясо срывали с костей самого кричащего.

Мои ноги утопают в талом снегу, смешанном с грязью, нечистотами и кровью, пока я стараюсь не шуметь.

Я иду с обнаженным мечом, крепко сжимая рукоять. Добираюсь до угла дома и прижимаюсь к камню, осторожно выглядывая на ту сторону.

Сначала я вижу его.

Мальчика, который плачет.

Он сжался в комок под телегой с овощами; некоторые из них рассыпались по земле вокруг него. Он подтянул маленькие колени к груди и не обращает внимания на огонь, трещащий внутри дома позади него. Его широко распахнутые глаза могут смотреть только в одном направлении.

Хиру пожирает неузнаваемые останки тела. Нельзя даже сказать, был это мужчина или женщина. Настолько ужасна эта бойня.

И именно поэтому, а еще потому, что мальчик жив, я знаю: хоть эта тварь и выглядит так, это не хиру.

Она приняла его облик, потому что, вероятно, именно он населяет кошмары этого ребенка, но это не он.

Вдруг плач прекращается, и я обнаруживаю, что малыш смотрит на меня. Он мог бы позвать на помощь, мог бы броситься ко мне, но он не в силах.

Я прикладываю палец к губам, понимая, что он не смог бы издать ни звука, даже если бы захотел, и выхожу из укрытия.

У меня только один шанс застать тварь врасплох.

Эти создания считают себя неуязвимыми, подвластными лишь богам; они не знают, что я могу их убить, и это мой козырь.

Я двигаюсь медленно. Каждый шаг — пытка, пока я приближаюсь, стараясь не хлюпать сапогами в лужах снега и грязи. Я заношу меч, поднимаю его над головой обеими руками и, оказавшись на расстоянии удара, обрушиваю клинок вниз.

Однако деабру оказывается быстрее и успевает отпрыгнуть, чтобы тут же броситься на меня.

Он кричит мне в лицо своим смрадным дыханием, и я подставляю меч между его когтями и своим горлом, когда он пытается разорвать меня на части.

Кусок плоти свисает с одного из его когтей, прямо над моим мечом.

Я бью его ногой, чтобы отбросить, и когда заставляю его отступить, тварь колеблется.

Я вижу проблеск возможности и принимаю рискованное решение.

Я думаю о том командире Львов. Уделяю ему лишь одну мысль, всего одну, но этого достаточно.

Хиру пятится и поднимается на задние лапы. Медленно он начинает меняться, а я встаю в полный рост.

Он заглотнул наживку.

И у меня есть шанс.

— Кириан, — шепчет тварь голосом, сотканным из воспоминаний и кошмаров. — Я хотел увидеть…

Я не даю ему закончить. На этот раз я не промахиваюсь.

Я делаю это так же, как с Эрис: быстрым, плотным и уверенным движением сношу ему голову.

Черная жидкость брызжет фонтаном, словно кровь.

Я смотрю на тело и голову несколько мгновений, и когда оно не шевелится, а густая жижа продолжает течь, я знаю, что убил его.

Я бегу к ребенку. Нельзя терять время. Хватаю его за руку, чтобы поставить на ноги.

— Ты в безопасности, — обещаю я.

Мальчик, которому не больше семи или восьми лет, продолжает смотреть на труп, оставшийся на мостовой. Когда всё закончится, нужно будет вернуться и предать эти тела достойному погребению.

Ему трудно идти. Он позволяет мне вести его, но спотыкается, оглушенный шоком, и в итоге я беру его на руки.

— Всё будет хорошо.

Я гадаю, на кого он так смотрит. Кого или скольких он потерял.

Я бегу обратно к кромке леса, где ждет другой мой солдат, чтобы эвакуировать выживших, которых я ему принесу, когда внезапно что-то пронзает мою грудь.

Я останавливаюсь посреди дороги.

Чувствую укол, настойчивую пульсацию, резонирующую вне моего тела.

И на этот раз я понимаю всё четко.

Это связь биотц.

Это Одетт.

Это длится всего мгновение, но извращенная мысль возвращает мне воспоминание о том видении, насланном Ингумой… и Эрио. Я вижу, как она берет костлявую руку бога Смерти, вижу её безжизненной в его объятиях.

Я вздрагиваю и пытаюсь успокоиться. Мой страх сейчас ей не поможет. Я смотрю по сторонам и понимаю, что не мог остановиться в худшем месте.

Ребенок, напуганный, не смеет ничего сказать у меня на руках. Его ручонки отчаянно цепляются за мою шею.

Я срываюсь с места и бегу туда, где мне машет солдат.

Я пытаюсь заглушить голос, кричащий мне, что я должен искать Одетт, потому что знаю: она будет в порядке. У неё есть Ева, есть Арлан, и, превыше всего, у неё есть она сама.