Марина Ефиминюк - Бесстрашная
— Гонимся! — объявил страж, еще с минуту назад направлявшийся в хранилище.
— За кем?
— За кем-то!
Охваченный коллективным воодушевлением, народ загремел мебелью и бросился следом за мной. Я вылетела из дверей предела в ослепительный солнечный день, поющий птицами и пахнущий весенней свежестью, и замерла на ступеньках.
Стражи высыпали следом за мной. Остановились всей толпой, с суровыми физиономиями разглядывая шумную, людную улицу.
— Нима Войнич, — заглядывая мне в лицо, осторожно позвал Новак. — За кем мы гонимся?
— Что? — сделала я вид, будто едва-едва вышла из транса.
— Вы увидели ночного посыльного в пределе?
— Кого? — округлила я глаза с видом идиотки и оглянулась к толпе ошарашенных стражей. — Ой! А вы все туточки?
— Туточки?! — тихонечко повторил Амадеус, видимо, не понимая, какой бес дернул его связаться с чокнутой газетчицей.
— Я, кажется, перепутала. Мне привиделась моя первая любовь…
— Первая — что?
— Не что, а кто, — с самым серьезным видом поправила я. — Любовь. Он, знаете, постовым прежде служил.
Недовольно гудя, стражи втягивались обратно в здание.
Сероватое лицо дознавателя стало подозрительно розоветь, словно упырь неожиданно обрел вторую жизнь.
— Нима Войнич, — тихо процедил он, — хочу сказать… Хотя нет! У меня нет слов!
Чеканя каждый шаг, он направился обратно в здание, но резко развернулся и выпалил:
— При прошлой нашей встрече, нима Войнич, я имел неосторожность сказать, что вы умнее, чем кажетесь вначале. Так вот, я снова убедился, что первое впечатление не обманывает!
Он ушел, а я осталась стоять, пытаясь погасить досаду внутри. Теперь Амадеус Новак действительно уверился, что я непрошибаемая дура. В моем ухе, захлебываясь и прихрюкивая, хохотал маг.
— Онри! Заткнись! — фыркнула я, чем вызвала новый приступ смеха. — Надеюсь, что ты подавишься своим языком.
Тут из дверей предела вышел Лукас в форменном плаще с нашивкой в виде короны.
— Ката… — Он едва проглотил улыбку.
— Заткнитесь оба! — рявкнула я. — Не знаю, сколько вам заплатил Кастан Стомма, но если вы меня не возьмете в долю, то ночью я перережу вам глотки! Потому что за такое унижение, какое только что пережила я, вы сможете откупиться только золотыми!
За окном стемнело. Секретарь Кастана Стоммы запер приемную изнутри, закрыл плотные портьеры, хотя с улицы вряд ли кто-нибудь смог бы разглядеть, что происходило в кабинетах на третьем этаже.
С напряжением мы следили, как всклокоченный Онри ковырялся особой заговоренной отмычкой в замке на шкатулке, вытащенной из стражьего предела. В центре выжженного на деревянной крышке герба нервически пульсировал магический кристалл, если бы он сработал, то ящик покрылся бы каменным панцирем, и тогда открыть шкатулку стало бы нереальным.
— Вы точно это уже делали? — Кажется, Кастан переживал больше остальных.
— Тихо! — цыкнул маг. Тут из замочной скважины брызнул зеленоватый свет, озаривший лицо Онри, и раздался щелчок открытого устройства.
Маг открыл крышку. Мы подались вперед, чтобы увидеть, что же пряталось в магическом тайнике. Внутри лежала тонкая стопочка бумаг. Когда Кастан взял их в руки, то поменялся в лице — все материалы исчезли, вместо них неизвестный вор оставил пустые сероватые листы.
На комнату обрушилась тяжелая тишина. Судебный заступник устало откинулся на спинку кресла и растер ладонями лицо.
— Что ж, закончим на сегодня, — произнес он. — Катарина, мой кучер отвезет тебя домой.
Меня разочаровало, что Лукас не воспротивился предложению. Внешне безразличный к происходящему, он внимательно рассматривал черно-белые гравюры в рамках на стене. Вначале мне подумалось, будто изображения являлись не более чем частью интерьера, но некоторые из них были точными копиями тех, что хранились в доме у Стоммы-старшего.
— Кто это? — Лукас указал пальцем на одно из коллективных изображений, где Кастан выглядел не старше академиста-первогодка.
Судебный заступник нехотя повернулся, и вдруг он изменился в лице.
— Это последний секретарь Каминского…
Мы все невольно обратили взоры к гравюре.
Если помощник был жив, то наверняка мог рассказать много любопытного из тех событий, что предшествовали пожару пятнадцатилетней давности.
Бывшего секретаря Густава Каминского мы отыскали в плохонькой счетной конторе, в пригороде Гнездича. Карета судебного заступника, остановившаяся перед деревянным крыльцом в захудалом дворе, выглядела неприлично дорогой на фоне здания с пыльным фасадом и вывеской «Судебный заступник задешево», приколоченной к узкому подоконнику на третьем этаже.
— Осторожно. — Кастан подал мне руку, когда я, придерживая длинную юбку, выходила из экипажа.
Внутри здания было темно и как будто тесно. Мы поднялись на третий этаж по деревянной лестнице с выхоженными ступенями и скользкими от сотен рук широкими перилами. В сумрачном коридоре пахло перегорелым табаком и гулял сквозняк от открытого окна, а чтобы рама не стучала, ее приперли камнем.
Счетная конторка представляла собой тесную комнатушку, где спина к спине притирались клерки. При нашем появлении в помещении воцарилась изумленная тишина, хотя секунду назад пространство заполнял треск счетных костяшек. В немой паузе мы таращились на усталых служащих, пытаясь отгадать нужного человека, но они выглядели на одно лицо, а мы — как разряженные попугаи с ярким оперением.
Из своего закутка на худеньких ножках выскочил кругленький, как мячик, хозяин счетной конторки. Признав в Кастане известного судебного заступника, он сложил белые ручки и подобострастно заглянул в глаза:
— Чем могу служить?
Мы не успели сказать о цели визита, как из-за обшарпанного стола в самом углу душной комнатушки поднялся худой человек в черных нарукавниках на замусоленной рубашке.
— Нима Агнесса? — вымолвил он дрожащими губами. Я оцепенела, а бывший секретарь Густава Каминского без сил рухнул обратно на стул.
— Видимо, это и есть Симон Коваль, — пробормотал Кастан мне на ухо…
Позже мы сидели за длинным столом в едальне самого низкого пошиба и старались через раз вдыхать отвратительный смрад гнилой еды. Наш новый знакомый с жадностью голодавшего седмицу человека поглощал капустную похлебку, от его предобморочного состояния не осталось и следа. Он причмокивал губами, чавкал, а когда еда закончилась, то подтер куском ржаной булки остатки.
Клерк покосился в мою сторону, достал из кармана замусоленный платок и интеллигентно промокнул губы. Однако нутро взяло верх, он не утерпел и смачно рыгнул. В этот момент я поймала себя на мысли, что, скорее всего, теперь седмицу не смогу думать о еде без содрогания.
