Лорен Оливер - Пандемониум
«Ее бы наверняка у меня отобрали и убили. Ее бы даже не похоронили… Ее бы просто сожгли и выбросили вместе с мусором».
Женщина, не дожидаясь моего ответа, присаживается напротив. Мы с Джулианом молчим. Я хочу сказать ей что-нибудь, как-то поблагодарить, но не нахожу нужных слов. И не смотреть на нее не могу, хоть и хочу отвернуться.
— Спасибо тебе, — наконец выдавливаю я из себя.
Мы встречаемся взглядом. У женщины карие глаза с тоненькими, похожими на паутину зелеными прожилками. Она постоянно щурится, наверное, из-за того, что живет в этом странном полуосвещенном месте.
— Сколько их было? — спрашивает женщина.
Я ожидала, что голос у нее такой же деформированный, как лицо, но, оказывается, он высокий и чистый. Красивый. Так как я не отвечаю сразу, женщина поясняет:
— Чужаки. Сколько их было?
Судя по тому, с каким отвращением и злостью и даже страхом она произносит «чужаки», я понимаю, что речь идет о стервятниках.
— Точно не знаю, — отвечаю я, — семь как минимум. Может быть, больше.
— Они появились три сезона назад, — говорит женщина. — Или четыре. — Наверное, по моему лицу видно, что меня удивляют ее слова, и женщина объясняет: — В туннелях не просто следить за временем. Дни, недели… трудно разобраться, пока не выйдешь на поверхность.
— Ты давно здесь? — спрашиваю я, а сама боюсь услышать ответ.
Женщина, прищурившись, смотрит на меня своими маленькими глазами цвета тины. Я стараюсь не смотреть на ее рот и подбородок, именно в этой части ее лицо деформировано больше всего, оно словно уходит внутрь и напоминает увядший цветок.
— Всю жизнь, — говорит женщина. — Или почти всю.
— Как… — Вопрос застревает у меня в горле.
Женщина улыбается. Во всяком случае, мне кажется, что она улыбается. Один уголок ее рта буравчиком уходит внутрь.
— На поверхности нас ничего не ждет, — говорит она, — Ну разве что смерть.
Значит, все как я думала. Что ждет таких детей, если они не спрячутся под землей или не в состоянии бежать в Дикую местность? Наверняка их сажают в тюрьмы или помещают в психиатрические лечебницы. Или просто убивают.
— Сколько живу, туннели всегда были нашими, — говорит женщина.
Мне все еще трудно воспринимать как одно целое этот мелодичный голос и это деформированное лицо. Я фокусирую внимание на ее глазах. Даже в задымленном полумраке я вижу, какие они теплые.
— Люди приходят к нам с детьми. Здесь они в безопасности, — Женщина переводит взгляд на Джулиана, я вижу, что она замечает отсутствие метки исцеленного, а потом снова смотрит на меня, — Ты прошла процедуру. Они ведь так называют это там, на поверхности?
Я киваю в ответ и уже собираюсь объяснить, что со мной все в порядке и я на их стороне, но тут подает голос Джулиан:
— Мы не с чужаками. Нас двое. Мы сами по себе.
«Нас двое».
Я понимаю, что Джулиан сказал так, чтобы успокоить женщину, и все равно эти его слова придают мне сил и помогают избавиться от страха, который засел в груди с тех пор, как мы оказались в туннелях.
А потом я вспоминаю Алекса, и у меня снова становится тошно ид душе. Лучше бы я никогда не уходила из Дикой местности. Лучше бы я не соглашалась присоединиться к Сопротивлению.
— Как вы здесь оказались? — спрашивает женщина.
Она наливает в пластмассовую кружку воду из кувшина и протягивает ее мне. Кружка детская, на ней тусклый рисунок со скачущим оленем. Наверняка эта кружка, уже никому не нужная, как и все здесь, попала в туннели через стоки, как талый весенний снег.
— Нас захватили, — говорит Джулиан, голос его звучит уже более уверенно. — Похитили чужаки.
Он на секунду запинается, и я понимаю, что он вспомнил о беджиках АБД, которые мы нашли в складской комнате, и о татуировке, которую я видела на шее стервятника. Джулиан еще не все понимает, да и я тоже, но я точно знаю, что все это дело рук не одних только стервятников. Им заплатили или должны были заплатить за похищение.
— Мы не знаем почему, — говорит Джулиан.
— Мы пытались выбраться… — начинаю я, но тут вспоминаю то, что недавно сказала нам эта женщина! — Подожди… ты говорила, что, если бы вы не поднимались на поверхность, вам бы было сложно уследить за временем. Так? Значит… выход есть? Из туннелей?
— Я не выхожу на поверхность, — отвечает она.
Слово «поверхность» она произносит так, словно это какое-то ругательство.
— Но кто-то выходит, — настаиваю я. — Кто-то должен туда подниматься.
Должны же они как-то доставать припасы, простыни, чашки, керосин и всю эту разломанную мебель, из которой собирают свои жилища на платформе?
— Да, естественно, приходится подниматься, — просто отвечает женщина.
— А нас можете взять с собой? — спрашиваю я.
Как только я вспоминаю о солнце, о свободном пространстве там, наверху, у меня пересыхает во рту. Я не знаю, что случится, когда мы с Джулианом окажемся на поверхности, и не хочу знать.
— Ты еще очень слабенькая, — говорит женщина. — Тебе надо поесть и отдохнуть.
Я не отступаю.
— Со мной полный порядок. Я смогу идти.
Но при попытке встать перед глазами сразу все плывет, и я падаю обратно.
— Лина.
Джулиан берет меня за руку.
Я читаю по его глазам: «Доверься мне. Все хорошо. Побудем здесь еще немного. Ничего страшного не случится».
Не знаю, когда мы начали понимать друг друга без слов и почему это так здорово.
Джулиан поворачивается к женщине.
— Мы еще отдохнем немного, — говорит он. — А потом кто-нибудь выведет нас на поверхность?
Женщина снова переводит взгляд с Джулиана на меня и обратно. Потом она согласно кивает.
— Ваше место не в туннелях, — говорит она и встает на ноги.
Мне вдруг становится стыдно. Эти люди живут в темноте среди всякого хлама и сломанной мебели, дышат гарью, и все же они помогают нам. У них нет причин помогать, они не знают, кто мы, просто знают, что надо помочь. Смогла бы я поступить так же, будь я на их месте? Не уверена.
Алекс — да. И Джулиан тоже.
— Подожди! — окликает женщину Джулиан, — Мы… мы даже не знаем твоего имени.
На лице женщины мелькает удивление, а потом у нее буравчиком скрючиваются губы — она улыбается.
— Здесь у меня нет имени, — говорит она, — Здесь меня зовут Коин[18].
Джулиан морщит лоб, но я сразу все понимаю. Это имя заразных — оно характерное, его легко запомнить, оно забавное, с налетом черного юмора. У монеты две стороны.
Коин права: в туннелях следить за временем еще труднее, чем в камере. В камере у нас была лампочка: если включена — день, выключена — ночь. А здесь каждая минута превращается в час.
