Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула
— Я ведь только что вернул её, — шепчет он.
В моей груди разверзается дыра — темная, гнилая; дыра, которая засасывает всё и заставляет меня чувствовать себя чудовищно несчастной.
Что я могла бы ему сказать? Что он её не потеряет? Что сестра будет любить его, что бы ни случилось?
Потому что правда в том, что он так и не вернул её, и Лира, вероятно, никогда не любила его так, как он того заслуживал.
— Арлан… — бормочет Эмбер. — Ты не…
Прежде чем он солжет, сам того не зная, я делаю пару шагов вперед и, не давая ни одному из нас возможности выпустить из рук пакеты, обнимаю его так крепко, что от неожиданности он оступается.
Думаю, он ждет, что я что-то скажу, но поскольку я молчу, удивление сменяется чем-то иным, и мгновение спустя я чувствую его руку на своей талии, неловко обнимающую меня. Объятие крепкое, но короткое, и когда я отпускаю его и вижу, что глаза у него слегка расширены, он бормочет хриплым, неуверенным голосом: — Спасибо. — Не за что… — отвечаю я, чувствуя себя такой же неловкой.
По крайней мере, хмурое выражение исчезло, и грусть немного рассеялась, пусть лишь самую малость…
Мы не возвращаемся во дворец сразу. Заходим в таверну, где на нас пялятся, пока мы проходим, — возможно, из-за воинственного вида Арлана или из-за свертков, что мы несем. Однако никто не решается подойти. Мы садимся за дальний столик у окна, и я расспрашиваю Арлана о годах, проведенных вдали от дома. Он говорит, рассказывает о доме, который стал его очагом, о матери Эмбера, о его отце, о любви к своим названым братьям…
Глупое замечание, мысль вслух — вот что нарушает это приятное спокойствие, когда Арлан рассказывает историю, которая заставляет Эмбера смеяться, а я бормочу: — Ты всегда был безнадежен в стрельбе из лука.
Я делаю это нечаянно и осознаю сразу же. Арлан смеется, поэтому до него доходит чуть позже, чем до меня. Он смотрит на меня, кивает, а потом выдает: — Откуда ты знаешь?
В его словах нет подозрения или злого умысла. Он не чувствует недоверия, и развеять тень сомнения должно быть легко, но я нервничаю. Нелепая ошибка, ошибка новичка, какой я не совершила бы даже в первые годы обучения в Ордене. Я сглатываю, улыбаюсь и готовлюсь выдать ложь, которая слетит с губ легко, но тут вмешивается Эмбер: — Потому что ты так начал историю, балбес, — отвечает он с теплотой, и оба снова смеются.
Я тоже улыбаюсь, но не могу не посмотреть на Эмбера. Он правда это сказал? Он правда так начал свой рассказ? Я думала, что нет, но, видимо, вся эта ситуация с Лирой и Эгеоном влияет на меня сильнее, чем я полагала. Так что я вздыхаю и снова погружаюсь в их истории и спокойную атмосферу.
Когда Эмбер отходит к стойке за выпивкой, которая никому из нас троих не нужна, я пользуюсь моментом, чтобы вернуться к теме, которую мы затронули лишь вскользь. — Ты долго жил при дворе короля Девина, прежде чем родители Эмбера забрали тебя к себе?
Арлан потирает затылок. — Несколько месяцев, да. — Вы с королем кажетесь близкими, — прощупываю я почву.
Я всё еще помню тот разговор, который подслушала без спроса: удивительно торжественный тон Девина, плохо скрытую обиду в словах Арлана, даже если со мной он всегда говорил с благодарностью о том, что король для него сделал. — Он позаботился обо мне, когда я был совсем один, — признает он.
И снова эта благодарная улыбка. И тот же бегающий взгляд, когда он хватается за кружку и собирается сделать глоток, прежде чем осознать, что она пуста. — Тогда почему ты на самом деле уехал из его двора? Неужели действительно из-за атмосферы?
Арлан удивляется. Я кусаю губы. Мне не стоило этого спрашивать.
— Думаю, он не очень понимал, что со мной делать, — признается он. На этот раз в его улыбке сквозит горечь. — Я был принцем без власти, без короны, без территории и без семьи, которая любила бы меня… И несмотря на то, каким Девин выставляет себя, в нем гораздо больше, чем просто легкомыслие и распутство. Он только унаследовал трон, пытался узаконить свое положение, укрепить власть и сохранить мир… Ему было о чем думать, а я был нерешенным вопросом очень малой важности.
Я поджимаю губы. Я могу это представить. Он уехал один из двора Львов в Сирии, оставив позади сестру, которая от него отреклась. Он никого не знал в Нуме и зависел от доброты других, чтобы выжить. Теперь я вижу это, кажется, понимаю, откуда бралась та ярость, с которой он обращался к королю. Под искренней благодарностью скрывается обида, потому что, когда тот отослал его к родителям Эмбера, он снова почувствовал себя брошенным.
— Не думаю, что кто-то, кто знает тебя хорошо, хоть на секунду поверит, что ты — вопрос малой важности.
Арлан смотрит на меня так, будто не понял. Потом я понимаю, что он просто не знает, что сказать.
Мы выпиваем еще, пока снаружи снова идет снег, и не возвращаемся во дворец, пока метель не утихает. Я ищу Кириана, но один из наших людей говорит мне, что он тренируется с солдатами, а командор, судя по всему, на совещании по поводу атаки на Сулеги. Решив подождать её в её покоях, я обнаруживаю, что они не пусты.
Ева встает с кресла, в котором полулежала с книгой, как только видит, что я вошла. Она откладывает книгу на подлокотник и смотрит на меня так, как я не думала, что Ева когда-либо посмотрит: с раскаянием. Огонь потрескивает в очаге, наполняя комнату приятным теплом. Гнев за решение, которое она приняла в одиночку, овладевает мной на мгновение, и я уже готова развернуться и уйти, но тут вспоминаю слова Арлана, его тревоги, а теперь и свои собственные… и остаюсь.
— Я тебя искала, — говорит она вместо приветствия. Голос резкий, но мягче обычного.
— Знаю. Я не хотела, чтобы ты меня нашла. Я потираю руки, всё еще замерзшие после улицы.
— Что ж, спряталась ты хорошо. На ней длинное зеленое платье и накинутый на плечи плащ в тон, вышитый золотой нитью, и я сразу понимаю, что эту одежду выбирала не она. Её выбрала Лира.
— Прости, что не посоветовалась с тобой, — говорит она, не тушуясь. — Ты должна была. Должна была посоветоваться со всеми, — настаиваю я.
Ева складывает руки на коленях. — Ты бы не согласилась, а Нирида и Кириан не захотели бы, чтобы я принимала такое решение, не уладив все детали. — Не могу представить почему, — отвечаю я с горечью.
Ева встает. — Тебе больше никогда не придется быть ею. Это решение я приняла одна, и одна буду с ним разбираться.
Я фыркаю. — Ты же знаешь, я этого не допущу. — Я так же хороша в этой роли, как и ты. Может, даже лучше, пташка.
Улыбка, которая должна казаться злодейской. Я игнорирую её и яростно подхожу ближе.
— Всё будет не так, как сейчас, — говорю я ей. — Ты не сможешь разгуливать с этим лицом и становиться ею лишь время от времени. Твоей ролью как королевы будет обеспечение линии преемственности. Ты хотя бы подумала об этом?
Ева сглатывает. — Я знаю, что мне придется делать, и я готова.
У меня разрывается сердце. — Когда война закончится, Эрее нужна будет королева, всей Земле Волков она будет нужна. — Она была нужна им и до того, как мы договорились об этом браке, и ты не казалась такой обеспокоенной.
Я сжимаю кулаки. — У нас было больше вариантов. Мы могли уступить трон Арлану, могли… — Одетт. Всё нормально. Я хочу быть королевой.
— Ты не можешь этого хотеть, — выплевываю я. — Как же обещание, которое я тебе дала? А как же Орден? Ты больше не хочешь его уничтожить? — Обещание в силе, — отвечает она. — Ты мне поможешь.
Снова и снова я натыкаюсь на стену, слишком плотную и неподвижную. — А как же наша свобода? — спрашиваю я тише.
Должно быть, что-то до неё доходит. Какое-то из моих слов, должно быть, задело струну у неё внутри, потому что на её губах появляется самая печальная улыбка на свете, и тогда она хватает меня за руки.
— Ты будешь свободна, Одетт, и я тоже буду свободна вести ту жизнь, которую выберу. Я буду в порядке в роли королевы, а ты сможешь вести ту обыденную и пресную жизнь, какую пожелаешь, со своим голубоглазым капитаном.
