Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

И она не видит тень, что притаилась у окна: извилистый силуэт с острыми ушами, вытянутой мордой и пышным хвостом. Зато вижу я. Я прихожу к ней.

— Твои смертные молятся мне, сами того не ведая, — приветствует он меня.

Если Ева или Нирида посмотрят сейчас в окно, они увидят две страшные тени во тьме, слишком похожие на Азери, слишком похожие на Гауэко.

— Перестань вмешиваться, Азери. Ты знаешь, что именно эти смертные важны для нашей войны. Его хвост небрежно дергается. — Я пока не заключал с ними никаких сделок. Просто наслаждаюсь ложью, которую они рассказывают самим себе и другим.

Пока.

— И заодно подпитываешь её. — Что я могу сказать? Кушать-то надо. — Будь осторожен, Азери, — предупреждаю я. — Я не хотел бы сражаться в этой войне один.

Сражаться без тебя. Убить тебя раньше.

Слова, оставшиеся непроизнесенными, парят снаружи дворца, между нами двумя, и лис это понимает. Однако я ему не доверяю. Он слишком хитер, настолько, что, возможно, грешит самонадеянностью. Настолько, что, возможно, осмелится переступить черту и бросить мне вызов снова.

Глава 19

Одетт

Поцелуй на вкус как обещания, как возможности. Как жизнь, которой не было, и другая, которой не бывать.

Поцелуй на вкус как будущее, которое, хоть и зыбко, могло бы стать реальностью, если мы переживем войну.

Я бы тысячу раз спустилась в ад ради одного-единственного его поцелуя.

И мне хотелось бы сказать ему, почему однажды я уже сделала это.

Хотелось бы признаться, что за этим стоял эгоизм: ведь я не смогла бы жить в мире, где нет его.

Но я боюсь.

Я достаточно храбрая, чтобы признать: произнести это вслух меня ужасает, — но недостаточно, чтобы всё-таки сделать это.

Поэтому я целую его. Поэтому в поцелуе снова говорю ему всё, что не в силах облечь в слова признания. Его большие ладони обхватывают мою талию и притягивают к себе, а мое сердце бешено колотится о его грудь. Когда ласка его языка направляет поцелуй к чему-то слишком личному для столь людного места, мне приходится упереться ладонями в его грудь и слегка отстранить его.

Хотя дистанцию создаю я, говорит он, не отрываясь от моих губ, шепча: — В другой жизни осмелиться взять тебя за руку было бы самым сложным, что мне пришлось бы сделать за сегодня.

— Без войны, которую нужно вести? Без обещания королю, которое нужно выполнить? — спрашиваю я слегка надломленным голосом.

— Без войны, без королей, — повторяет он.

Его руки всё еще на моей талии. Его губы — на расстоянии взмаха ресниц.

— А после того, как взял бы за руку, что дальше? — шучу я, хотя голос звучит немного хрипло, немного дрожит. — Мы бы заскучали, капитан.

— А после я бы тебя не отпустил. — Я чувствую его улыбку, когда он придвигается ближе и прижимается лбом к моему лбу. — Уверяю тебя, я бы не позволил нам заскучать.

Хотя я знаю, что это провокация, в этой улыбке и закрытых глазах есть что-то нежное. В его интонации есть что-то мягкое и ласковое, что не дает мне рассмеяться.

— Горячий шоколад после прогулки по снегу, — предлагаю я. — А потом, может быть, мы могли бы сходить в театр.

— Приготовить что-нибудь ужасное вместе, выбраться поужинать чем-то приличным попозже… заниматься любовью всю ночь, проснуться у камина… — продолжает он.

Я сглатываю. — Звучит неплохо, такая жизнь.

Кириан отстраняется. Его глаза гармонируют с окружением: со сверкающим снегом, с замерзшим озером, с розовыми кустами под белым покровом… и, несмотря на это, в них светится тепло.

— Поищем место, где можно выпить этот шоколад? — предлагает он.

Потому что это всё, что мы можем себе позволить: миг, в котором возможно всё… даже простая жизнь рядом с ним.

И я соглашаюсь.

Утром Эгеон снова присылает гонца с подарком.

На этот раз это диадема: черные и красные бриллианты, оправленные в изящные золотые линии, которые вычерчивают красивые цветочные узоры вокруг моего лба, когда я её примеряю.

На этот раз записки нет.

— Красивая, — замечает Кириан, полулежа на кровати.

— Это послание, — замечаю я. — И ответом будет то, надену я её или надену то платье.

Он смотрит на меня долго и задумчиво. Затем его взгляд перелетает к шкафу, набитому одеждой, которую нам выдали в первый день.

— Тебе нужен свой гардероб, — отмечает он.

И я согласна.

Поэтому я спускаюсь в город с Арланом и Эмбером, который присоединяется в последний момент, и мы проводим день за покупками. Мы заходим в самые дорогие лавки, те, что ближе к дворцу, а также в те, где не шьют платья на заказ.

Как и вчера, это приятный мираж.

У Арлана поначалу паршивое настроение, но и он, кажется, позволяет себе попасться в ловушку этой иллюзии, и его нахмуренный лоб немного разглаживается, пока я не чувствую, что могу спросить.

— Ты переживаешь из-за условий Эгеона? — догадываюсь я.

Эмбер, глядя на меня с пониманием, кивает так, чтобы Арлан не заметил.

— Мне это не нравится, — заявляет брат Лиры, кутаясь плотнее в плащ, защищающий от холода. — Эта власть ему не принадлежит, а он хочет её присвоить.

— Мы тоже получим что-то взамен, — шепчу я и проглатываю правду: мне это тоже не нравится, я тоже не согласна с решением, которое Ева приняла самостоятельно.

Вчера мне удалось избегать её остаток дня, а сегодня она не пришла меня искать, так что поговорить с ней я не смогла.

— Эрея только что вернула свою королеву, — признается он тише. Эмбер как раз остановился перед витриной галантереи, где выставлено множество разноцветных лент с красивыми узорами, и указывает на ту, что хорошо подходит к платью, которое мы заказали у модистки, где только что были. — Что будет после того, как они поженятся; после войны? Эгеон не оставит Илун.

— Им вовсе не обязательно жить при одном дворе, — отвечаю я. Я тоже останавливаюсь у лент, висящих перед нами, и думаю, что у Эмбера хороший глаз. — Это будет просто политический брак.

— А что будет, когда у них появятся дети? — спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему, словно меня пружиной подбросило. У него раскраснелись щеки и нос от холода.

— Дети? Не обязательно…

— Они монархи, — возражает он удрученно. — Конечно, у них будут дети. Они не могут их не иметь, иначе линия преемственности окажется под угрозой, а ни одна из территорий не может рисковать гражданской войной, когда мир так хрупок.

У меня всё внутри переворачивается, потому что он прав, и я уже не знаю, как его утешить.

Мне приходится отвести взгляд, уставившись в витрину.

Нужно поговорить с Евой как можно скорее. Я знаю, она говорила серьезно, когда обещала не впутывать меня, но к этому моменту она уже должна бы знать: я не позволю ей нести такой тяжкий груз в одиночку. Поэтому я и разозлилась. Решила она это одна или нет, я буду чувствовать себя обязанной.

Но ребенок — это другое. Это то, что лишало меня сна еще тогда, когда я была частью Воронов и смирилась с тем, что моя жизнь будет посвящена только делу. Теперь же, когда я надеюсь на реальное будущее, представить себя повязанной такой великой ложью, затрагивающей столько людей, продолжающей лгать поколение за поколением… меня тошнит. И я не думаю, что смогу быть частью этого.

— Зайдем сюда, — предлагаю я, потому что больше ничего не могу сказать, не могу утешить Арлана; тем более, когда он тоже втянут в эту ложь.

— Не волнуйся, — вмешивается Эмбер, придерживая дверь, чтобы пропустить нас двоих. — Королева знает, что делает. Она что-нибудь придумает, правда, Одетт?

То, как он смотрит на меня, заставляет думать, что действительно может быть какой-то выход, но я не понимаю, что он имеет в виду. Я списываю его взгляд на желание найти союзника, чтобы успокоить Арлана, и тоже вхожу в лавку.

Лицо Арлана остается мрачным, когда мы выходим оттуда, но на этот раз я не пытаюсь его приободрить, так как мне нечего сказать ему в утешение. Это он останавливается посреди мостовой по пути к следующему магазину и ждет, пока мы обернемся.