Екатерина Неволина - Один день тьмы
— Постойте!.. Постой! Это отец. Он настоял! Я не хотела! — закричала она ему вслед.
На душе было удивительно пусто.
Голова болела все меньше. Он, как тогда, в отпуске, впал в некоторое странное оцепенение. Безропотно, под одобрительное ворчанье унтера начал собирать вещи. Как вдруг снаружи донесся какой‑то шум, перебранка.
— Офицера вашего нам отдайте! Он противник революции! Долой кровопийц!
— Не угомонятся никак, — по‑бабьи вздохнул Голованов. — Вот что, ваше благородие, собирайтесь быстрее. Пока они там спорят, я тихонько выведу вас, подождете нас на станции, мы по…
Унтер замолчал на полуслове, потому что тяжелый окопный нож по самую рукоятку вошел ему в грудь.
— Ты предатель, унтер‑офицер, предатель и дезертир, — тихо сказал он. — А я русский офицер и не намерен бегать от всякой сволочи.
Так, быстро покидать вещи в вещмешок. Только самое необходимое. Маленький трофейный маузер — в задний карман бриджей и два нагана в карманы шинели. Еще в вещмешок перекочевали несколько ребристых яиц ручных гранат. Взять винчестер Голованова. Уже на пороге он вдруг обернулся, как будто что‑то потянуло его назад. Точно! На краю стола остался томик стихов с надписью, старательно выведенной аккуратным старомодным почерком: «Моему милому мальчику! Съ светлымъ праздникомъ…» Сунув его за пазуху, он осторожно приоткрыл дверь и тихо крадучись направился по траншее. Он знал место, откуда будет удобно зайти в спину этим сволочам, забывшим о присяге и потерявшим страх Божий.
Бунтовщики обнаружились скоро, на подходе к расположению разведчиков. Дюжины три солдат стояли, требуя немедленно пропустить их к негодяю и противнику революции, ранившему уважаемого товарища Василькова. Сдерживали их трое разведчиков, и он испытал невольную гордость за своих людей.
Удобно положив винтовку на край траншеи, молодой офицер высадил все пять патронов, целясь в наиболее активных, и следом сразу метнул две гранаты. Грохнули взрывы. Солдаты залегли и открыли хаотичный огонь в его направлении.
— Немцы, немцы атакуют! — кричал один из солдат, другой, раненый, отчаянно выл.
«И это только начало!» — он усмехнулся, припоминая тех, которые в полку являлись активными распространителями революционных идей, и прикидывая, где они могут сейчас находиться.
Он выследил их всех. Одного за другим. Неторопливо и расчетливо, действуя только наверняка, чтобы не подвергать себя опасности — не потому, что дорожил собственной жизнью, а потому, что жизнь еще была ему нужна — чтобы еще послужить Отечеству и… чтобы увидеть Нину.
Вагон дергался на стыках рельс. Он поглубже зарылся в солому, кутаясь в железнодорожную шинель, «одолженную» у станционного смотрителя, не желавшего сажать одинокого офицера на поезд.
Он сделал все, что мог, солдаты надолго запомнят, чем кончается увлечение «прогрессивными идеями», да и комитет придется выбирать заново. Теперь надо найти тех, кому еще дорога Родина, кто не забыл, что такое честь и присяга.
Ловчий потер уже давно не зябнущие пальцы. Старый странный жест. Как будто не было всех этих лет. Он обернулся. Царящую в вагоне тишину нарушали только громкие судорожные всхлипы. Виола плакала. Как маленький обиженный ребенок, занавесив лицо длинными спутанными волосами.
— Я сделала то, о чем ты просил.
Полина смотрела на него дерзко, словно нарываясь на неприятности. Вот еще одна маленькая девочка, которую не научили проигрывать. А умеет ли проигрывать он сам?
* * *
А в это время в аэропорту Шереметьево приземлился самолет Британских авиалиний. Не слишком молодой, но еще не старый человек с приглаженными волосами неприметного темно‑русого цвета и холодным чопорным лицом закрыл толстую книгу в черном переплете, убрал ее в небольшую сумку и вежливо наклонил голову, прощаясь с сидящей рядом дамой: «A rivederla, signora».[6] Он говорил по‑итальянски совершенно без акцента, возможно, это и был его родной язык. Объявили посадку, и итальянец направился к выходу из самолета.
Пройдя таможенный контроль, он вышел в зал и на минуту застыл, словно оглушенный гомоном и мельтешением московского аэропорта.
— Taxi. Taxi, sir, — послышалось со всех сторон.
— No, — ответил он. И тут же пояснил, с трудом подбирая слова: — Ни нада.
Он медленно прошел между снующими туда‑сюда людьми и сел на освободившееся место в зале ожидания. Видимо, кроме небольшой сумки, багажа у него не было. Во всяком случае, объявление о выдаче багажа его рейса не произвело на мужчину никакого впечатления. Он просто сидел и смотрел на проходящих мимо людей, словно зритель в зале кинотеатра.
С кресла поднялся уже совершенно другой человек. Нет, его одежда и черты лица остались прежними, но в то же время нечто изменилось, и притом самым кардинальным образом. Нечто неуловимое. Возможно, он немного ссутулился, уголки рта резче опустились книзу, а в глазах появилось новое выражение. Когда мужчина выходил из здания аэропорта, никто из таксистов даже не посмотрел в его сторону.
Судя по всему, такси ему не было нужно. Порывшись в кармане черной утепленной куртки, он достал ключи и, пройдя на стоянку, медленно оглядел ряды припаркованных машин и подошел к такой же неприметной, как он сам, серой «Ладе», не слишком новой, но и не слишком старой, нажал на брелок сигнализации, машина пискнула.
Человек в черной куртке осторожно, словно оглядывая, обошел ее со всех сторон, попинал одно из колес, затем сел за руль, включил зажигание и поехал.
Квитанция стоянки лежала в ящике для перчаток, и указанное на ней время свидетельствовало, что простояла машина не более получаса.
Мужчина вырулил на дорогу и поехал в направлении города. Его руки уверенно лежали на руле, а манера вождения вызывала одобрение всех гаишников: уверенная, неторопливая, сразу видно, что за плечами этого человека — солидный водительский стаж, а лихачить и рисковать он, видимо, просто не любит. В пробках он тоже не проявлял ни малейшего признака нетерпения, словно в запасе у него имелась целая вечность.
Он ехал уверенно и осторожно, хорошо ориентируясь в незнакомом городе, и всего один раз бросил взгляд на разложенную на пассажирском сиденье карту. У него было время подготовиться, и он знал маршрут наизусть.
Съехав с Ленинградки, серая машина свернула на небольшую улочку и еще минут через десять остановилась перед одной из ничем не примечательных шестиэтажек. Летом этот район был, без сомнения, зеленым и приятным, но сейчас, зимой, казался голым и пустым.
