Надежда Тальконы (СИ) - Корешкова Евгения

Реакция у рептилоида оказалась молниеносной. Он всей пастью хапнул чужую руку и сцепил на ней многочисленные, острые, как иголки, зубы. Надежда попыталась вырваться, но, вовремя заметив, как вслед за движением её руки, резко мотнулась на тонкой шейке голова детёныша, замерла. Она поняла, что освободиться самой, не переломав при этом половину зубов, мертвой хваткой вцепившихся в её кисть, просто невозможно. Детёныш так и остался сидеть с задранной вверх мордочкой.

Не надеясь больше на слова, девушка мысленно пыталась успокоить рептилоида, стараясь не отвлекаться на острую боль в прокушенной руке. Наконец в глазах малыша появились признаки понимания. Он начал постепенно успокаиваться, но зубы разжал лишь после того, как ему натекла полная пасть крови, и он был вынужден дважды сглотнуть, чтоб не захлебнуться. И вновь в его глазах плеснулся испуг.

— Всё хорошо, — успокаивала его Надежда, — всё хорошо, всё в порядке. Успокойся. — Она присела на корточки, пряча за коленом прокушенную руку. — Как тебя зовут?

— Селш Ват, — по взрослому представился малыш, хотя отвечал еле слышно, и нижняя челюсть у него заметно дрожала.

— Хорошо Селш Ват. Меня зовут Надежда. Ты когда-нибудь слышал про Патруль Контроля?

Детёныш утвердительно потряс головой.

— Вот и хорошо. Ты веришь, что я хочу тебе помочь? Только помочь.

Он вновь потряс головой.

— Ты не будешь меня больше бояться? Нет? Тогда иди ко мне, я тебя согрею. Ты же совсем замерз.

Малыш чуть тронулся с места и замер, в ужасе глядя куда-то вниз.

— Селш, что случилось? — Надежда проследила за его взглядом и обнаружила, что смотрит он на пол, куда натекла уже приличная лужица крови из её руки.

— Селш, — она старалась говорить, как можно спокойнее. — Ты никуда не побежишь, пока я немного полечу руку? — и улыбнулась ласково. — У тебя очень острые зубы, малыш. Ты уже вполне можешь защитить сам себя. — И спросила вновь — ты подождешь? Не будешь больше пугаться?

Он согласно качнул головой и, глядя, как девушка, прикусив нижнюю губу, приводит в порядок раненую руку, — спросил чуть слышно — Тебе очень больно, да? — и заглянул снизу вверх ей в глаза.

— Сейчас уже нет, маленький. — Улыбнулась ему Надежда, расстегивая куртку — иди ко мне, здесь тебе будет тепло.

Она шла, прижимая к груди щуплое, почти невесомое тельце чужого детёныша, завернув его в свою куртку, и зеваки, расступаясь, давали ей дорогу. Малыш часто и коротко дышал ей в левое ухо и так крепко обнимал за шею тоненькими лапками, что было трудно дышать. Им не пришлось искать отца. Крупного рептилоида, бестолково мечущегося среди пассажиров, Надежда заметила, едва переступив порог зала ожидания. Она повернула голову влево и тихонечко позвала:

— Селш, ну-ка посмотри, малыш, это не твой папа? Во-он там, возле табло? — Надежда указала направление рукой, помогая малышу сориентироваться, и едва удержала его, с такой силой, неожиданной для хрупкого тельца, тот рванулся к родителю. — Нет, подожди, подожди, — попыталась она утихомирить малыша уже вновь близкого к истерике, — Селш, давай его позовем отсюда, и он сам к нам подойдет. Договорились? Ты ведь уже большой, ты сумеешь позвать его так, чтоб услышал только он?

— Не знаю, — просвистел малыш, — он далеко, не услышит.

— Не волнуйся, не надо, — погладила девушка чешуйчатую мордочку, — мы сделаем так: ты позовешь отца, а я настроюсь на тебя и усилю твой сигнал, чтоб он услышал.

— Не получится. — Почти по-человечески вздохнул малыш. — Люди не могут так общаться, как мы.

— Ещё как получится! Ведь я же разговариваю с тобой на языке Чионы? Ну, зови!

Папаша прилетел на зов сына, едва не сметая всё на своём пути. От волнения он тоже был белёсым и едва ли понимал, что сам говорит, на интерлекте, а Надежда свистит ему в ответ на языке Чионы. Девушка только успела передать с рук на руки малыша, почти восстановившего весёлую зелёную окраску, как объявили:

— Заканчивается посадка на рейс, следующий по маршруту Накаста — Талькона.

Она бережно тронула за среднюю лапку счастливого малыша:

— Ну, Селш Ват, прощай и не теряйся больше. А мне пора, я уже опаздываю.

Взрослый рептилоид что-то кричал ей вслед, но бесполезно. Она даже не оглянулась. Не до того было. Так быстро, как в тот раз ей давно бегать не приходилось.

Пока вспоминала — оделась и, не дожидаясь команды, уселась в противоперегрузочное кресло. И динамики вновь ожили:

— Уважаемые пассажиры, наш лайнер идет на посадку. Пожалуйста, займите ваши места в противоперегрузочных креслах, пристегнитесь, пожалуйста, и нажмите кнопку визуального контакта с экипажем, которая находится в правом подлокотнике кресла. Просим не беспокоиться, возможны небольшие перегрузки, абсолютно безопасные для вашего здоровья. Если возникнут какие-то проблемы, пожалуйста, дважды нажмите кнопку контакта. Желаем вам мягкой посадки.

Надежда усмехнулась:

— Ах, какая предупредительность! — и отключила наблюдение за каютой. Она не любила, когда её разглядывают. Бортпроводницы забеспокоились сразу же:

— Пассажир пятьдесят девятой каюты, у вас всё в порядке? Пожалуйста, не отключайтесь! Мы должны видеть Вас. Вдруг Вам станет плохо во время перегрузок?

— Тоже мне, перегрузки называются! — фыркнула Надежда, зная очень мягкий и бережный ход пассажирских лайнеров. Она показала в камеру удостоверение Патрульного и вновь отключила внешнее наблюдение. Больше её не беспокоили.

После того, как пассажиров так же вежливо попросили проследовать к выходу, Надежда переждала ещё семь минут, сидя у самой двери своей каюты и держа на коленях маленький рюкзачок — единственный багаж. Она знала глупую пассажирскую привычку оказываться на трапе всем разом, поэтому и не торопилась. Она покинула лайнер одной из последних и ещё на трапе взглянула вверх. Небо, полностью затянутое тяжелыми, низко нависшими тучами, готовилось обрушить из своих набрякших недр мощный тропический ливень.

На пропускном контроле Надежду и ещё семерых пассажиров-накастовцев с вежливо-елейной настойчивостью попросили пройти в соседнее помещение, оказавшееся маленьким конференц-залом с довольно уютными креслами. Смуглый и черноглазый служащий космопорта в кремовой форме прочитал, видимо обязательную, лекцию для впервые посещающих Талькону и, не уставая улыбаться, вручил каждому по сувениру — круглому значку с изображением сине-зелёного двуцветного флага Империи. Затем, пожелав приятно провести время, наконец, удалился. К накастовцам подошел экскурсовод, и, что-то вежливо объясняя, увел их.

Надежда осталась одна. За прозрачной стеной фойе, вероятно, был выход, но тугая, белёсая стена дождя не давала толком рассмотреть ничего кроме козырька-навеса, не спасающего, впрочем, от ливневых струй, и красной мигающей вывески на нем, высвечивающей сначала две строки непонятного местного текста, а потом перевод на интерлект:

— М-да, невесело встречает Талькона, — подумала Надежда, — торопиться сегодня некуда. По местному времени день клонится к вечеру. Только устроиться в отель, а все дела завтра с утра.

Фойе как вымерло, даже служащие космопорта куда-то все исчезли. Выходить под ливень не хотелось, и, прислонясь к стене, Надежда смотрела сквозь пустой зал на дождевые струи, настроившись на саморелаксацию и отключаясь от внешнего мира. Из-за этого она чуть было не упустила возможности получить нужную информацию.

Откуда-то из боковой двери вышли трое молодых мужчин и, держась тесной группой, направились к выходу. Идущий слева что-то на ходу говорил в передатчик, прижимая его почти вплотную к губам. Парень, пониже других ростом, что держался в середине и на полшага впереди, ритмично отмахивал правой рукой, в которой нес за ремешок легкий джанерский шлемофон. Они уже почти достигли двери, когда Надежда, не найдя лучшего способа, чтобы привлечь к себе внимание, сунула два пальца в рот и коротко звучно свистнула. Все трое обернулись, хотя и не одновременно. Сначала рослые парни с боков, стремительно и пружинисто, как и положено телохранителям — профессионалам, а затем парень со шлемофоном, тоже легко, но заметно отставая от своих охранников.