Надежда Тальконы (СИ) - Корешкова Евгения
Надежда сидела, закаменев, глядя перед собой в одну точку, и дрожала, как от холода. Кларт прижал её к себе и ласково гладил по голове, ничего больше не говоря. Он и так уже сказал слишком много. Прошло ещё много времени, прежде чем Надежда, ощутив себя маленькой беспомощной девочкой, сумела, наконец, расплакаться в его объятиях горько и безутешно.
Кларт вовремя уловил момент, когда, облегчающий душу плач начал переходить в истерику, и, используя гипноз, заставил девушку заснуть. Он знал, что у неё уже больше не осталось сил, чтоб сопротивляться воздействию.
Двадцать минут принудительного сна сняли нервный срыв, но боль потери не уменьшили нисколько. Глаза девушки, ещё недавно такие веселые, с азартной искоркой в глубине зрачка, теперь были постоянно наполнены слезами, беспрепятственно стекающими по красному опухшему лицу. Надежда сидела, съежившись, втянув голову в плечи, по-детски шмыгала носом, и была такой маленькой, жалкой и беспомощной, что у Кларта сжималось сердце, но он абсолютно не знал, что ещё можно сделать в такой ситуации. Два месяца он носил в себе эту боль, десятки раз прикидывал, какие слова можно сказать в утешение этой девочке. А пришло время высказаться, приласкать, успокоить и все заранее приготовленные слова оказались бесполезными, совсем не подходящими. И Кларт молчал, накрыв своей широкой ладонью тонкие холодные пальцы её правой руки, бессильно лежащей на колене. И горе было огромным и общим для них двоих.
Надежда заговорила первая:
— А… Ш-Шетон? — спросила она невнятно, так что Кларт едва понял её, — Шетон как?
— Он жив. Только он изо всего экипажа. Рептилоиды не восприимчивы к этой болезни. И накастовцы тоже. А все остальные… со всех десяти кораблей. Патрульные больше других общались с больными, ухаживали, пытались лечить, организовывали карантинные мероприятия, ну и…
— Кас Кларт, как Вы думаете, успели на Базе набрать новые экипажи?
— Наверное, ещё нет. — Отозвался он, отметив, что маска скорби на лице девушки впервые сменилась заинтересованностью, глаза ожили.
— Мне срочно нужно на Накасту, — вполне уверенно заявила она. — Я хочу в Патруль Контроля, на «ДэБи-14», — и взмолилась: Кас Кларт, миленький, поговорите с капитаном, пусть он меня отпустит. Мне нужно успеть завербоваться. Меня он и слушать не будет, у меня контракт на пять лет после Джанерской Школы, Вы же сами знаете, я обязана отлетать на этом корыте ещё три года. Я же здесь с тоски умру! Кас Кларт, пожалуйста, Вам он не откажет, тем более, сейчас, после ремонта. Пожалуйста, поговорите с ним! Я больше в жизни Вас ни о чем не попрошу, только уговорите капитана и захватите меня с собой до Накасты. — И замолчала, жалобно глядя ему в глаза.
— Хорошо, — ласково улыбнулся он, — только одно условие…
— Любое, Кас Кларт, — быстро заверила она и выжидающе посмотрела ему в лицо.
— Так вот, — Кларт поднялся, и, наставительно подняв указательный палец, произнес: пока я хожу, независимо от результатов разговора, ты должна умыться и привести себя в порядок, как бы тебе сейчас ни было тяжело. «Хаккад», все-таки, военный крейсер, и мне не хотелось бы, чтобы ты появилась там в таком виде.
Ожидание было бесконечным.
Но, когда Кларт вернулся, Надежда, как ни старалась, ничего не сумела прочесть по его лицу. Попыталась, было, узнать, о чем же он думает, стоя у самых дверей, но наткнулась на прочную блокировку. А Кларт нарочно тянул с ответом, радостно отмечая, что перед ним сейчас, находится вполне живая, полная ожидания и любопытства девушка, а не скорбная безжизненная мумия.
— Кас Кларт, Вы договорились? Нет? — она терялась в догадках, каким-то чудом ещё удерживая себя на диване, но уже готовая в любое мгновение вскочить. Кларт не стал больше испытывать её терпение. Он улыбнулся:
— И где же твоя выдержка? Какое же ты ещё дитё малое! — и успокоил, наконец, — да всё, всё, договорился я. Можешь собирать вещи. Только побыстрее, мои ремонтники уже заканчивают работу.
Надежда вскочила, издав короткий радостный писк, подбежала к своему спасителю, дотянувшись, чмокнула его в щеку и вылетела в коридор, едва не сбив с ног одного из охранников, как на грех, проходящего мимо.
2
Выспаться не удалось. Надежде показалось, что нежный переливчатый сигнал корабельной связи прозвучал сразу же, как только её голова коснулась подушки. Приоткрыв один глаз, девушка посмотрела на браслет. Спала она сорок пять минут. Маловато. Будь она на работе или в Джанерской Школе, давно бы уже стояла одетая, а сейчас, уютно свернувшись в калачик, дремотно слушала вежливый, приторно-мягкий, с отлично отработанной дикцией женский голос.
— Уважаемые пассажиры, наш лайнер выходит на орбиту Тальконы. Просим извинения за прерванный сон, но вам нужно приготовиться к посадке.
Надежда полежала ещё немного, и начала, не торопясь, одеваться, испытывая что-то вроде наслаждения от исполненного желания и вполне уверенно зная, что, все равно, успеет собраться значительно быстрее остальных пассажиров.
Новенькая, ещё не успевшая полностью утратить характерный запах упаковки, форма Патрульного, аккуратно сложенная, ждала у кровати. Девушка потянулась за одеждой и ощутила, как в правой кисти, отголоском острой боли, ожило совсем недавнее напоминание о том, что форма Патрульного на плечах — это не просто элегантность и максимальное удобство, но и постоянная ответственность, даже если находишься в официальном отпуске. Надежда положила руку на колено. Через всю ладонь по крутой дуге расположился четкий ряд ещё заметных алых точек. Точно такая же дуга украшала руку и с тыльной стороны кисти. Девушка растерла кисть, кончиками пальцев левой руки, убирая боль и оставшиеся следы, одновременно вспоминая каким образом, заработала это «украшение».
Пять дней назад, в космопорту Накасты Надежда ждала начала посадки на лайнер. Всё пока шло, как и хотелось. Её не только приняли в Патруль Контроля, но и дали возможность слетать на Талькону, чтобы вернуть перстень, пока осиротевшие корабли не пригнали с Локма на Базу.
Откуда появился потный, до крайности возбужденный толстяк, Надежда не поняла, так как была полностью погружена в свои не очень веселые мысли. Но он клещом повис у неё на рукаве и с довольным криком:
— Наконец-то я нашел хоть одного Патрульного в этом дурацком космопорту! — буквально поволок её за собой.
В коридоре, соединяющем пассажирскую и грузовую части космопорта, собралось около двадцати любопытствующих: людей с разных планет, естественно, накастовцев и даже двух представителей Арахны. Они толпились возле закутка, образованного грузовыми контейнерами, заглядывали туда, дотягиваясь через головы друг друга, и все разом, перебивая друг друга, говорили, говорили на разнообразно искажаемом интерлекте. Толстяк закричал, перекрывая общий шум, чересчур высоким для мужчины, но очень сильным голосом:
— Да разойдитесь же вы, наконец! Я привел Патрульного!
Не переставая шуметь и, с любопытством оглядываясь на Надежду, зеваки всё же расступились, давая ей пройти.
В углу сидел детёныш рептилоида: маленький, белёсый, до предела напуганный. Он таращил желтые глазищи и отчаянно свистел.
— Видите! Видите! — кричали Надежде в уши, — он ничего не понимает! Он бросается! Он опасен!
Девушка круто повернулась к толпе, успокаивающе подняла руки и, стараясь выглядеть как можно спокойнее и увереннее, приказала:
— Я считаю до трех. На счет три вы все замолкаете и делаете пять шагов назад. Итак. Раз!.. Два!.. Три!
Она сама удивилась, что её послушались. Зеваки отхлынули, и многоголосый шум превратился в шепот. Тогда она шагнула к детенышу, насвистывая на его родном языке. Малыш уже не реагировал даже на это. Он кричал не переставая, и его отчаянные крики, в виде шипения и свиста, переводились на человеческий язык так:
— Уйдите! Уйдите! Уйдите! Я боюсь! Я хочу к папе! Не трогайте меня!
— Успокойся, маленький. Всё будет хорошо. Я найду твоего папу, только успокойся. Всё будет хорошо. Пойдем! — и протянула руку, чтоб взять детёныша за одну из лапок судорожно прижатых к груди.
