Угольки (ЛП) - Кент Клэр

Это уже что-то.

Одному из нас нужно что-то сказать, и Кэл совершенно точно не собирается этого делать. Так что я открываю Библию мамы Дерека. Дерек постоянно читал ее, пока не заболел настолько, что уже не мог читать. Эти слова кое-что значат для него. Моя мама не ходила в церковь, и я почти ничего не знаю о религии, так что я понятия не имею, как отыскать те строки, которые обычно зачитывают на похоронах. Но когда я начала искать сегодня утром, Библия открылась на Книге Исайи. На строках, которые кто-то подчеркнул дважды, и рядом с которыми Дерек нацарапал неразборчивые пометки. Пролистав остальную Библию, я не нашла строк, которые были бы так же выделены, как эти, так что я решила, что он хотел бы, чтобы я прочла именно это.

Я откашливаюсь и смотрю на Кэла рядом.

— Я прочту это. Для него.

Кэл кивает, как всегда суровый и молчаливый, но сейчас это почти до боли правильно. Я не знаю, почему я так думаю, какие детали я вижу в нем… но это так.

Я откашливаюсь и читаю:

— И сделает Господь на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей и самых чистых вин; и уничтожит на горе сей покрывало, покрывающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах. Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц…

Мой голос срывается, и на мгновение мне кажется, будто я не могу продолжать читать. Я делаю пару глубоких вдохов. Кэл возле меня не шевелится.

Наконец, я могу продолжить:

— И снимет поношение с народа Своего по всей земле; ибо так говорит Господь. И скажут в тот день: вот Он, Бог наш; на Него мы уповали, и Он спас нас! Сей есть Господь; на Него уповали мы; возрадуемся и возвеселимся во спасении Его.

Когда я дочитываю до конца, Кэл издает странный, сдавленный звук и резко отворачивает голову в сторону. Прочь от меня.

— Прощай, Дерек, — шепчу я. — Мы тебя любим. И мы надеемся, что ты сейчас на той горе.

Я жду, но Кэл ничего не говорит.

Ничего страшного. Я знаю, что он тоже это чувствует.

Я наклоняюсь, чтобы взять горсть земли, и бросаю ее на гроб — я видела, что люди в фильмах так делали. Затем я иду обратно к дому, а Кэл берет лопату и начинает засыпать могилу.

***

Этот вечер — худший из всех, что я знала.

За прошлый год со мной не происходило почти ничего хорошего с тех пор, как умерла мама Дерека, и даже то подобие жизни, которое мы вели, развалилось на части. И стало еще хуже, когда мы очутились в этой хижине в горах. Но этот вечер худший из всех.

Мы с Кэлом одни. Мне нечего делать. Мы проделываем обычную рутину, кормя кур и свиней. Он работает в саду, пытаясь вырастить хоть немного овощей вопреки плохому воздуху, слишком низкой температуре и нехватке солнца.

Он отдал Дереку свою постель, так что я возвращаю вещи в доме на их изначальное положение — кровать Кэла в одном углу, а старый матрас, который он нашел для меня, на противоположной стороне помещения, возле кухни. Без электричества мы все равно не можем пользоваться кухонной техникой.

В центре комнаты — большая дровяная печь, и мне нравится, что она служит барьером между мной и Кэлом.

Не то чтобы он ко мне прикасался. Мне не нужно беспокоиться хотя бы об этом.

Пару дней назад, когда Дерек еще мог прокаркать пару слов, я подслушала разговор между ним и Кэлом.

Дерек сказал:

— Пап, когда я умру…

— Не говори так, — Кэл около часа сидел возле кровати его сына, пока я мылась и разминалась. Я оставила входную дверь открытой, так что стоя снаружи, я слышала их голоса.

— Пожалуйста, пап. Ты знаешь… — Дереку пришлось прерваться на кашель. — Ты знаешь, что мне осталось недолго. И я беспокоюсь за Рэйчел. Она совсем одна. У нее никого нет.

— С ней все будет хорошо.

— Не будет, если ты о ней не позаботишься. Пообещай мне. Пожалуйста.

Кэл говорил почти сдавленным тоном.

— Конечно, позабочусь.

— Обещай.

— Я обещаю. Она будет в порядке. Я присмотрю за ней.

— Сп-пасибо, — снова кашель. — Я рад… Я рад, что мы немного побыли вместе. Сейчас. В конце. Я и не знал, что тебе не все равно… до сих пор.

— Мне всегда было не все равно, — его бормотание настолько тихое, что я едва слышу его возле двери. Я почти застыла от такого множества эмоций. — Надо было удостовериться, что ты знаешь… раньше.

Это был конец разговора. Дерек зашелся беспомощным кашлем, и я услышала, как Кэл зашевелился, так что я вошла внутрь.

С тех пор, как я это подслушала, разговор тяжелым бременем тяготил мой разум.

Я верю, что Кэл говорил правду, когда обещал позаботиться обо мне, но меня с этим мужчиной не связывает ничего, кроме мальчика, которого мы оба любили, и сейчас он мне нравится ничуть не сильнее, чем восемь месяцев назад. Я не хочу оставаться здесь, совершенно одна с ним и изолированная от всех остальных. Само собой, для меня найдутся условия получше. Где-нибудь.

Прошло так много времени с тех пор, как я бывала в мире, что я даже не могу сама составлять нормальные планы.

Мне только что исполнилось восемнадцать. Должно же меня ждать какое-то будущее помимо бесконечных дней с грубым, ожесточенным мужчиной, который мне не нравится.

Когда подходит время ужина, я развожу небольшой огонь в дровяной печи, чтобы сделать омлет из трех яиц и вяленой свинины а также подогреть консервированные печеные бобы. Я делю омлет и бобы на две тарелки.

Кэл возвращается в дом со свежей водой, как раз когда еда готова, и мы оба садимся за маленький стол, чтобы поесть. Я съедаю свою порцию и выпиваю два стакана воды. Кэл начисто соскребает всю еду с тарелки и выпивает три стакана.

Ни один из нас не говорит ни слова.

Когда мы заканчиваем, в хижине уже темно, и единственный свет поступает через входную дверь, которую Кэл оставил открытой. Последние несколько недель солнечный свет причинял боль глазам Дерека, так что Кэл заколотил все окна картоном. В доме пахнет дымом, он полон глубоких теней и воспоминаний о Дереке.

Я ненавижу этот дом. Я ненавижу все.

Я хочу пойти домой, но у меня его больше нет.

Кэл берет наши тарелки и несет к раковине, чтобы помыть их принесенной водой. Затем он открывает шкафчик и смотрит на наши скудные запасы.

— Консервы заканчиваются, — в последние пару недель он уходил не так часто, поскольку у Дерека оставалось так мало времени. — Я завтра поеду и поищу еще. Тут еще полно удаленных местечек, в которые можно заскочить.

— Хорошо, — а что еще мне сказать? Он ведет себя так, будто тут нет вопросов, и я очевидно останусь тут с ним. С отцом моего мертвого бойфренда. Который мне по сути незнакомец.

Я не собираюсь этого делать. Меня должно ждать нечто лучшее.

И завтра я это найду.

***

На следующий день я жду, пока Кэл делает свои дела по дому и уезжает, и только потом ухожу сама. У меня нет автомобиля, но Дерек пользовался одним из мотоциклов поменьше, пока не заболел слишком сильно, так что я беру тот самый мотоцикл.

Само собой, Кэл не будет возражать. Не то чтобы он ему нужен. Он никогда не ездил на нем сам.

Я не оставляю записки и не беру с собой ничего, кроме нескольких полосок вяленой свинины, маленького пистолета, которым Кэл всегда позволяет мне пользоваться, и моей одежды, уложенной в старый рюкзак Дерека.

Не увидев меня после своего возвращения, Кэл заметит, что нет мотоцикла, пистолета и моей одежды, и поймет, что я уехала.

Он наверняка испытает облегчение. В конце концов, кто хочет тащить на себе бремя девочки-подростка? Он мне не родня и не имеет со мной эмоциональных уз.

(Формально Рэйчел совершеннолетняя, раз ей 18 лет, но в Америке вплоть до 21 года сохраняется ряд ограничений, поэтому вполне логично, что она называет себя подростком, — прим).

Я чувствую себя странно нехорошо и испытываю иррациональное чувство вины, пока уезжаю, но я выталкиваю эти чувства из своего сознательного разума. Это правильный поступок. Само собой, в городе остались какие-то знакомые мне люди. Я могу найти их. Я не возражаю против тяжелой работы, и я готова наскрести себе какое-то подобие жизни, лишь бы я была сама по себе.