Угольки (ЛП) - Кент Клэр

Я моргаю, искренне потрясенная своим взрывом.

Он слегка приподнимает густые брови, так что, возможно, он тоже удивлен.

— Знаю, тебе пришлось непросто. Всем было непросто. И если уж на то пошло, я хотел делать больше. Я каждый бл*дский месяц спрашивал маму Дерека, могу ли я помочь, и она всегда отказывалась. Все это теперь неважно. Ты, похоже, не понимаешь, насколько хуже все станет.

Я терпеть не могу этого мужчину. Мне реально хочется содрать эту косматую бороду с его лица, и я не привыкла к такому чувству. Но по какой-то причине я все равно верю его словам.

— Насколько хуже может стать? — меня искренне ужасает мысль о том, что мир станет еще уродливее и сложнее, чем он есть сейчас.

— Прошел всего год, девочка. Станет намного хуже, чем сейчас, — он меряет меня взглядом от поношенных кроссовок до длинной темной косы. — Ты слишком мягкая. Тебе придется ожесточиться.

Я снова оскорбленно втягиваю воздух, но в этот раз он не дает мне шанса сказать, что я думаю. Он разворачивается на пятках и направляется к дому, но потом медлит и бросает через плечо:

— Давно у него этот кашель?

Мое сердце ухает в пятки от медленного ужаса, который уже становится знакомым.

— Несколько месяцев. Лучше не становится.

Отрывисто кивнув, Кэл уходит.

У него длинные ноги, широкие плечи. Кажется, будто он занимает все пространство вокруг себя, отчего даже на улице кажется тесно. Его лицо и волосы нуждаются в мытье. Его ладони вдвое больше моих. Он не может разговаривать без мата, и я ни разу не видела, чтобы он улыбался.

Он должен быть всего лишь никчемным папашей моего бойфренда. Вместо этого он — единственное, что сохраняет меня в живых.

Глава 2

Год второй после Падения, осень

Спустя восемь месяцев я снова качаю воду из колодца. Теперь я уже легко могу это делать, и в последнее время это один из немногих поводов выйти на улицу.

Дерек болеет все сильнее и сильнее, так что я почти все время провожу в маленькой темной хижине, заботясь о нем.

То же заболевание легких, что убило его мать, убьет и его тоже. Я давно видела признаки, и у него уже несколько месяцев не было улучшений или дней с хорошим самочувствием.

Дерек — мой единственный друг. Моя единственная семья. Единственный парень, которого я целовала. И он умрет прежде, чем нам доведется познать какое-либо будущее.

Прежде, чем нам доведется вообще что-либо сделать.

Я больше не плачу об этом. Я вообще ни о чем не плачу. Я живу день за днем, сосредотачиваясь лишь на том, как я могу облегчить дискомфорт Дерека, и стараясь не страшиться и даже не воображать то, что может случиться со мной после его смерти.

Так жить нельзя, но я больше ничего не могу сделать.

Я уже наполовину наполнила контейнер водой, но Кэл появляется из ниоткуда, легонько отталкивает в сторону и принимается работать рукояткой вместо меня. Теперь я стала сильнее, потому что больше занималась физическим трудом и лучше питалась, но Кэл все равно вдвое крупнее меня, так что попытки удержать рукоятку обречены на поражение.

— Я нормально справлялась.

— Я шел мимо, — он где-то отсутствовал днем и, должно быть, вернулся. Я не слышала приближения его грузовика или мотоцикла, но он не всегда водит. Я не знаю, куда он идет и что делает, пока отсутствует, но он неизменно возвращается с едой или припасами.

Немного, но нам троим хватает.

На Кэле старые джинсы, которые вечно сползают, и грязная футболка с оторванными рукавами, обнажающая все шрамы на его руке. Он потеет, и на его щеке виднеется пятно, будто он вытирал лицо немытыми руками. Сейчас должно быть лето, но погода далеко не такая жаркая, какой должна быть. Слой пыли в атмосфере слишком заслоняет солнце, так что нам достается густой, грязный воздух и серые, сырые, пасмурные дни.

Я тупо смотрю на мышцы его рук, пока он качает воду, и жалею, что жизнь вынудила меня находиться так близко к этому суровому, бессердечному мужчине. Было бы естественно узнать его получше и, возможно, даже привязаться к нему, прожив с ним и Дереком так много месяцев, но этого не происходит.

Кэл до сих пор кажется мне незнакомцем. Я предпочитаю, чтобы он держался на расстоянии. Я рада, что он так часто уходит из хижины, даже если в итоге мне приходится делать все домашние дела. Я предпочту быть одна и заботиться о Дереке, чем тесно соседствовать с Кэлом.

— Как у него дела? — спрашивает Кэл, не глядя на меня.

Я делаю вдох, выдыхаю.

— Так же. Ему не станет лучше.

— Я знаю.

Я всматриваюсь в его лицо, но не могу найти ни единого признака того, что его это беспокоит. Его родной сын. Умирает у него на глазах.

В последнее время я погрузилась в депрессивную апатию — погрузилась так глубоко, что едва способна генерировать сильные эмоции. Но по какой-то причине вид его сурового, неподвижного лица злит меня настолько, что я не могу сдерживаться.

— Вас это вообще волнует?

Он моргает и поворачивает голову, явно удивленный рассерженным вопросом. Конечно, мы разговариваем. Обсуждаем практические вопросы или отвечаем на просьбы друг друга. Но у нас не бывает настоящих разговоров, и он долгое время не слышал от меня каких-то настоящих эмоций.

Я сама не уверена, откуда это сейчас берется.

— Вас вообще волнует, что он умирает?

— Волнение об этом ничего не изменит, — ворчливо говорит он. — Я ничего не могу сделать, чтобы спасти его. Я прочесал все Кентукки, вплоть до Теннесси и Западной Вирджинии, но я не могу найти для него антибиотики. Их больше ни у кого нет.

— Я это знаю, — на самом деле, я не знала, что все это время он искал, и это помогает мне почувствовать себя лучше. Как будто я не единственная в мире, кто будет скучать по Дереку после его гибели. — Но волнение об этом может изменить вас. У него осталось мало времени.

Кэл перестал качать. Он смотрит на воду в контейнере. Он ничего не говорит. Лишь втягивает несколько прерывистых вдохов.

И я впервые вижу, что этот мужчина действительно имеет сердце. Сердце, которое сейчас болит. Может, даже не меньше моего.

Мой голос смягчается, когда я говорю:

— Вам не все равно.

— Неважно. Ничего не поделать.

— Вы можете пойти внутрь, посидеть рядом с его кроватью и поговорить с ним. Убедиться, что он знает — вы рядом. Это будет иметь значение для него, и это все, что у нас осталось, — мои глаза слегка щиплет, хотя я уже не думала, что способна плакать.

Кэл делает очередной вдох. Затем кивает и уходит. Он оставляет контейнер с водой у насоса.

Я заканчиваю наполнять его и несу. Зайдя внутрь, я вижу, что Кэл послушался меня, хотя большую часть времени он едва признает мое существование. Он уселся на маленький стульчик, на котором я сидела возле единственной приличной кровати в доме.

Он ничего не говорит, но он склонился к Дереку.

Подойдя ближе, я вижу это.

Он держит своего сына за руку.

***

Через три недели Кэл и я стоим над могилой Дерека.

Он умер сегодня утром. Вчера он погрузился в неспокойное бессознательное состояние и больше не открывал глаза.

В одну из своих поездок Кэл каким-то образом нашел гроб. Хороший, из темного полированного дерева, с шелковой обивкой внутри. Мы помыли Дерека, как смогли, и положили его внутрь. Он выглядел как спящий мальчик, когда мы закрывали крышку.

Кэл смастерил сооружение, чтобы опустить гроб на веревках в яму, которую он вырыл ранее. Теперь осталось лишь сказать несколько слов и зарыть могилу.

Я не плачу. Я… вообще никакая. Просто уставшая и онемевшая. Такое чувство, что за последние шесть месяцев я пережила всю скорбь, и ничего не осталось.

Кэл рядом со мной напряжен и молчалив. Может, он чувствует то же, что и я. Я уверена, что он любил своего сына, насколько этот мужчина вообще способен на любовь. Последние несколько недель он справлялся получше, сидел возле Дерека, разговаривал с ним, давал понять, что он рядом.