Марина Суржевская - Тропами вереска
— Иди к нам! — подхватили хрипло звериные глотки.
— Иди к нам! — отозвался князь.
— Иди к нам… — на все голоса заухала, зашипела, застонала тьма.
Пламя костра вновь начало угасать, клониться к земле. И сколько дров и веточек ни кидали в него перепуганные и плачущие бабы, ярче не разгоралось, словно не могло взметнуться и осветить эту ночь. Я зашептала заговор, да Велена лишь рассмеялась.
— Не старайся, ведунья, нет у тебя силы, чтобы с нами бороться. Твоя сила от земли да света, а здесь их почти не осталось.
Огонь стал еще бледнее, сузился светлый круг, уплотнились тени. И твари подобрались ближе, уже почти вплотную к людям встали. Принюхивались жадно, дышали смрадом из открытых пастей. Но не нападали, подчиняясь приказу князя. Тот стоял во тьме, но смотрел на меня, и взгляд этот я вновь ощущала холодом.
— Иди к нам, Ильмир, — шептала Велена.
— Иди ко мне, супруга венчанная, — звал князь. — Моя ты, или забыла? Клятву мне у алтаря дала. Со мной остаться и в горе, и в радости, и на свету, и во тьме… Так что ж ты там стоишь, милая? Вот он я — твой супруг, иди ко мне…
— Иди… — завыла тьма.
— Здесь хорошо… — манила Велена.
— Там хорошо… — прошептал мужик со всклоченной бородой и шагнул в ночь из освещенного круга. Девчонки закричали, да поздно — поглотила мужика тьма. И обернулся он уже с улыбкой, желтоглазый.
— Иди ко мне, любимый, — протянула ладони Велена.
И звала тьма, говорила с людьми голосами их ушедших любимых, обещала покой и радость, силу и богатство. К каждому подход нашла, каждому в душу заглянула. Сулила то, что больше всего человек жаждал, о чем втайне мечтал, чем грезил. Говорила тьма ласково, и не страшно делалось, от того и страшней втройне…
Я пламя удержать пыталась, знала, что коли погаснет вновь, и ничего от нас не останется. Ильмира клинок тварей отгонял, а люди молчали. И слушали. Внимательно слушали. И сделать я уже ничего не могла, все силы в огонь отдавала, пытаясь их дурные головы спасти.
— Иди к нам… — манила Велена. — Брось свой клинок, Ильмир. Иди… Обещался ведь…
— Нет! — сильный голос служителя разорвал завораживающий хор. — Не обещал! И все сказал тебе накануне, Велена! Я тебе благодарен был, но не любовь это.
— Откуда тебе знать про любовь? — прошипела княжна, и с лица ее сползла ласковость, обнажая злобу.
— Я знаю, — Ильмир твердо встретил взгляд княжны. Так и стояли они на границе — он еще на свету, она — уже во тьме. — Знаю. И пусть ты права, и черноты во мне много, но любить я не разучился. И бороться с тьмой не перестану, покуда дышу. Потому что есть, ради кого. Всегда было. Даже не зная ее, я к ней шел… — Тьма затихла, вслушиваясь, — Даже не встретив еще — помнил. Я родился, чтобы жить ею, чтобы искать ее, чтобы служить ей. Чтобы любить. Ее свет мне освещает дорогу, ее сила не дает пропасть. Ради нее я пойду хоть на край, и дальше шагну …
Тьма шипела и отступала, а костер затрещал, набирая силу. Служитель повернул голову и посмотрел на меня через красные языки пламени.
— Я узнаю ее в любом обличии и прощения буду просить всю жизнь, — негромко сказал он, но слова его каждый услышал — так тихо стало. Замерли мужики, опустив вилы. Затихли бабы, приоткрыв рты. Затаилась тьма, и твари мрака отползли, отступили. А Ильмир шагнул ближе. — А не простит, не захочет со мной быть — стану жить рядом, охраняя, словно пес, ее покой. Стану образ ее в душе беречь, смотреть издалека, боясь потревожить неосторожным взглядом. И сколько бы дней ни минуло — любить не перестану. Потому что это сильнее меня, — он сделал еще шаг ко мне. — И я люблю тебя, Шаисса, ведунья из северного леса. Люблю любую, хоть с бородавкой на носу, хоть с косой серой. Я люблю твою душу — сильную, смелую и благородную, так какая разница, в каком она теле? Любую узнаю, хоть сотню смени…
— Вспомнил… — прошептала я. И в лесу зажглись красные огоньки, загорелся цветок папоротника.
— Разум забыл, — тихо ответил Ильмир. — А душа всегда помнила. — Он шагнул ко мне, и я повернулась, всматриваясь в глаза любимого. Синь бесконечная…
— Вольны ветры, буйны ветры, разгуляйтесь-войте. Эй вы, камни — седые старцы — ото сна очнитеся! — Вдруг тихонько, полушепотом затянула Белава. Начала робко, но с каждым словом, с каждой строчкой — все увереннее. И подхватили девушки, зашептали, заговорили, запели, все громче и громче, все мощнее и ярче, прогоняя тьму, распаляя пламя срединой ночи:
«Эй вы, сестры,
Эй вы, братия,
В танец соберитеся!
Жарь, Ярило,
Жарь, Ярило,
Жарь, Ярило-отче!
Чащи, травы,
Птицы, звери
Песню солнцу пойте!
Брат Услада,
Хмель — веселием
Наполняй все чаши!
Заплетайте во хороводы
Люди Радость вашу!*»
И костер полыхнул так ярко, что опалил стоящих рядом, осветил лес на целую версту, отгоняя тьму. Запели люди, и твари поползли в стороны, не в силах выдержать эту песню, в которой горел свет человеческих душ. Закричала страшно Велена, и с ужасом все увидели, как лик ее изменился, став безобразным и старушечьим. Завыл по-волчьи князь, упал на четвереньки. Его шуба меховая стала шкурой, а сам он — зверем лесным, оскалившимся и диким. Твари тьмы поползли во мрак, спеша укрыться от обжигающего пламени и людской радости.
А Ильмир бросил клинок и заключил меня в объятия.
— Простишь ли ты меня, Шаисса? — прошептал он. — Полюбишь ли? Не жду ответа сейчас, не тороплю, потому что люблю тебя больше жизни…
Наклонил светлую голову, обнял ласково и поцеловал. Губы теплые коснулись моих, и хотела я вздохнуть счастливо. Да не смогла.
Потому что другой поцелуй воспоминанием обжег. Другое тело захотела под ладонями ощутить. И другие глаза увидеть. Алые глаза, не синие…
— Нет! — выдохнула я, испугавшись этого, но только поздно было. Поцелуй демона душу отравить успел, и тянуло меня к нему так, что не было сил противиться. — Нет, — повторила с горечью. Взглянула последний раз в синеву глаз Ильмира. — Найди Лелю и Таира, прошу…
— Шаисса!!!
Но я уже провалилась в Омут.
Часть Третья
Два вздоха казалось, что ничего не изменилось. То же поле с душистыми травами, та же кромка темного леса с горящим в глубине цветом папоротника, те же синие звезды над головой. Только костров нет, и Белавы, и княжны, и… Ильмира. Тихо здесь было, воздух стоял недвижим, и птицы не пели.
Я сделала шаг, оглядываясь. И тени раздвинулись, словно живые, расползлись в стороны. Они и были живые, настороженные и злобные. Присмотрелась — не светлячки горят в траве, а глаза тварей тьмы. Каждая следила, наблюдала из мрака, ждала моих шагов, готовясь напасть.
Я головой тряхнула и плечи расправила. Али я не ведьма? Не напугать меня тьмой! Да и зря, что ли, демон в Омут звал, не для того ведь, чтобы псам своим скормить?
— Пошли вон! — рявкнула я, и твари расползлись, затаились.
Дорожка под моими ногами посветлела, налилась молоком, словно на лунный луч я шагнула. И луч этот устремился вдаль, разрезая тьму и освещая дорогу. Я пошла по нему, босыми ногами ощущая тепло этой странной дорожки и всматриваясь в мертвый лес. Чудились в глубине его лики и туманные образы то ли людей, то ли чудищ, но всматриваться я не стала. Деревья отползли в сторону, когда молочная дорожка докатилась до них, подобрали живые узловатые корни, отвели ветви. А за лесом уже показались демонские чертоги — стены и с десяток башен, увитые сухим плющом и светящиеся сотней огней. Из чертогов доносилась музыка, и звуки ее — тяжелые и резкие, заставляли мое сердце биться в такт от испуга, и еще — ожидания. Хотелось сойти с белого луча и броситься прочь, вернуться туда, где звучит живой смех, горят костры, и где ждет меня суженый… Но поцелуй демона горел на губах, отравляя меня, и я знала, что уже не отпустит…
Стоило подойди ближе, и убрали каменные крылья горгульи, что охраняли вход, да сами собой распахнулись трехаршинные ворота. Поежившись, вошла я внутрь и открыла рот, увидав зал невиданной красоты. Наверное, даже у Великого Князя всех земель такого не сыщется, сама Пресветлая Обитель бога Атиса в Цареграде — и та меньше будет. Стены здесь сверкали янтарем и малахитом, искрились лазуритами, манили узорчатым мрамором. Полы из драгоценного дерева, а потолок так высок, что под ним облака и звезды танцуют, вплывая в невиданных размеров окна. Я посмотрела, как вползла в западное окно пузатая тучка, протиснулась, сжавшись посередке, словно толстая кошка, важно качаясь, проплыла под потолком и выползла в окно восточное, оставляя на узорчатой раме клочки тумана, словно шерсть с боков!
— Вот так диво! — пробормотала я.
