Марина Суржевская - Тропами вереска
Стоило подойди ближе, и убрали каменные крылья горгульи, что охраняли вход, да сами собой распахнулись трехаршинные ворота. Поежившись, вошла я внутрь и открыла рот, увидав зал невиданной красоты. Наверное, даже у Великого Князя всех земель такого не сыщется, сама Пресветлая Обитель бога Атиса в Цареграде — и та меньше будет. Стены здесь сверкали янтарем и малахитом, искрились лазуритами, манили узорчатым мрамором. Полы из драгоценного дерева, а потолок так высок, что под ним облака и звезды танцуют, вплывая в невиданных размеров окна. Я посмотрела, как вползла в западное окно пузатая тучка, протиснулась, сжавшись посередке, словно толстая кошка, важно качаясь, проплыла под потолком и выползла в окно восточное, оставляя на узорчатой раме клочки тумана, словно шерсть с боков!
— Вот так диво! — пробормотала я.
— А ты никак котлы с кипящей смолой ожидала, да грешников в цепях? — донеслось насмешливое, и рядом опустился демон. Явился он ко мне в образе человечьем, даже крылья развеялись, плащом упали за спину. Шайтас улыбался, обнажая белые зубы и сверкая алыми глазами. Радовался. — Хотя и котлы у меня есть, — усмехнулся он. — И цепи. Да только это не для дорогих гостей, а тех, кто меня разозлит. Но ты ведь по доброй воле пришла, Шаисса, одумалась, ведьма?
Алые глаза смотрели пристально, словно в душу заглянуть пытались.
— Пришла, потому что жизни мне не будет, демон, сам знаешь. Суть мою ты отравил. А добрая ли то воля, или обманул снова — сам решай.
— Пусть так, — медленно кивнул демон и протянул мне ладонь. — Будь этой ночью гостьей моей, Шаисса. — И ладонь мою сжал, прижал к себе, — а когда станешь моей — хозяйкой сделаю.
Я лишь голову опустила, не отвечая. Демон отстранился, потянул за собой, и молочная дорожка под моими ногами угасла, утекла живым ручьем в обратную сторону. А я ахнула, потому что мое простое серое платье засветилось золотом, украсилось камнями и кружевом, расцвело красными маками на подоле. В косы жемчуга и серебряные нити вплелись, и укрыл голову расшитый покров. Шайтас на мое изумление смотрел с усмешкой, а я лишь головой покачала. Мое простенькое платьице было мне дороже его нарядов, но говорить я о том не стала, смолчала.
— Входи же в свои будущие владения, Шаисса, дай твоим подданным на тебя посмотреть!
И я снова ахнула, потому что огромный зал зашумел голосами, и я увидела, что мы не одни. Сотни людей стояли под ползущими облаками, сотни, и все — прекрасные ликом да рослые статью. В шубах богатых и платьях узорчатых. Да только морок тот не для ведьмы, видела я сквозь улыбки оскал, а за красотой — уродство. И фыркнула насмешливо.
— Раз хозяйкой назовешь, так дай увидеть своих подданных такими, какие они есть, — бросила я Шайтасу. Тот улыбнулся, как оскалился, и упал морок, явив тех, кто стоял в этом зале. И под куполом зала грянул гром, сверкнула желтая молния, вспыхнули разом все свечи в зале, а я зубы сжала, не дав никому мой страх увидеть. Потому что бояться здесь было кого. Вся нечисть в этом месте собралась: и косматые вурдалаки, истекающие слюной на дорогой мрамор пола, и истлевшие мертвяки с гниющей плотью, и безглазые ведьмы, растягивающие провалы ртов, и черные трехголовые звери, стоящие на двух ногах — копытах, да облаченные в одежды, и бледные упыри. Были и те, кто и без морока был красив — яркой, застывшей и нечеловечески прекрасной красотой: девушки в прозрачных вуалях, не скрывающих наготу, и звенящие множеством браслетов и бус, мужчины с глазами цвета стоячей озерной воды. Таких я в нашем мире не видела — знать, высшего порядка демоны, те, кто не за плотью приходят, а за душами. И все они склоняли головы, когда мы приближались, хоть и косились на меня злобно. Нечисти всякой здесь столько было, что впору заголосить, да прочь броситься, но я упрямо шла вперед. И смотрела внимательно, в упор смотрела, ни на миг взгляд не отвела. Не бывать тому, чтобы светлая ведающая пред тьмой глаза опустила!
Шайтас ладонь мою крепко держал, и от рук его я замерзла, хотелось свои отдернуть. Но и тут сдержалась. Как Ильмир мне когда-то сказал, с ведьмой жить — по-ведьмински выть…
От воспоминания грустно стало, и так захотелось вернуться, хоть мгновение еще понежиться в руках любимых. Только демон вновь почувствовал, развернул меня к себе, сжал плечи до боли и впился мне в губы поцелуем злым да жадным. Зарычали звери, забили о мрамор множеством хвостов, заухали глотки и оскалились пасти, но я этого не видела, лишь слышала, как беснуется нечисть. А Шайтас целовал по-хозяйски, словно супруг, имеющий право, словно любовник — изголодавшийся да ненасытный. Казалось, еще миг — и своей сделает прямо здесь, в окружении тварей тьмы. Поцелуй его тоже был холодным и нечеловеческим, клыки острыми, а язык раздвоенным, длинным. И страшно мне было от его ласки, но вырываться не стала, хоть и отвечать — тоже. Уперлась ладонями ему в грудь, и демон оторвался от моих губ, рассмеялся.
— Ведьма, а скромничаешь, — с насмешкой протянул он. — Ничего, привыкнешь к нашим порядкам. У нас скромность не в почете.
Он хлопнул в ладоши, и вновь взвился огонь черных свечей, полыхнули камины. И полезли в окна и двери все новые твари, потому что звал их господин на пир…
— Великая ночь сегодня, дети преисподней! — на весь зал возвестил Шайтасс. — Сама Светлая Ведающая, открывающая двери, к нам пожаловала! По доброй воле к нам пришла! Склонитесь перед ней, словно передо мной — господином вашим, потому что она станет вашей королевой и откроет нам ворота в свой мир!
И снова зал заухал, завыл, зарычал и захохотал, жутко так, что захотелось глаза закрыть, а заодно и голову под тюфяк сунуть! Куда ни кинешь взгляд — всюду были пасти и морды, хвосты и рога, шерсть и крылья. И вся эта нечисть кружилась, вертелась, взлетала и падала, танцевала и каталась по полу, оставляя везде клочья черной шерсти! Словно не могли твари мрака и мига устоять неподвижно и беззвучно. Шайтасс лишь усмехался, рассматривая своих подданных, но руку мою так и не выпустил. Грянула музыка, забили барабаны, и нечисть бросилась в пляс. Кружились волкодлаки с нагими красавицами, вертелись демоницы с крылатыми зубастыми тварями, отплясывала нежить, обнажая в этом диком танце полусгнившую плоть. Между беснующимися парами пробегали малоростки, с виду дети, а присмотрелась — лица старческие и хохочущие, а на головах их стояли подносы с чарками и снедью. Но то была прислуга для гостей, к Шайтассу подошли прекрасные девы, прикрытые лишь своими огенными крыльями. У нас таких называют стражами цветка папоротника, жар-птицами. Красота их тел и лиц ослепляет, а крылья горят, словно пламя костров, что жгут люди в срединную ночь. Девы огненные склонились перед нами и подали демону золоченный кубок. Он сделал глоток и мне передал.
— Пей, Шаисса, пей, ведьма. Раздели со мной это вино, докажи, что по доброй воле пришла на наш праздник!
Я хотела отказаться, даже рот открыла, но вдруг стало тихо в огромном зале. Замерли звери, утихла музыка. И все взгляды к моему лицу приковались.
— Пей, ведьма… Пей, Шаисса… — Эхо пронеслось смерчем, взметнув пламя свечей. — Пей, пей, докажи!
В горле пересохло так, что я сглотнуть не могла, и жажда обуяла невыносимая. Поднесла кубок к лицу, понюхала. Пахло травами и студеной колодезной водой, живой и вкусной. Даже зубы заломило, так захотелось сделать глоток. Демон улыбался, но в алых глазах застыла насмешка.
— Что ж ты медлишь, Шаисса? Разве не знаешь, что гость должен испить из хозяйской чаши? Да и путь твой был тяжелым. Выпей из моей чаши, отведай, ведьма…
Голос демона сулил наслаждение, да и терять мне уже было нечего. Поднесла кубок к губам, глотнула. И поперхнулась, закашлялась, потому что вновь обманул демон: в кубке была живая и сладкая кровь…
Но Шайтас уже смеялся, лишь стер с моего лица капли поцелуями и хлопнул в ладоши:
— Отведала гостья угощение, а значит — наша навек!
— Наша… Наша! — подтвердило эхо.
И снова взметнулось пламя, и закружила нечисть, а у меня в глазах потемнело, а потом стало так легко, словно превратилась я в тополиный летний пух. Демон подхватил меня и увлек в центр зала, в самую гущу, закружил, обнимая, прижимая к каменному телу, сверкая алыми глазами. Упиваясь своей властью и целуя мои губы. Перед глазами плыло, в голове стоял туман, и я уже без содрогания смотрела, как скидывают звери одежды, как сплетаются вокруг нас нагие тела. Лишь откинула голову, глядя на плывущие облака.
И Шайтас распахнул свои черные крылья, взмывая вверх со мной на руках.
— Наша, наша навек… — шептало надоедливое эхо, не желая замолкнуть.
* * *Здесь вереск не цветет. Нет его здесь.
Крапива устилает дорожку, а между жгучих листьев таится красный цветок, алеет, манит, словно живой огонь. А стоит приблизиться — гаснет, прячется в густой траве. И загорается через десяток шагов. Деревья не шумят, стоят тихие и безмолвные, течет по коре густая янтарная смола, словно слезы. В вышине проплавают облака — темные, похожие на грозовые тучи, набухшие и тяжелые от клубящихся внутри молний. И когда они задевают острую иглу башни — лопаются, словно перезрелые плоды, проливаются дождем, и озаряется темное небо огненными вспышками.
