Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Он поджимает губы и прочищает горло.

Поднимает подбородок.

― Ты не отрицаешь, что лишила жизни этих убитых?

Я смотрю вверх, прямо в глаза короля-инкогнито, который просто не сводит с меня глаз, любезно желая, чтобы он отвалил.

Я пожимаю плечами, когда снова встречаюсь взглядом с канцлером, и нити боли пронзают мою плоть, словно огненные вены.

― Это кажется немного бессмысленным, учитывая доказательства, не так ли?

― Мне не нравится твое отношение, ― возмущается он, а остальная знать перешептываются между собой, бросая на меня взгляды, полные отвращения.

Неверия.

Ярости.

― Что ж, прошу прощения за то, что задела твои чувства.

Он открывает рот, но я его перебиваю.

Снова.

― А мне не нравится, что я вынуждена убирать грязь с улиц, потому что этим королевством управляет имбецил, который считает, что наличие члена, трех бусин, свисающих с его уха, жестокого дракона и мощной армии означает, что ему не нужно решать проблемы, существующие в его королевстве.

Верхний бельэтаж взрывается оглушительными криками, знать переглядывается между собой, некоторые из них вскидывают руки вверх, выкрикивая слова в адрес канцлера. Как будто это он виноват в том, что у меня есть мозг, который думает, и рот, который говорит, но мне не хватает чувства самосохранения, чтобы не использовать ни то, ни другое в их присутствии.

Хорошо. Надеюсь, я устроила достаточно зрелищное представление, чтобы знать была довольна тем, что меня поймали. Рекк найдет себе другую цель, а «Восставшие» выйдут из-под огня ― пусть и ненадолго.

Если уж я ухожу, то пусть это будет красиво. Мне ведь нечего терять.

Больше нет.

Канцлер трижды ударяет молотком по столу, заставляя всех замолчать.

― Ты так публично проявляешь неуважение к нашему королю? ― рычит он, его щеки такие же красные, как и его плащ.

Я вскидываю бровь.

― Это риторический вопрос или я должна ответить?

Знать перешептывается между собой, пока я раскачиваюсь взад-вперед с носка на пятку, отчаянно желая покончить с этим. Миска с помоями зовет меня по имени.

Я снова поднимаю взгляд на бельэтаж.

Он все еще наблюдает за мной, скрестив руки на широкой груди.

Я вздыхаю, выковыриваю грязь из-под ногтей и стряхиваю ее.

― Мне невероятно надоел этот разговор. Может, перейдем к той части, где меня приговаривают к казни за то, что я убрала мусор? Это то, что меня больше всего волнует.

― Ты хочешь умереть? ― спрашивает канцлер, не пытаясь скрыть своего шока.

― Нет, ― бормочу я, освобождаясь от очередного комка грязи. ― Просто мне так надоело смотреть на твое уродливое лицо, что смерть начинает казаться чем-то приятным.

Его верхняя губа оскаливается, демонстрируя клыки, и я уверена, что вена у него на виске вот-вот лопнет. Я подмигиваю ему, хотя, учитывая, что мой второй глаз все еще наполовину заплывший, это больше похоже на моргание.

Ну, я попыталась.

― Ты признаешь себя виновной? ― выдавливает он из себя.

― Да. По всем пунктам.

― Она не лжет, ― заявляет чтец правды.

― Не посмела бы. ― Я оглядываюсь через плечо на писца и встречаю его округлившиеся глаза. ― Ты, вероятно, сможешь добавить еще несколько обвинений. Уверена, что выполню квоту, если вы хорошенько поищете. Я практически «шоу одного актера».

Снова ропот.

Удивительно, что им еще есть о чем поговорить.

― Кто за то, чтобы заключенная семьдесят три была распята и четвертована на следующем восходе Авроры?

Я игнорирую бешеный стук своего сердца, когда более половины знати поднимают руки, включая толпу, собравшуюся на бельэтаже.

Я тоже поднимаю руку.

Большинство, вероятно, выбрало бы Колизей, но я предпочту, чтобы меня разорвали на части, пока мое сердце еще бьется, чем отдали на растерзание огнедышащим драконам, спасибо большое.

― Кто за то, чтобы скормить ее молтенмау?

Поднимается очередная волна рук, и писец тихо подсчитывает их.

― Ничья, ― объявляет он, устремляя взгляд на бельэтаж, похоже, пересчитывая голоса.

Я хмурюсь.

Только не это.

Я тоже решаю посчитать ― и поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как знакомый руни в капюшоне вытягивает руку, словно заносит свой собственный молоток.

Отдавая свой голос.

― О, отлично, ― кричит писец. ― Драконы ― с перевесом в один голос!

У меня кровь стынет в венах, сердце бешено колотится, голова кружится, и я уверена, что сейчас потеряю сознание. Но это не мешает мне пронзить короля-инкогнито свирепым взглядом, который, надеюсь, он прочувствует до самых костей.

Я должна иметь возможность умереть так, как хочу, черт возьми!

Король опускает голову, и я представляю, как срубаю ее с плеч и смотрю, как она падает на землю, но тут канцлер снова ударяет молотком по столу.

Я вздрагиваю, взгляд опускается одновременно с моими внутренностями.

― Решено. Заключенная семьдесят три, ты будешь доставлена в Колизей к следующему восходу Авроры, и колокол будет звонить по тебе. Да смилостивятся Творцы над твоей запятнанной душой.

ГЛАВА 23

Меня ведут обратно по длинным, извилистым тоннелям печально известной тюрьмы Гора, мимо камер, которые воняют так же мерзко, как и я. Мимо заключенных, которые цепляются за решетку побелевшими руками и смотрят на меня широко раскрытыми глазами ― лица изможденные, губы потрескавшиеся и потерявшие цвет.

Мы проходим мимо мальчика, прижавшегося щекой к решетке, его глаза такие остекленевшие и невидящие, что я сомневаюсь, он ли это… Он моргает, зрачки сужаются, взгляд встречается с моим.

Струны моего каменного сердца натягиваются, потому что я узнаю эти желтые радужки. Эту копну спутанных золотистых кудрей.

Не так давно, перед туманным восходом Авроры я нашла его бродящим по Рву. Кровь текла из его носа, который выглядел таким же кривым, как и сейчас, а синяки в некоторых местах говорили о том, что кто-то гораздо более сильный выместил на нем свой гнев.

Я дала ему сферу Феникса. Спросила, не нужна ли ему помощь. Он вложил сферу обратно в мою ладонь и сказал, что хочет сделать это сам…

Я отвожу взгляд, и дрожь пробегает по моему позвоночнику, распространяясь по плечам, по израненной спине.

Меня заталкивают в камеру, и я, спотыкаясь, останавливаюсь. Один из стражников отстегивает меня от цепи, прикрепляет обратно мою ограничивающую подвижность металлическую планку и пинает меня.

Сильно.

Паника захлестывает, когда я лечу к задней стене, уверенная, что сейчас разобью половину лица, потому что мои лодыжки стянуты так туго, что невозможно выставить ногу вперед и остановить падение. Вместо этого я поворачиваюсь и сгибаюсь.

Мое плечо врезается в стену, верхняя часть спины скрежещет по грубо отесанному камню во взрыве зубодробительной агонии, яростные афтершоки проносятся сквозь меня ― моя плоть пылает от невыносимой боли тысячи ударов плетью.

Глубокий, обжигающий крик вырывается у меня из горла, и, кажется, эхом отражается от стен, а за ним следует леденящая тишина.

Шипя от боли, я стучу ладонью по полу в такт своей успокаивающей песне, позволяя глазам открыться. Сфокусироваться на стражнике.

Он поднимает с земли мой сломанный замок, а потом смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что король своим железным кулаком сломал его. Он запирает мою дверь новым замком, который снял с задвижки пустой камеры, и уходит вместе с остальной моей свитой в доспехах ― их тяжелые шаги затихают в отдалении.

Ему повезло, что я закована в цепи и заперта в камере, иначе я бы сжала его сердце в кулаке за то, что он заставил меня кричать.

― Полагаю, все прошло не очень хорошо? ― спрашивает Врук, находясь так близко, что я чувствую, как его усы касаются моей руки.