Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Надо мной ― низкие перила, тянущиеся вдоль всего амфитеатра, за которыми сидит кольцо мужчин, каждый из которых украшен несколькими знаками стихий.

Знать и канцлер с пронзительным взглядом.

Они одеты в яркие мантии, сочетающиеся с потолком, на котором изображены летящие молтенмау, с разноцветным оперением и длинными хвостами, украшенными пушистой кисточкой на конце, который скрывает их ядовитый шип.

Я опускаю взгляд вниз, осматривая себя, заляпанную кровью, грязью и еще неизвестно чем. Глубоко вдыхаю запах своей сорочки и морщусь.

Я поднимаю глаза на пялящуюся на меня знать.

― Прошу прощения, ― говорю я, и мой голос эхом разносится по огромному пространству. ― Забыла принять ванну перед нашей важной встречей.

Тишина.

― Не бери в голову, заключенный семьдесят три, ― бормочу я фальшивым баритоном. ― Мы знаем, что у тебя было много дел.

Мои стражники спускаются по лестнице, а я поднимаю взгляд к бельэтажу, опоясывающему Колизей. Он гораздо выше, чем тот, на котором сидит знать, его перила по пояс большинству фейри, стоящих за ним и смотрящих вниз со своих мест. Там стоят те, кто получает удовольствие, наблюдая как знать разрушает жизни. Не могу понять, зачем им это. Но если честно, я намерена устроить шоу сегодня, так что они получат свою порцию крови.

Я всматриваюсь в лица, опасаясь, что замечу кого-нибудь знакомого ― того, кто может совершить какую-нибудь глупость, ― и получаю удар в грудь, когда вижу короля-инкогнито, который смотрит на меня со своего места среди простолюдинов.

Черт.

Даже несмотря на то, что он в капюшоне, и его лицо наполовину скрыто тенью, я все равно чувствую, как его взгляд скользит по мне, оставляя колючий след.

Не знаю, чем я заслужила его гребаное внимание, но мне хотелось бы избавиться от него.

Я отвожу взгляд и смотрю на пустой каменный трон, стоящий среди кресел знати, гадая, когда же король Сумрака присоединится к вечеринке.

Может быть, он опаздывает?

Канцлер трижды ударяет молотком, и мое сердце бьется в унисон. Он откладывает его и ломает печать на свитке, разворачивая его, что означает начало судебного разбирательства.

Мое сердце замирает.

Я прихожу к мрачному осознанию того, что наш хвастливый король, должно быть, все еще находится в Дрелгаде, и меня охватывает разочарование…

Проклятье. Вот и все мое веселье.

Я так хотела сказать ему, что лучше бы он разгребал навоз, а не управлял Сумраком.

В воцарившейся тишине канцлер смотрит на меня поверх своего крючковатого носа, с его мочки свисают коричневые и прозрачные бусины, а рыжая борода заплетена в две косы.

― Закон Сумрака гласит, что те, кто слышит песни Творцов, обязаны носить бусины стихий, ― говорит он, завораживающе растягивая слова, которые эхом разносятся по пространству, казалось бы, созданному для усиления звука. ― Прежде всего следует отметить, что ты не носишь ни одной из них и выдаешь себя за пустую.

Писец в трех шагах от меня ― сидящий за столом рядом с одетым в белое руни ― царапает свиток кроваво-красным пером, и звук доносится так отчетливо, что кажется, будто слова врезаются в мою плоть.

― Я думала, что я пустая, ― заявляю я, пожимая плечами. Разрывающая плоть боль пронзает мою спину, заставляя мои внутренности содрогнуться, и следующие слова я произношу сквозь стиснутые зубы. ― Представь мое удивление, когда Клод прошептала мне на ухо красивые слова и помогла разорвать легкие всех этих солдат.

Сверху доносится неодобрительный ропот.

Глаза канцлера прищуриваются.

― Насколько я понимаю, ты достаточно свободно говоришь на языке Клод, чтобы предположить, что слышишь ее уже некоторое время.

Я широко улыбаюсь.

― Новичкам везет.

― Ложь.

Я бросаю косой взгляд на широкоплечего светловолосого руни, затем опускаю глаза и рассматриваю две золотые пуговицы, украшающие центральный шов его мантии. Палочка для травления и маленькая музыкальная нота.

Чтец правды.

Он смотрит на меня бесстрастным взглядом, и я хмурюсь.

― Грубость.

― А Булдер? ― спрашивает канцлер. ― Что с ним?

Я наклоняю голову набок.

― Тебе никогда не хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила твоих врагов? Похоже, моя мечта сбылась. Повезло.

― Это не ложь.

― Видишь?

Канцлер смотрит на меня нахмурившись, как будто представляет, как меня поглощает дыра в земле, пока мы разговариваем.

Прочистив горло, он начинает читать свиток.

― Ты, заключенный семьдесят три, ― он смотрит на меня прищурив глаза, и моя улыбка становится тем шире, чем сильнее он хмурится, ― настоящим обвиняешься в убийстве двадцати трех солдат Короны…

― Двадцати пяти, ― поправляю я, и толпа снова гудит, а канцлер поднимает бровь.

― Прости?

Если уж он собирается зачитать мое обвинение, то пусть сделает это правильно.

― Лично я сбилась со счета. Но стражник, который привел меня сюда, сказал, что я убила двадцать пять. ― Канцлер открывает рот, чтобы возразить, но я перебиваю его: ― Кроме того, я бы хотела, чтобы в протокол было внесено, что я откусила фалангу пальца Рекка Жароса. Только недавно мне удалось выковырять то, что от него осталось, из межзубной… ― Достаточно.

― Жаль.

Он смотрит на меня так, словно готов содрать с меня кожу, и даже писец прекращает свое непрерывное царапанье.

― Ты находишь это… забавным?

― Ты неправильно меня понял. ― Я становлюсь абсолютно серьезной, и мой ответ похож на выплюнутый в него кусок окровавленной плоти, сопровождаемый рычанием. ― Я нахожу это чертовски трагичным.

На этот раз никакого ропота. Только жадная тишина, проникающая до костей.

― Правда.

Да, это так.

― Принесите доказательства, ― кричит канцлер.

Я замираю в повторяющемся эхе его крика, пока по лестнице за моей спиной поднимается мужчина с двумя мешками, которые он бросает на землю передо мной, а затем ослабляет завязки. Он начинает вытаскивать лоскуты высушенной кожи и раскладывать их на земле полукругом вокруг меня, на каждом из которых вырезаны буквы, сделанные моей собственной рукой.

Безошибочно узнаваемые.

Я уверена, что ни у кого больше нет такого почерка, как у меня. И уж точно никто не настолько опытный, чтобы резать глотки и сбрасывать тела со стены. Я надеюсь.

― Их изъяли у подтвержденных жертв «Восставших из пепла», ― заявляет канцлер. ― Каждый из них ― важный, уважаемый член нашего общества, и их гибель нанесла сокрушительный удар по Короне.

Гордо расправив плечи, я уже собираюсь поблагодарить его за комплимент, когда он машет у моего лица знакомой доской, украшенной тремя словами, нацарапанными углем.

― А это твои… каракули, когда ты расписывалась за свою пайку, ― говорит он с презрительным выражением в жестоких глазах. ― Если это вообще можно так назвать. Уверен, мой малыш справился бы лучше, а ведь он едва выбрался из колыбели.

Кто-то из знати разражается хохотом, от которого у меня сводит грудь и я чувствую себя ничтожной. От этого горят щеки.

Я научилась писать куском угля на полу камеры, и как бы я ни старалась, я не могу заставить слова, которые я пишу, не выглядеть так, будто я все еще царапаю их на камне. Каждая буква ― это мрачный призрак из моего прошлого, но я не позволю им победить меня.

Я прищелкиваю языком, переводя взгляд с одной полоски кожи на другую, пока стражник продолжает выкладывать их на полу.

― Молодец. У тебя есть клетка мозга. ― Я встречаю пристальный взгляд канцлера. ― Я бы подбодрила тебя, но уверена, что ты сам сделаешь это сегодня перед сном, пока будешь стоять у зеркала в полный рост, надрачивая свой крошечный член.

Толпа ахает, когда лицо канцлера краснеет, а вены на его висках вздуваются. Он открывает рот, и по его прищуренным глазам я вижу, что он обдумывает ответ. Скорее всего, я использовала его больше раз, чем могу сосчитать, о чем свидетельствуют лоскуты плоти, устилающие землю у моих ног.