Война Крайер (ЛП) - Варела Нина

В этот момент Крайер поняла, что этого никогда не случится. Отец никогда не воспримет её всерьёз, что бы она ни делала. Он буквально создал её, чтобы она стала его наследницей, и всё равно она была недостаточно хороша.

Ей никогда, никогда не быть членом Совета.

У неё никогда не будет права голоса в будущем своей страны.

* * *

Но кое-что королева Тея любила даже сильнее, чем дочь Киру, – свою певчую птичку, подарок короля Таррина. Это была порода птиц, которая водилась только в джунглях юга. У птицы были тёмно-синие перья – королева часто говорила, что они цвета лазурита, – и она пела на рассвете и в сумерках прекрасным переливчатым голоском, сидя в золотой клетке в восточном солярии, а королева садилась рядом и слушала. Каждый день королева повторяла этот ритуал на рассвете и в сумерках. Пока однажды утром она не вошла в солярий и увидела, что маленькая Кира съела певчую птицу заживо. Кости застряли у неё в челюсти, перья падали с пальцев на пол, как ленты прекрасного неба. Позже королева Тея сообщила двору, что Кира не сделала ничего плохого. По её словам, королева сама виновата в том, что не дала ребёнку надлежащего образования. Это была просто ошибка, сказала она; некоторых животных люди едят, а некоторых нет. Кира, вполне естественно, просто не разобралась. Теперь она знает. Служанка убрала кровь, перья и осколки костей с пола восточного солярия. И эта служанка видела сомнение в глазах королевы. Как оно росло и гноилось. – из личного дневника Эймс, служанки королевы Теи, эра 900, год 9

10

Эйла провела день Луны Жнеца, свернувшись калачиком в кроватке, парализованная чувством вины. Она почти жалела, что Крайер уехала в столицу и её не заставили явиться в покои миледи и заняться обычными бессмысленными делами: приготовить ванну для Крайер, расчесать ей длинные тёмные волосы, погладить платье, подкрасить губы нежными румянами. По крайней мере, так Эйла была бы в движении, работала бы руками, отвлеклась мыслями от Нессы. Она бы не пялилась весь день, парализованная нерешительностью, на корзину с едой, которую ранее принесла очень подозрительная служанка: хлеб с мёдом, солёная рыба, мягкий жёлтый сыр, солнечные яблоки, упаковка засахаренных орехов. Столько еды Эйла не видела за целую неделю. Есть не хотелось, хотя она умирала с голоду. Живот переворачивался сам по себе, но поесть было бы всё равно что сдаться и признать какую-то потребность. Верно?

Крайер разрешила Эйле остаться, дала ей выходной. У неё никогда раньше не было выходных – с тех пор, как она стала здесь работать. Она ненавидела тишину. Чувство вины терзало её так же, как голод – тихая, уединённая, безжалостная пытка. Из-за мести её руки были в крови, но это была не та кровь.

Она знала, что делать. Надо найти личный кабинет Кинока. Если он хранит какие-либо секретные документы, относящиеся к Железному Сердцу, которые могут пригодиться Революции: карту, схемы, книгу учёта камня-сердечника, информацию о его поставках, – они там, в сейфе, о котором упоминала Малвин.

И всё же каждый раз, когда она приближалась к дверям дворца, её охватывал холодный ужас. Воспоминание о носовом платке Нессы, её туфлях.

Может быть, нужно сдаться?

Но если я сдамся, тогда ради чего я вообще живу?

Оставшись одна, она смотрела, как солнечные лучи скользят по стенам помещений для прислуги. Четыреста пустых кроватей. Все были в полях, садах, огородах дворца. Луна Жнеца – отмеченная последним полумесяцем сезона сбора урожая, луна в форме косы комбайна – означала, что недели работы на полях подошли к концу, и пришло время готовиться к зиме.

Когда родители Эйлы были маленькими, Луна Жнеца отмечалась тремя днями и ночами праздников, танцев, вечеринок до рассвета и огромных застолий на деревенской площади. Соседи ели, смеялись и пели песни, красили себе лица в золотой цвет. Когда Эйла и Сторми были маленькие, больших праздников не устраивалось – по крайней мере, из-за постоянной угрозы набегов. Но мать всегда вплетала Эйле в волосы золотые ленты, а отец пел песни об урожае, луне и любви. У камина было тепло, и все они улыбались.

Койка Эйлы была холодной и неудобной. Обычно она не ощущала одиночества так сильно. Но в это время года труднее игнорировать дыру в сердце. Ещё труднее, когда на кладбище прибавилось две могилы.

Солнечный свет скользил по стенам и с заходом солнца менял цвет с бледно-жёлтого на золотисто-оранжевый. В другой жизни Эйла бы сейчас танцевала в праздничной одежде, с накрашенным лицом, причёсанными волосами, прямо на деревенской площади. У неё болели бы ноги, и это было бы так приятно, особенно когда на душе не висит каменного жёрнова. Ни ненависти, ни страха, ни смерти.

А в этой жизни она закрыла глаза.

И открыла их всего минуту спустя, когда кто-то резко ткнул её в лоб.

– Бенджи, – рявкнула она, отталкивая его руку и игнорируя его ухмыляющееся лицо. – Чего ты хочешь?

– Думаешь, я позволю тебе проспать праздник? – спросил он, плюхаясь на её койку. – Ни за что! Посмотри на себя – у тебя все кости видны. Праздник Тебе тужен так же, как и всем нам.

Это означало, что рабочий день окончен. Слуги отказывались от ужина, чтобы подготовиться к тайному празднованию, глубоко в лесу или где-нибудь вдали от прилегающей территории. Заседание Совета – идеальный предлог для Эзода, Кинока, и Крайер уехать на целый день.

Но Эйла не могла смириться даже с мыслью о праздновании:

– Я не пойду.

– Ой, да ладно, будет же весело. Отвлечёшься от всяких мыслей, – он мягко толкнул её в плечо. – Будет вино. Помнишь прошлый год?

– Да. Ты слишком много выпил, и тебя стошнило прямо в океан.

– Разве не охота посмотреть, как я опять напьюсь до чёртиков?

– Нет, Бенджи, – сказала она, уставившись на крошечный кусочек соломы, торчащий из матраса, стараясь не смотреть парню в глаза. – Я не пойду, не в этот раз. А ты – развлекайся.

– И как, по-твоему, мне это делать без тебя? – нахмурился он.

– Бенджи...

– Эйла, – сказал он уже не раздражённо, а мягко и умоляюще. – Пожалуйста. Мы с тобой уже почти не видимся. А когда видимся, то только потому, что случается что-то ужасное. Я скучаю по тебе. Ты моя лучшая подруга, и я… скучаю по тебе, – он схватил её за руку и сжал. – Пойдём, прошу тебя.

Лучшая подруга?

Эйла не могла выкинуть из головы ту нить на схеме Кинока, пылающую красным, как огонь, цветом.

Она посмотрела на их руки. Его пальцы были намного крупнее её, но в остальном они были похожи: испорченные ногти, рабочие мозоли.

В ней снова поднялось чувство, знакомое, как лицо Бенджи: борьба между тем, чтобы быть рядом с ним, и тем, чтобы оттолкнуть его. Дружить с ним и не дружить ни с кем. Что хуже: уязвимость или одиночество? Опасность дружбы или безопасность полной изоляции?

Чем безопасность ей помогла?

– Ладно, – сказала она наконец. – Пойдём.

Хотя бы для того, чтобы он прекратил её умолять. Чтобы хоть немного отвлечься, перестать думать и задаваться вопросами.

Он завопил и вытащил её наружу, в гостеприимную темноту, навстречу празднику – и она не сопротивлялась.

В её волосах не было золотых лент, но снаружи стояли бочонки с бледным кисловатым вином, и это было ничуть не хуже. Или, может быть, лучше.

Они направились к одной из больших пещер у подножия скал, где в этом году проходили празднества, – грот с влажным песчаным полом. Внутри пещеры развели костёр, по изогнутым каменным стенам развесили фонари. Двое мальчиков играли на самодельных барабанах – удары эхом разносились по пещере, звук удваивался, такой глубокий и непрекращающийся, что Эйла странно себя почувствовала, почти до тошноты, ошеломлённой. Многие танцевали как внутри пещеры, так и на пляже с чёрным песком, где прилив разбивался и растворялся о скалы, которые выстроились вдоль берега, как высокие стражи с прямыми спинами.