Угольки (ЛП) - Кент Клэр

Он никогда раньше не просил уединения от меня.

— Извини, ребенок, — бормочет он, явно видя реакцию на моем лице. — Я скоро вернусь.

Он будет отсутствовать весь день. Я уже четыре года не разлучалась с ним так надолго, но это не ранило бы так сильно, если бы я не знала, что он отправляется в эту поездку, только чтобы убраться от меня.

Я ничего не говорю. Не могу ничего сказать.

— Я вернусь до темноты, — он отворачивается от меня, хватает винтовку и сумку, которую всегда берет с собой в дорогу. — Обещаю.

И все.

Он выходит за дверь.

***

Когда мой изначальный шок выветривается, я несколько часов злюсь на него. Просто раскаленной добела яростью. Он сбегает. От меня. От того, что он чувствует. От чувства вины, которое он как будто не может отбросить. И в процессе он причиняет боль мне.

Это неправильно. И меня такое не устраивает.

Я пытаюсь отвлечь себя, занявшись уборкой дома. Мне нечего делать, кроме наших ежедневных дел. Я расправляюсь с ними вскоре после обеда. Я даже не позволяю себе сидеть смирно. Не позволяю себе обдумывать все, что произошло между мной и Кэлом, воображать, что я смогла сказать или сделать иначе, чтобы привести к более благоприятному исходу. Я мою окна, скребу полы и занимаюсь стиркой после нашей поездки.

Мне мучительно одиноко. Просто абсурдно, как одиноко быть в этом маленьком знакомом помещении без Кэла. Но я не разваливаюсь на куски. Я представляю, как трясу его до позеленения, но все равно умудряюсь держать себя в руках.

Но ближе к ужину я начинаю ждать его возвращения.

Поскольку у меня нет часов, я могу оценить течение времени лишь по положению солнца на небе, но сейчас это удается мне весьма неплохо. Прошло восемь часов с тех пор, как он уехал, а значит, ему хватило бы времени доехать туда и обратно. Естественно, требуется дополнительное время, чтобы порыться в руинах магазина. Ему придется вырывать старые пакеты куриного корма из-под развалин. Но это не должно занять много времени. Либо там есть корм, либо его нет.

Так что он должен вернуться в любую минуту.

Я не голодна, но заставляю себя съесть на ужин яйцо и немного консервированных груш. Я выхожу на улицу, чтобы немного понаблюдать за курами, в основном потому что мне нужна компания, и у меня есть только они.

Когда солнце опускается ниже по небу, я возвращаюсь внутрь, умываюсь и читаю.

Пытаюсь, во всяком случае.

По большей части я пытаюсь уловить шум мотора вдалеке.

Я жду. И слушаю. И смотрю на расплывающиеся слова на странице.

Кэла нет.

В итоге темнеет, а он до сих пор не вернулся.

Как только солнце опускается за горизонт, вся моя злость испаряется, застывает в кошмарном ужасе.

Где он, черт возьми?

Он обещал, что вернется до темноты.

Я откладываю книгу, поскольку за целый час даже не перевернула страницу. Я выхожу на улицу и спускаюсь по гравийной дорожке до того места, где она встречается с земляной дороги. Никаких звуков. Света фар тоже нет. Лишь сплошная темнота.

Его здесь нет.

Я возвращаюсь в хижину, поскольку мне определенно небезопасно бродить в темноте в одной пижаме, даже в таком изолированном месте, как эта гора. Надо было хотя бы взять с собой пистолет.

Я скучала по технологиям далеко не так сильно, как ожидала, но прямо сейчас мне не хватает телефона как дозы наркотика. Будь у нас связь, я могла бы позвонить Кэлу. Он мог бы сказать мне, что происходит, и что задержало его возвращение домой.

Я бы знала, что он в порядке.

Наверное, он просто замедлился. Столкнулся с небольшой проблемой или неудобством, потерял на этом пару часов. С ним все будет хорошо. Он вернется сразу же, как только сможет.

Я не собираюсь паниковать без причины, просто потому что стемнело, а он еще не вернулся.

Повторяя это снова и снова, я выдерживаю еще один долгий промежуток времени. Затем снова выхожу и смотрю на небо, видя по положению луны, что уже почти полночь.

Где он может быть? В случае небольшой задержки он уже вернулся бы домой.

Возвращаясь в дом, я дрожу. Это глубокий, тяжелый сорт страха. И теперь я не могу удержать свой разум от замкнутого цикличного мышления, перебирания одного ужасного сценария за другим. Что могло случиться с Кэлом в этой поездке.

Я не могу спать. Не могу читать. Не могу есть, работать, ходить или оставаться в одной позе дольше, чем на несколько минут. Я беспомощно трясусь, мня тошнит от ужаса.

За несколько часов до рассвета до меня доходит, что Кэл может не вернуться нарочно. Его необходимость убежать от своих чувств столь сильна, что он мог решить, будто лучше меня оставить.

Может, это и происходит. Может, он не хочет меня ни в каком виде. Может, он уехал и бросил меня.

Я минимум на час зацикливаюсь на такой возможности, представляя, что именно он сделал бы, и как именно он сделал бы это, если бы хотел сбежать от меня. Но я в итоге вынуждена признать, что этого ни за что не случилось бы, черт возьми.

Кэл ни разу меня не бросал. Не подводил меня, если не считать эмоциональной близости. Он обещал, что вернется ко мне, и никогда не нарушал данного мне слова.

Кэл вернулся бы, если бы это было в его силах.

А значит, он на это неспособен.

Он либо пострадал, либо мертв.

Другого объяснения не существует.

Это последнее осознание разбивает меня. Я высматривала в окне свет фар, но там лишь темнота. Я разворачиваюсь и смотрю на наш маленький дом. Две кровати, сдвинутые обратно к стенам, потому что сейчас лето, и нет необходимости жаться к печке. Маленький кухонный уголок, используемый в основном для хранения, поскольку вся техника не работает. Пара симпатичных ковриков, которые я нашла в поездках. Старое кресло со стопкой книг поблизости.

Это наш дом. Я полюбила его. Но все это бессмысленно без Кэла.

И он может никогда не вернуться.

Волна горя накрывает меня, сшибая коленями на пол. Я сгибаюсь пополам, обнимаю себя руками за живот, и сдавленные рыдания вырываются из моего горла.

Его больше нет. Если бы он мог вернуться, то уже был бы здесь. Он бы никогда не бросил меня намеренно. Не вот так. Не тогда, когда обещал вернуться.

Мое тело сотрясается с каждым рыданием. Горло болит. Голова пульсирует от давления, отдающего в глаза. Я опускаю лицо к полу и плачу, не в силах сидеть прямо или вытереть слезы и слюни с лица.

Это хуже всего.

Худшая боль, что я испытывала в своей жизни.

Я понятия не имею, как долго я плачу на полу, или как долго это бы продлилось. Ничто не пробивается сквозь наплыв эмоций. Ничто, пока я не ощущаю позади себя сквозняк уличного воздуха.

Затем голос. Мягкий. Ворчливый. Такой знакомый.

— Ох бл*дь, малышка. Я здесь. Мне очень жаль. Я здесь.

На то, чтобы осознание пробилось сквозь темное облако в моем сознании, требуется минута. Он стоит коленями на полу возле меня, приподнимает мое туловище, чтобы выпрямить меня, и только тогда реальность полностью откладывается в моем мозгу.

— Кэл!

— Да. В пи*ду это все, прости, что я так задержался, — он весь вспотевший и грязный, его волосы пребывают в спутанном хаосе. Черты его лица исказились от эмоций.

— Где ты был?

— Бл*дский грузовик сломался. Я с полудня шел пешком.

Я моргаю.

— Что?

— Грузовик сломался. Я не смог починить. Так что обратно пришлось идти пешком.

Я протягиваю руку, чтобы взяться за его футболку. Она такая же потная и грязная, как и его кожа. Мой взгляд тревожно пробегается по всему его телу. Он в ужасном состоянии. Измотанный, перепачкавшийся, вымотавшийся. Он шел пешком весь путь от того места, где бросил грузовик. Часами, часами.

— Кэл.

— Я в порядке. Я здесь.

У меня вырывается рыдание, когда я вижу кровь всюду на его ботинках и низе штанин.

— Ты ранен!

Он смотрит на свои стопы как будто с пренебрежением.

— Чертова обувь не выдержала. Ничего страшного. Мне очень жаль, что ты так испугалась и расстроилась.