Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

И я становлюсь его.

Меня охватывает невольная дрожь. Вслед за ней – когда жар стихает и магия успокаивается – приходит отрезвление: понимание того, где мы, и единственной причины, по которой он меня целует. И я становлюсь неподвижной, как труп, под его касанием. Аид, должно быть, замечает перемену во мне, потому что – пусть он все еще мягко сжимает мой подбородок – я чувствую, как он слегка отстраняется.

Я открываю глаза и без слов таращусь на бога, задержав дыхание, – ведь что я вообще могу сейчас сказать?

– Мне было любопытно… – шепчет он скорее себе, чем мне. Его серебряные глаза сверкают так, будто их коснулся звездный свет, и на одну дичайшую секунду мне кажется, что его трясет, как и меня.

Но потом он выдает понимающую усмешку.

Будь я проклята, если буду стоять тут и смущенно прятать взгляд, как девочка, только что получившая свой первый поцелуй. Вместо этого я хмурюсь и говорю первое, что приходит на ум:

– Ну конечно, бог смерти целуется как демон.

Новый удар колокола заставляет меня отвернуться, отрывая взгляд от глаз Аида и высвобождая подбородок.

Он говорит только одно:

– Этот колокол – сигнал воссоединиться с остальными.

Раскатав рукава рубашки и снова надев пиджак, Аид поворачивается и формальным жестом, который я видела только в кино про ушедшие эпохи, предлагает мне локоть.

И все? Сперва целовать меня до жаркой дымки перед глазами, а потом вернуться к делу?

Я хмурюсь, и он кивает на выставленный локоть. Как только я кладу ладонь ему на рукав, мы исчезаем и снова появляемся на платформе, на которой теперь нет ни еды, ни вещей.

Остальные боги ждут. И снова злобно пырятся.

Зевс фыркает:

– Впервые за два тысячелетия Тигля все поборники получили свои дары.

Он бросает на меня взгляд. Мне кажется или в его глазах просверкнула молния?

Я не понимаю, что впиваюсь пальцами в руку Аида, пока он не накрывает мою ладонь своей. И я заставляю мышцы расслабиться.

– Что с ее туфлями? – спрашивает Гера, оглядывая меня с головы до ног.

– С туфлями? – Один только смешок Афродиты звучит как акустический грех. – Что стало с ее блузкой? – Потом она цокает языком. – Спать с поборниками не запрещено, разумеется, но, Аид, уже? Быстро ты.

Ее поддразнивания напоминают мне о Буне. Опыт подсказывает, что вместо того, чтобы плеваться, краснеть и отрицать, лучше ничего не говорить и принять скучающий вид. Что я и делаю.

Аид легким соблазнительным касанием проводит пальцем по моим костяшкам.

– Это будет не здесь, и это будет не наспех. – Он смотрит на обоих своих братьев. – И мне не придется превращаться в животное, чтобы ее убедить.

О. Мои. Боги.

Вверх по моей шее ползет жар. Вот не мог он тоже просто ничего не сказать? Разве это так сложно?

Воздух трещит от разрядов электричества, легких, но явственных, и мне кажется, Зевс сейчас сорвется. Пока Гера не вкладывает свои пальцы в его.

– Давай не будем, – мягко успокаивает она. – Ты знаешь, он живет ради того, чтобы тебя дразнить.

Через секунду плечи Зевса расслабляются. А потом он делает шаг вперед, чтобы все взгляды сошлись на нем. Он снова главный.

– Вы будете жить здесь, на Олимпе, со своими покровителями, когда не будете участвовать в одном из Подвигов.

Не один и не два поборника морщатся, бледнеют или сглатывают. А вот мое состояние приближается к полноценной панике. Жить… с Аидом. С Аидом.

Зевс не обращает внимания на наши реакции.

– Мы надеемся, что вам понравится на Олимпе. Ваш первый официальный Подвиг начнется завтра.

Жду не дождусь.

Прежде чем я случайно сбалтываю это вслух, перед глазами все снова мигает. Как и в тот раз, когда мы перемещались на Олимп, переход завершается во тьме без звуков и ощущений, кроме предплечья под моей ладонью, – ни давления, ни движения, ничего.

Когда зрение возвращается с резким «вжух», я обнаруживаю себя… Стоп. Где это я? Я обозреваю «утопленную» гостиную огромной квартиры. Это… там, где я думаю? Виды из окон от пола до потолка это подтверждают: я где-то в Сан-Франциско.

– Это твой пентхаус?

– Да. – Его дыхание задевает мои волосы.

– Я думала, поборники должны жить на Олимпе, пока Тигель не закончится.

– И ты живешь. Мы лишь пришли в гости, и это все еще моя территория. Есть разница.

Я начинаю чувствовать, что Аиду нравится наблюдать, насколько правила могут прогнуться под него.

Я отступаю назад, сосредоточивая внимание не на нем, а на комнате.

Никакого греческого декора, ни намека на него. Думаю, от Аида этого следовало ожидать. Богачей в этом городе обычно благословляет Зевс, ведь они тешат его колоссальное эго, в том числе окружая себя всем, что относится к Древней Греции. А эта комната может похвастаться смесью предметов различных культур и эпох, разбросанных среди современной мебели из хрома и черной кожи.

И ни одной фотографии или личной вещи. Я знаю, фотоаппараты – достаточно недавнее изобретение, а этот парень стар, но все-таки: никаких рисованных семейных портретов или памятных вещиц любого вида.

– Расскажи мне больше о своем проклятье, – говорит Аид.

Я слегка отступаю назад.

– Я думала, ты знаешь или увидел… не знаю… какую-то метку.

– Нет.

– Зевс тебе не сказал?

– У богов нет чата, где мы делимся своими ежедневными проклятьями.

Я хмурюсь:

– Вы проклинаете смертных ежедневно?

– Нет. А раз он ничего сегодня не сказал… – Аид скрещивает руки на груди. – Я полагаю, он забыл.

Как же для них просто испортить кому-то жизнь и даже не удосужиться это запомнить.

– Я уже догадалась.

В его поведении ничего не меняется, но у меня складывается впечатление, что Аид… доволен? Или самодоволен? В причине я не уверена.

– Значит, проклятье состоит в том, что тебя нельзя любить?

Я киваю:

– Это значит, что никто не захочет работать со мной, чтобы пройти Подвиги. Не в плохом смысле. А в смутном: «Лучше держаться от нее подальше». Никто никак ко мне не привязывается, всем плевать, выживу я или умру. А в плане конкретных Подвигов – тут добавляется стимул в твоем лице.

Он равнодушно смотрит на меня.

– Ты бы мог отослать меня назад…

– Уже поздно. Когда даймоны спросили, хочет ли кто-то отказаться, это был твой последний шанс. Тигель заключает магический контракт между участвующими богами, подтверждая, что они закончат испытание. А когда поборники соглашаются участвовать, их включают в этот контракт.

– Это что, божественный вариант фразы «Читай гребаный мелкий шрифт»? – Мой голос срывается до писка, и я прочищаю горло. – Это реально надо было объяснить получше.

– Разницы бы не было никакой. Ты была моим единственным выбором.

Аид оставляет меня стоять посреди гостиной и выходит в фойе. А потом указывает на коридор:

– Твоя комната там. Третья дверь направо. Там встроенная ванная.

И он уходит, закрывая за собой дверь в конце коридора.

Я пялюсь ему вслед, более чем пораженная. А потом запрокидываю голову и, моргая, таращусь в потолок, который мог расписывать сам Микеланджело, – фреска изображает Нижний мир и все его уровни.

Где я рано или поздно окажусь, если не буду осторожна.

– Не нужно мне напоминать, – бормочу я в адрес Вселенной в целом. – Я уже поняла, что я в заднице.

Уж не знаю, чего я ожидала, но комната, на которую указал мне Аид, подчеркнуто женская, преимущественно в кремовых тонах, заставленная антикварной деревянной мебелью с лавандовыми акцентами в виде элементов декора и предметов искусства. Заглянув в распахнутую дверь в одной из стен, я замечаю огромную ванну на когтистых лапах и испускаю громкий вздох.