Угольки (ЛП) - Кент Клэр

Он кивает и на мгновение поднимает взгляд, будто проверяет выражение моего лица. Его губы кривятся.

— Не смотри на меня так.

— Как так? — я честно не знаю, что он имеет в виду.

— Как будто ты мне доверяешь. Как будто ты веришь в меня. Как будто ты думаешь, что я… хороший. Ты не должна мне доверять. Я не хороший человек.

— Нет, хороший!

— Нет, не хороший, — он говорит почти сердито, и он убрал руки. Думаю, он бы наверняка скинул меня с колен, если бы не думал, что это ранит мои чувства. — Даже не начинай думать, будто я хороший человек. Я всегда буду поганым типом.

— Нет, не будешь. Ты спас меня. Ты всегда защищал меня. Даже когда я тебе не нравилась.

— Это не имеет никакого отношения. Это не означает, что я хороший, — он накрывает ладонью мою щеку, но это не ласка, а настойчивый жест. Он смотрит мне в глаза с нетерпеливой свирепостью. — Я всегда буду о тебе заботиться. Если тебя ранят, то лишь потому, что со мной уже разделались. Если ты умрешь, то я уже мертв. Всегда будет именно так. В это ты можешь верить, но не смей верить во что-либо еще.

Я смотрю на него, опешившая, озадаченная и снова расстроенная, но уже по другой причине.

— Извини, ребенок, — бормочет он, снова отводя взгляд от меня. Он мягко сдвигает меня с коленей. — Я позабочусь о тебе, что бы ни случилось, но я никогда не буду тем мужчиной, которым ты хочешь меня видеть. Тебе лучше узнать это сразу же.

Я не знаю, что сказать. По сути мне и ничего говорить. Он встает и отряхивается. Затем берет одну из тряпок и принимается отмывать кровь с пола.

В итоге я помогаю ему, но теперь все ощущается иным. Каким-то образом омраченным.

И я не знаю, будет ли все как раньше.

Глава 5

Год четвертый после Падения, зима

После того дня все меняется. Кэл меняется.

Он снова уходит в свою замкнутую раковину и превращается в жесткого, молчаливого, ворчливого засранца, которым он был в первый год нашей жизни вместе. Я ненавижу это, ненавижу, но я никак не могу это пресечь.

Остаток лета и осень мы усердно трудимся. Кэл настаивает, что зима будет суровой, и нам нужно подготовиться, так что мы работаем вдвое больше обычного — охотимся, занимаемся садом и собирательством, накапливаем еду и получше утепляем курятник. К вечеру я так устаю, что засыпаю практически в тот же момент, когда голова касается подушки. В некотором роде это благословение, потому что у меня нет времени киснуть из-за перемены в Кэле.

Мы работаем вместе, спим в одной комнате, молча едим за столом друг напротив друга, но мы больше ничем не делимся. Не то чтобы Кэл когда-то был мягким или открытым со мной, но он разговаривал, иногда смеялся, вел себя так, будто я была компаньонкой, а не досадной обузой. Может, будь я старше, умнее или опытнее, я бы смогла заставить его измениться обратно. Я стараюсь. Я правда стараюсь. Но я просто не мог вернуть того мужчину, в котором я узнала настоящего его.

Я все же настаиваю на нескольких вещах, от которых он изначально отказывался. Я продолжаю подстригать его волосы и каждый вечер втираю лосьон в его спину, но делаю это в быстрой деловитой манере и очень усиленно стараюсь не думать об его теле. Это причиняет мне боль. Это ощущается как потеря, но когда наступает зима, почти приятные и компанейские дни весны и раннего лета кажутся лишь далеким воспоминанием.

Кэл прав насчет зимы. Она оказывается самой холодной из всех, что я помню. Планета как будто взбушевалась в ответ на падение астероида, давая отпор этой непрошеной атаке всеми видами природного оружия в ее распоряжении.

Зимы в Кентукки не должны быть настолько холодными.

Благодаря нашим приготовлениям, декабрь проходит относительно гладко. Мы нарубили полно дров для печки и запасли много еды, так что мы выходим на холод лишь для того, чтобы воспользоваться туалетом, набрать воды из колодца и позаботиться о курах.

Большую часть месяца я копаюсь в памяти, вспоминая уроки вязания, которые давала мне мама Дерека несколько лет назад, и использую их, чтобы связать шарф для Кэлла. Этой осенью я нашла в одном доме мягкую зеленую пряжу и вязальные спицы и припрятала их, чтобы Кэл не увидел. Мне требуется много недель, чтобы набить руку и потом связать достаточное количество рядов для шарфа нормальных размеров. Это явно не лучшее творение на свете. Некоторые ряды выглядят кривыми. Но это лучшее, на что я способна, и мне нужно подготовить ему подарок на Рождество.

Мы всегда делали что-нибудь для отмечания больших праздников, и я планирую сделать то же самое в этом году, даже если Кэл забудет про Рождество или не захочет дарить мне подарок.

Так что я заканчиваю шарф за два дня до праздника и заворачиваю его в красную оберточную бумагу, которую нашла в том же доме.

Рождественским утром, пока Кэл кормит кур, я кладу подарок на стол и зажигаю большую свечу с ароматом пряной тыквы, которую я берегла на этот день. Я приготовлю особенно вкусный завтрак и вручу ему подарок. Если это все, что он захочет сделать сегодня, то пусть так и будет.

Когда он возвращается, он покрыт легким слоем снега и отряхивается как мокрая собака. Когда он снял куртку, перчатки и шапку, я осознаю, что он несет завернутый кусок свинины от дикого кабана, которого он убил на охоте пару недель назад.

Погода настолько холодная, что мы заморозили излишки мяса.

Он кладет его на маленький участок кухонной столешницы. Я поднимаю взгляд от взбиваемых яиц. Мой рот приоткрывается, когда я осознаю, что он принес лучший кусок свинины. Небольшая порция филейной вырезки.

— На Рождество, — бурчит он, бросая на меня беглый, почти смущенный взгляд. — Если хочешь.

— Да. Это здорово, — я ощупываю кусок мяса. Он промерз и твердый как камень, так что я подвигаю его ближе к дровяной печке, чтобы оттаял. — Спасибо.

Он не отвечает, так что я снова смотрю на него. Он стоит неподвижно и смотрит на завернутый подарок, который я положила на стол для него.

— Ничего страшного, если ты для меня ничего не подготовил, — говорю я ему. — Ты делаешь для меня более чем достаточно. Я просто хотела… — я тоже испытываю смущение. И какое-то странное щемящее чувство. Я пожимаю плечами, потому что как будто не могу закончить предложение.

Он еще с минуту не двигается. Затем подходит к своей кровати и достает из-под нее завернутый подарок. Подарок обернут простой коричневой бумагой вместо симпатичной оберточной, которую использовала я, но мне абсолютно все равно.

Я смотрю на него с приятным изумлением.

— Ты мне что-то подготовил?

Он хмурится, выглядя почти ворчливым.

— Конечно. Рождество же. За кого ты меня принимаешь?

Я принимаю его за мужчину, который месяцами намеренно отстранялся от меня, но я не говорю этого вслух. Я не хочу испортить утро, которое начинается так хорошо. Я просто улыбаюсь и возвращаюсь к своим яйцам.

— Завтрак почти готов. Я пожарю яйца, ветчину и открою те консервированные яблоки с корицей, что мы нашли. А потом можем открыть подарки.

Его губы смягчаются почти в подобии улыбки.

— Звучит здорово.

Его подарком для меня оказывается самое симпатичное пушистое красное пальто, что я видела в своей жизни. Понятия не имею, как ему удалось его найти, но я несколько минут охаю и ахаю над ним, примеряю и глажу мягкую ткань.

Открыв шарф, он поначалу ничего не говорит. Он смотрит на него, очень осторожно разворачивая и легонько проводя пальцами по пряже.

— Он не такой классный, — говорю я, начиная нервничать, потому что он ничего не говорит. — Это лучшее, на что я способна. Но это… — и снова я не могу договорить. Вместо этого пожимаю плечами.

Его взгляд смещается к моему лицу.

— Ты сама это связала?

— Ага. Я не лучшая вязальщица. Но я пыталась.

На мгновение он выглядит ошеломленным. Почти благоговеющим. Затем хмыкает.

— Спасибо, — он поднимает шарф и пару раз обматывает им шею. — Идеально подходит.