София Герн - Хрустальное сердце
— Ничего я не темню, — пробормотала Катя. — А задумал он, по-моему, сеанс шоковой терапии.
— В каком смысле?
— Там может быть Кирилл.
— Вот и отлично! — засмеялся Федор. — Просто отлично! Молодец Оленин. Так и надо. Знаешь, Катька, он, по-моему, на тебя стойку сделал, старый ловелас!
— Он что, действительно ловелас? — испугалась Катя. — И ни одной юбки не пропускает?
— Нет, конечно! — замахал руками Станкевич. — Это я так, болтаю просто. Сергей человек серьезный. Иногда мне кажется, что даже слишком уж серьезный. Не любит он случайных связей. Просто не признает. А если кого отметил, то это всерьез и надолго. Хотя на моей памяти самым его большим увлечением была…
— Кто? — насторожилась Катя.
— Мария Калласс! — захохотал Станкевич, а Катя чуть со стула не упала. Нет, ее шеф совершенно неисправим!
— Ну я пойду? — спросила она.
— Иди. И чтобы выглядела на все сто!
…На этой суетливой презентации оказалось столько народу, что Катя даже удивилась, когда Сергей без труда отыскал в толпе свою дочь Веру. Она оказалась худой высокой девушкой с копной натуральных рыжих волос, какие Катерине приходилось видеть, может быть, только на фотографиях в глянцевых журналах.
«Сказочные волосы, — вздохнула Катя, — чего не скажешь о простом грубоватом лице наследницы Сергея Оленина, хотя глаза хороши — светло-карие, даже золотистые, строгие и серьезные. Лучиков смешинок в уголках глаз не наметится еще о-го-го как долго, при такой-то убогой мимике, а вот складка у губ обязательно обозначится от этой недовольной гримаски».
Одежда еще больше подчеркивала худобу и высокий рост Веры — черные велюровые бриджи «Givenchy», черные ажурные колготки, узенькая белая блуза и удлиненный жилет, расшитый стразами, — эдакая «принцесса готов». Высоченный каблук позволял Вере еще больше возвыситься над толпой, обозначив таким образом свое несомненное превосходство.
После того как девушек представили друг другу и подошедший Никита поздоровался с Катей, беседа стала увядать, Вера утратила к ней всякий интерес и только кивала, отпивая шампанское из своего бокала маленькими осторожными глоточками.
Оживилась она только тогда, когда к ним подошел Кирилл.
Катя внутренне напряглась, но Кир повел себя так, будто между ними никогда не происходило ничего неприятного, будто он просто встретил на светском мероприятии свою старую знакомую и даже немного рад этому обстоятельству. Кирилл выглядел немного уставшим, под глазами легли темные тени, а скулы заострились, что придавало ему вид какого-то опереточного злодея. Сходство усугублял клубный пиджак, скроенный как смокинг, неловко сидящий на фотографе, и гладко зачесанные назад волосы такого же глубокого черного цвета, как и у самой Кати. В лице Кирилла не было изящества его бывшей жены, а только слащавость, на которую, надо признать, падки многие женщины. Слишком яркие губы, слишком короткий нос, слишком высокие, четко очерченные брови и некоторая пухлость щек.
«Красавчик, — с неприязнью подумала Катя, пожав руку бывшему мужу. — В кино актеры с такой внешностью играют порочных негодяев. Капризный ребенок-злодей. И как я могла с ним связаться?..»
— Конечно, я была во Флоренции, что за вопрос? — говорила между тем Вера. — Музей фотографии братьев Алинари просто фантастика! Такой vintage! А эти дивные отпечатки с оригинальных пластин и стекол? Потрясающее впечатление. Я кое-что даже приобрела. Мне сделали пару снимков на заказ. Разумеется, это стоило немало, но…
— Лучше уж купить что-нибудь поближе к телу, — сказал Никита, не разделявший восторгов сестры, — если уж тебе так хочется украшать дом черно-белой фотографией.
— А что? Предложишь мне какого-нибудь Бородулина? Не понимаю, чем все восхищаются? Это просто пародия на «Триумф Воли» и «Олимпию» Лени Рифеншталь, знаете, да, Катя? — Вера глянула на Катерину. — Это любимый режиссер фюрера. Все эти спартакиады с атлетами, косточки которых давно обратились в прах, меня не интересуют. Совок. Или Германия тридцатых. Что, впрочем, одно и то же. Не люблю и не хочу.
— А на «Сотбисе», между прочим, Бородулин ушел за весьма приличные бабки. Да и на «Сванн» тоже, — включился в беседу Кирилл.
— Ты мне еще посоветуй Нарахару, — скривилась Вера. — Почему нет? Наверное, с твоей точки зрения его сценки, отщелканные в женской тюрьме, чудо как хороши.
— Вера! Ты просто неисправимая эстетка. Это уже немодно, — сказал Кирилл.
— Да, — отрезала Оленина, — я эстетка. И мне плевать, модно или нет. Я сама определяю, что модно, если ты еще не забыл. И я люблю красоту. А все это уродство, что ты тут выставил на всеобщее обозрение: бомжи, голые старые алкоголики, сталевары «ню» с рожами перепившихся чертей, — мне совершенно не нравится. По-моему, это просто пошло и претенциозно, а никак не концептуально. Кстати, о том, что модно. Ты не забыл, часом, что голые шахтеры в балетных пачках когда-то давно украшали страницы «ОМа»? Тогда это казалось круто. Но теперь — извини.
— Однако Кирилл уже продал своего «Мусорщика». Да? Неплохо заработал, Кир? — вступился за приятеля Никита. — Сколько тебе отвалила эта старушенция?
— Ольга Марковна? Она вовсе не старуха, а дама в летах. К тому же владеет одной из лучших галерей в Питере. А тебе никто не говорил, Кит, что спрашивать о деньгах неприлично? — Кирилл поджал губы.
«Тоже мне! — продолжала злиться Катя. — Вспомнил о приличиях. Наверное, хочет покрасоваться перед всей компанией. А особенно перед Олениным, который молча смотрит, но никакого участия в разговоре не принимает».
Девушка не понимала, на кого она сердится больше — на Кира или на Сергея, который демонстративно молчал. Чувствовалось, что дети и отец находятся в постоянной конфронтации и даже не особенно скрывают это.
Девушка огляделась, надеясь увидеть Федора, но его нигде не было видно.
«Может быть, не пошел, хотя и собирался, — совсем расстроилась Катя. — А может быть, его увлек в какой-нибудь темный уголок один из его многочисленных знакомых и принялся уговаривать либо использовать его фотографии в оформлении какого-нибудь объекта, либо просить познакомить с очередным заказчиком».
Богемный люд часто обращался к Станкевичу, и он использовал свои связи к обоюдной выгоде.
Через какое-то время Катя и Оленин извинились и отошли от продвинутой молодежи, направившись к ретроспективе Родченко. Народ толпился в зале, где самыми заметными личностями были фэшн-фотографы, разгуливающие между своих менее удачливых коллег со стандартно презрительным видом. Вокруг них томительно крутились красотки, которых в этот вечер в Манеже было более чем достаточно. Катя в своем скромном пиджаке и бархатных узких брючках теребила на шее нитку старинного бабушкиного жемчуга, от редкого употребления утратившего свой перламутровый блеск, но приобретшего изысканную тусклую желтизну, и чувствовала себя одиноко и неуютно. Никто не обращал на нее внимания, да, собственно говоря, тут никто не обращал ни на кого внимания, сосредоточившись лишь на том, какое впечатление производит сам. Катерина не раз бывала на таких презентациях, где пристальный взгляд означает лишь жадное желание узнать — а как выглядит он сам? Не хуже? Или гораздо лучше? Бесконечное сравнение, бесконечное соревнование… Ярмарка тщеславия, которая работает без выходных.
