Александр Ежов - Преодолей себя
Снежок выпал неделю назад, слегка подмораживало, лошадка бежала не очень ходко, а когда переходила на шаг, Настя соскакивала с дровней и шла позади пешком. Пауль тоже шел рядом, хлопал ладошкой Настю спине, подбадривал:
— Так-так, невеста, пойдем на самый край света. А там, глядишь, обвенчаемся. Муж и жена — согласна на это?
— Согласна,— отшучивалась Настя. — Как говорят: кто жить не умел, того помирать не выучишь.
— Смерть от нас в сторонку уйдет, и мы еще долго жить будем. Очень долго... Так что,
Настя, будь веселой. Впереди счастливая дорога, и длинная-предлинная.
— Ой ли, Пауль, твоими бы устами да мед пить. Дай бог нам удачи. А дорога все же разухабистая.
Путь и на самом деле предстоял опасный. Они понимали, что могут возникнуть рискованные ситуации: остановит патруль, начнется проверка документов. И что самое страшное — начнут обыскивать подводу. Ведь под сеном на санях — радиостанция. Обнаружат — что тогда? Провал.
И все же Настя надеялась, что этого не случится, — она и Пауль отлично говорят по-немецки, так что с любым патрулем можно свободно объясниться. Сама она теперь — Анна Мюллер, немка по происхождению. Пауль — жених. Куда едут? Известно куда — к родственникам в Латвию, там у Анны проживает тетя. Версия была продумана до мельчайших подробностей.
В первый день их останавливали только два раза, все сходило благополучно, Настя
отшучивалась, а Пауль серьезным тоном вставлял нужную реплику. Документы у них — носа не подточишь. Гурьянов постарался.
Ночевали в глухой деревушке и на другой день должны были двинуться дальше. Подъехали к железнодорожному полотну — у шлагбаума скопилось подвод пять или шесть. Настя насторожилась: переднюю подводу обыскивали. Она еле слышно предупредила своих:
— Готовьте, друзья, оружие. Назад пути нет. — И, просунув руку в потайной карман, потрогала дуло пистолета.
Минуты тянулись томительно долго. Пауль, держа вожжи в правой руке, соскочил с телеги и пристально всматривался, что делается впереди. Там шла тщательная проверка первой подводы, другие ждали своей очереди.
Наконец очередь дошла и до них.
— Что везете? — спросил патрульный. Рядом с ним стоял немолодой лейтенант, наблюдал за проверкой
— Сами себя везем,— ответила Настя по-немецки, — да вот сено коню под хвост.
Часовой опешил, услышав немецкую речь. Он не знал, по всей видимости, что ответить, и ждал приказаний лейтенанта. Тот подошел к подводе и, пристально глядя на Настю, спросил в свою очередь:
— Кто такая? Почему хорошо говоришь по-немецки?
— Я немка, Анна Мюллер, а это мой жених — Пауль Ноглер.
— Что, он тоже немец? А не партизан, одетый в немецкую форму?
— Нет, я солдат немецкой армии,— ответил Пауль,— лежал в госпитале. Сейчас еду в Латвию с невестой Анной. Вот мои документы,— и он показал их лейтенанту.
Офицер вертел их в озябших руках так и этак и, вернув Паулю, потребовал документы Насти, а затем Кудряшовой. Опять долго просматривал и, убедившись, что документы не поддельные, вернул их законным владельцам. Весело заулыбался, подошел к Паулю, хлопнул его ладонью по спине, сказал:
— Красива, солдат, невеста! Где такую прихватил?
— Это секрет, господин лейтенант,— сказал Пауль. — Боюсь потерять, если снова пошлют на фронт.
Лейтенант засмеялся и махнул рукой:
— Доброго пути. Валяй...
И они поехали. У Насти отлегло от сердца, будто бы она вырвалась на простор из дремучего леса, стало легко и радостно на душе. «Пронесло!.. — пело у нее в голове, звенело колокольчиком, переливалось малиновым перезвоном... — Прекрасно! Теперь я немка, невеста солдата немецкого вермахта. Облапошили часовых так ловко и складно, что даже не верится. Поверили и отпустили...»
До Аксатихи добрались на третий день. Тут жила знакомая Пани подпольщица Дуся Скворцова. Приехали поздно вечером. Паня постучала в окно Скворцовым. Дуся была дома. Все обошлось как нельзя лучше. Рация была спрятана на чердаке. Настя и Пауль должны были передохнуть немного и двинуться в путь дальше, а Паня останется здесь, в Аксатихе, до тех пор, пока не поступит распоряжение сверху о передислокации узла связи.
Дуся Скворцова жила с матерью Прасковьей Васильевной. Сыновья тети Паши воевали на фронтах. Муж ушел в партизаны. Хлебосольная хозяйка наварила картошки, достала из подызбицы огурцов, и пир получился на славу. Огурцы вкусненько похрустывали на зубах у Насти, картошка была горячей, она обжигалась, ела с таким аппетитом, точно прилетела с голодного острова. Понравилась картошка и Паулю, он ел и похваливал хозяйку, а когда закончили ужинать, все расселись по скамейкам и разговор пошел о всякой всячине. Пауль уже довольно сносно говорил по-русски, но с большим акцентом, иные слова получались не совсем удачно, и, коверкая их, он неуклюже шутил, потом правой рукой ловко откинул волосы на высокий лоб, подбежал к печке, достал уголь, подрисовал усы, выпучил глаза — и перевоплотился в Гитлера:
— Я, только я... Уничтожу всех, оставлю себя да в придачу Геббельса, Гиммлера и Геринга. Все мы на букву «Г». Останемся вчетвером и будем родоначальниками новой арийской расы. О нет! Пускай лучше Геббельс, Гиммлер и Геринг подохнут. Останусь только я — Адольф Гитлер. Я, Адам, и моя подруга Ева, а Геббельса — в пропасть. Заврался, бестия, что дальше ехать некуда. Вот так...
Слова Пауля переводила Настя, и все умирали со смеху, Паня чуть не упала со стула, смеялась и Прасковья Васильевна, крестясь и охая:
— Ох, батюшки, ну и Гитлер! Настоящий шут, да не простой, а гороховый...
А Пауль продолжал играть, и так ловко, так складно, что казалось, вот-вот бесноватый фюрер подохнет от злости.
— Сам бы Гитлер посмотрел, как его высмеивает солдат немецкого вермахта,— сказала Дуся Скворцова. — Вот потеха-то была бы!
— Я теперь не солдат вермахта,— сказал Пауль и сразу стал серьезным, стер усики, причесал волосы и стал уже не Гитлером, а Паулем Ноглером, симпатичным парнем. — Я антифашист и веду войну против фашистов за новую Германию. Я немец, но с Гитлером и его кликой у меня нет ничего общего, у нас совершенно разные пути.
Настя перевела эти слова на русский, и все сразу стали серьезными, смотрели на немца с уважением, особенно Прасковья Васильевна. «Ведь надо же, немец против немца пошел,— думала она. — Значит, и на самом деле скоро каюк этому сумасшедшему сумасброду, который обманул свой народ, развязал войну и сколько погубил людей». Она впервые видела такого немца, все смотрела на него влажными от слез глазами и теперь уже верила, что скоро конец этой проклятой войне, что скоро придет освобождение.
