Энн Мэтер - Упрямая гувернантка
— Нелегко, герр барон, и не издеваясь над вашей дочерью, как вы надо мной.
Глаза барона приобрели темный цвет.
— Перестаньте, фройляйн! Что вы узнали?
Виктория порозовела:
— Вам известно, что Софи знает, что ее мать уже была замужем, когда вышла за вас?
Вот все и сказано. Его ноздри слегка раздулись.
— Глубоко копаете, фройляйн.
— Нет. Я просто слушала Софи и пыталась разобраться в ее рассуждениях.
Барон вдруг устало вздохнул.
— Конечно, Софи должна знать о матери, — глухо сказал он. — Когда все вышло наружу, ей было шесть или около того. Достаточно взрослая, чтобы понять факты, и слишком мала, чтобы в них разобраться.
Виктория покусала нижнюю губу:
— Есть вещи, в которые она верит, и они мучают ее. Глубоко в душе она даже не уверена, что ваша дочь.
Барон пристально посмотрел на нее.
— Не моя дочь? — машинально повторил он. — Фройляйн, Софи моя дочь, только моя.
Виктория покачала головой:
— Тогда, может, вам следует ей это сказать, герр барон.
— Что вы имеете в виду?
Виктория развела руки:
— Это место… его атмосфера… почти таинственность. Я ощутила ее, когда пришла, а девочка живет здесь. Чего вы стыдитесь, Хорст? Какой скелет скрывается в вашем шкафу?[30] — Его имя естественно прозвучало в ее устах, но оба этого не заметили.
Барон почти автоматически достал и сунул в зубы сигару:
— Вы не понимаете, Виктория. Я гордый человек, признаю, грешен. Я не могу признать, что есть прошлое. Такое прошлое.
— Но вы должны, разве не ясно? Ради Софи! Уничтожить этот миф, который мучает ее маленький ум!
Барон провел рукой по волосам:
— А вам, Виктория? Вам тоже интересно?
Виктория залилась краской:
— Конечно.
— Предупреждаю, история не очень приятная. Моя жена… то есть мать Софи, была неприятной женщиной. — Он медленно закурил сигару. — Во время американской оккупации она была молодой девушкой. Как многие немецкие девушки она развлекалась с американскими солдатами. Разумеется, случилось неизбежное, и она забеременела! — Эта часть рассказа была, очевидно, ему отвратительна, он подошел к окну, глядя на темные заснеженные склоны. — Офицер признал ответственность, когда она свалилась на него, и они поженились. Это была гражданская церемония, тайная, поэтому Эльза, видимо, не считала ее официальным обязательством. Но конечно, обязательство было, хотя, когда через несколько недель она потеряла ребенка, она предпочла думать наоборот. Молодой американец вернулся на родину, она отказалась последовать за ним, предпочитая легкое, непритязательное существование, к которому привыкла. Кроме того, она была молода, а Германия — ее дом. Не поймите неправильно, я не ищу ей оправданий. Эльза, как бы вы сказали, любила хорошо провести время! Она не хотела замужества, не хотела нести ответственность.
Барон стряхнул пепел в камин и начал расхаживать по комнате.
— Бог знает, какую жизнь она вела все последующие годы. Теперь очевидно, что Эльзу не устраивал ни один мужчина. — Он покачал головой. — Каким я был дураком! Когда одиннадцать лет назад я встретил ее в Вене, я смотрел на обертку… не на то, что внутри. Эльза была красива, а я — очень впечатлителен. Она льстила моему эго, и подозреваю, что нашла идею стать баронессой очень привлекательной. И все же убежден, знай она все тяготы нашей жизни в Райхштейне, то подумала бы дважды. Во всяком случае, она скрыла от меня свое замужество, и мы обвенчались в деревенской церкви. С самого начала она ненавидела замок, изоляцию, наш спартанский образ жизни, все! Даже материнство, когда оно обрушилось на нее.
Барон говорил с трудом, и Виктория ощутила огромный прилив сочувствия к боли, которую он перенес в те дни.
— Вскоре я понял, что наше супружество оказалось катастрофой. Мы не подходили друг другу. Эльза была очень меркантильна, всегда умоляла меня продать замок и переехать в город. Когда я отказался, она стала уезжать к друзьям в Вену и Штутгарт, оставляя нас — Софи и меня. Не знаю, чем она там занималась, я не интересовался, мне было противно. И вот однажды к Эльзе приехал мужчина. Это был американец, за которого она когда-то вышла замуж. Он встретил в Штатах женщину, которую полюбил, и хотел на ней жениться, но, в отличие от Эльзы, этот человек отдавал себе отчет, что сначала должен освободиться от уз предшествующего брака.
Барон повернулся к ней.
— Не буду входить в гнусные подробности разразившегося скандала. Достаточно сказать, что Эльза воспользовалась открывшейся возможностью и бежала от жизни, которую презирала и ненавидела.
— Но как же Софи? — не могла удержаться от вопроса Виктория.
Барон сделал красноречивый жест:
— Эльза не заботилась о Софи. Материнство ее не прельщало. У нее нет инстинктов такого рода. Софи была только досадной помехой.
Виктория рухнула в кресло:
— Как ужасно!
Он пожал плечами:
— Что еще сказать? Эльза ушла и, насколько мне известно, живет в Штутгарте.
Виктория подняла голову:
— Вы больше не вступали в брак?
Барон резко рассмеялся:
— Жениться, Виктория? Вы шутите! Какую женщину можно просить разделить хаос моей жизни? Взять ответственность за моего — скажем так — незаконного отпрыска!
— Хорст… — воскликнула Виктория.
— Не беспокойтесь, — с горечью сказал он. — Софи — моя дочь. Я удочерил ее — по закону. Я не мог рисковать, если однажды Эльза изменит мнение и попытается отобрать ее. Софи — все, что у меня осталось.
Виктория сжала губы:
— Софи знает, что вы ее удочерили? Что вы ее законный отец?
Барон нахмурился:
— Ей следует знать?
— Да! — Виктория всплеснула руками. — Почему-то, — она не могла упомянуть Эльзу в этой связи, — Софи считает, что осталась без родителей в буквальном смысле слова. Она любит вас, восхищается вами, но боится возвращения Эльзы. Она… она все понимает и в то же время не понимает. А ваше поведение все усложняет. Для ребенка подозрение, воображаемый страх может стать причиной самых страшных проступков!
Барон провел рукой по лбу:
— Это правда? Софи в самом деле верит, что есть сомнения?
— Вы когда-нибудь обсуждали с ней законность ее рождения?
— Конечно, нет.
— Почему?
— Она еще мала…
— Но это не так, разве вы не видите? Скажите ей! Успокойте! Объясните, почему все произошло так, а не иначе. Софи не виновата, но все же чувствует свою ответственность!
Он тяжело вздохнул.
— Получается, что я слеп, Виктория, — холодно ответил он, — если мог жить в неведении все эти годы, а вы сделали так много за четыре короткие недели!
