(не) Родная дочурка для мэра (СИ) - Лорен Лена
— Господа, я понимаю степень вашего негодования, — спокойно обращаюсь к притихшей публике. — Услышать нечто подобное о человеке, за которого в будущем вы планировали отдать свои голоса, крайне неприятно. Но я могу вам всё объяснить…
Меж тем за моей спиной раздается фальшивое покашливание, сопровождающееся шуршанием бумаги.
— Объясняться будете позже, Богдан Ларионович! А пока слово вам никто не давал! — пресекает меня Старовойтов, громко говоря в микрофон. — А сейчас вернемся к тем самым доказательствам, о которых я вам говорил, — как ни в чем не бывало, он прочищает горло и разворачивает лист, зачитывая с него: — Для сравнения профилей ДНК были использованы образцы Никольского Богдана Ларионовича и его так называемой дочери Кати, — его глаза опускаются в самый низ листа, я напрягаюсь всем телом до предела, задерживаю дыхание. — Что и требовалось доказать! Исходя из результатов, вероятность отцовства составляет девяносто дев-в-вять, запятая девять, девять, дев…ять…. — Старовойтов булькает под возбужденный гудеж из зала, с выпученными глазенками чертыхается и снова вчитывается в листок. — Что? Ничего не понимаю… Этого просто не может быть!
И всё. Мужчины начинают выскакивать со своих мест. Доказательства Старовойтова становятся им более не интересны.
— Николай Васильевич, и вы ради этого созвали нас в такую рань? Вам самому не смешно? — спрашивает насмешливо Владимир Маркелович, а затем протягивает мне пятерню, которую я пожимаю чисто на автопилоте. — Поздравляю, Богдан Ларионович. Если у кого-то и имелись сомнения в вашей кандидатуре, сегодня они окончательно отпали.
Я в ступоре. Стою, подобно истукану, и не могу поверить в услышанное… Могу лишь кивать всем, а публика тем временем уже откровенно смеется над побледневшим Старовойтовым, который мечется возле трибуны, как в задницу ужаленный.
— Позорник вы, Николай Васильевич! — действующий мэр берет слово, укоризненно качая головой. — Даже тут умудрились опростоволоситься. Посмели оболгать и опорочить репутацию Богдана Ларионовича при всем честном народе! Да как вам не стыдно?
Старовойтов пыхтит, хватает раз за разом ртом воздух. Взяв салфетку с трибуны, он нервно промокает пот со лба.
— Да я… да он… Должно быть…. это какая-то ошибка. Мне предоставили неверные результаты! Меня обманули! Снова! Девчонка не его дочь! Нужно сейчас же в этом разобраться! — растерянно выдает Старовойтов, едва ли не скатившись под трибуну, а потом он переводит на меня ожесточенный взгляд и как рявкнет: — Это всё он! Он подделал данные! Не верьте ему! Я должен выиграть выборы! Только я! Никто другой не может заступить на пост мэра! Я столько лет ждал этого!
По-прежнему стою столбом, боясь шелохнуться. Боковым зрением вижу, как листок, который прежде находился в руках Старовойтова, теперь падает точно к моим ногам.
Поднимаю его с пола и читаю заветную фразу — «отцовство полностью доказано».
Дальше всё как в тумане. Кто-то подходит ко мне со словами извинений, кто-то осмеливается поздравить меня с досрочной победой, а мне ничего из этого не нужно. Для меня больше не существует ничего: ни людей, ни зала, ни выборов, ни навалившихся проблем. Ничего, кроме Наты и Кати. Моей Наты и моей Кати…
Глава 27
Наташа
— Мам, а можно мне губки накрасить твоей помадой? — дочурка тянется за моей косметичкой, пока я расплетаю ей косички.
Катюша сегодня захотела сделать себе кудряшки, а поскольку утюжком для волос мы пока еще не обзавелись, пришлось действовать по старинке и заплетать ей на ночь косы. А вот что насчет косметики в таком возрасте, так я категорически против.
— Катён, она же красная, тебе такой цвет не подойдет, — мягко отказываю я и беру со столика расческу, аккуратно прохожусь ею по волнистой шевелюре. — Давай лучше гигиеничкой увлажним твои губки и всё?
— А реснички тогда можно накрасить?
— Если хочешь быть похожей на панду, почему бы и нет, — прыскаю со смеху, на что дочка хмурится.
— Почему сразу на панду?
— Глаза тереть начнешь, и тушь размажется по всему лицу. А потом знаешь, какие круги черные будут, замучаешься смывать, уж поверь моему опыту, — намеренно я преувеличиваю.
И, судя по тому, как она отшатывается от косметички, мне удается отбить у нее всякое желание краситься маминой косметикой.
— Ладно, — вздыхает Катя тяжко и выпячивает свои губки. — Гигиеничка, так гигиеничка.
Только подношу помаду к ее губам, как вдруг с первого этажа раздается хлопок входной двери, а затем по всему дому разносится громкое:
— На-а-а-та, Ка-а-а-тя! Я дома-а-а-а-а!
— Ура! Дядя Богдан вернулся! — дочка радостно подпрыгивает на месте, услышав голос своего любимчика.
Да, да, именно любимчика. Она сегодня сама мне в этом призналась. Я чуть было тоже не созналась в ответ, но всё же смогла себя сдержать. Незачем Кате знать, что у меня зарождаются чувства к другому мужчине.
— Ау, девчонки! Вы у себя? — дозывается нас Богдан, шаги его приближаются, энергичные, словно он бежит вверх по лестнице вприпрыжку.
Резко перевожу взволнованный взгляд на зеркало, и тут мое сердце начинает выстукивать лихую чечетку.
— Да, мы здесь! — выкрикивает Катюша, выдавая наше местоположение, приоткрывает дверь, а я тем временем суматошно ношусь по всему периметру и ищу халат, который, как назло, куда-то запропастился.
— Черт, — ругаюсь я впопыхах, надеясь, что Богдан не залетит сюда без приглашения.
Я хоть и накрасилась, и прическу себе сделала, но приодеться еще не успела. С самого утра хожу по дому, обмотанная в банное полотенце.
Нет, я, конечно, рассчитывала на его скорое возвращение, но не думала, что Богдан вернется со своего заседания уже через пару часов… Пару часов, за которые я, надо признать, успела по нему соскучиться… Как женщина может соскучиться по мужчине, о котором думает чаще, чем следовало бы…
А сейчас меня прямо в дрожь бросает по мере приближения его шагов. Тянет меня к нему немыслимой силой. И в то же время сильно гложет стыд. Я же ему соврала. Так и не смогла сознаться, что Катюша была зачата именно в клинике «Мать и дитя», о которой он так хорошо осведомлен. Я просто побоялась. Испугалась дальнейшего развития этого и без того сложного разговора. А теперь вот жалею и испытываю муки совести. Чувство, словно я намеренно лишила себя чего-то прекрасного, когда солгала Богдану и обрубила наш диалог. Все-таки надо было перебороть себя и признаться ему. Сказать правду… Несмотря на то, что мое признание могло в корне перевернуть мою жизнь… Ведь что-то подсказывает, Богдан неспроста завел этот разговор о клинике, в которую мне посоветовала обратиться бабуля.
И я бы хоть сейчас продолжила этот диалог, чтобы дознаться до истины, но всё же лучше ему не видеть меня в таком виде. От греха подальше.
Тем временем дверь отворяется, и я вижу Богдана, которого украшает беспричинная улыбка от уха до уха.
Или всё же причина имеется?
— Вот вы где, а я вас всюду обыскался, — произносит он запыхавшимся голосом, и дочка тотчас бросается на него.
— Дядя Богд-а–а-ан! — приветствует она его, тянет к нему свои ручки, после чего Богдан подхватывает Катю на руки и что есть сил прижимает к своей груди. Так, словно она — самое ценное, что у него есть.
— Да какой же я тебе дядя, — отвечает он ей, подбрасывает в воздух, ловит и снова прижимает к себе, отчего Катюша начинает звонко хохотать и просить Богдана подбросить ее еще разок.
Я на миг зависаю, напрочь позабыв о чертовом халате. Наблюдаю во все глаза за тем, как Богдан зарывается носом в Катиных волосах и вдыхает в себя их аромат.
— А кто же тогда, если не дядя? — прочистив горло, я осмеливаюсь спросить.
Богдан переводит на меня мерцающий взгляд и мечтательно вздыхает.
— Ох, Ната, Ната! — проходится беглым взглядом по мне сверху вниз, отчего я принимаюсь топтаться на месте и придерживать полотенце руками у груди, чтобы оно, не дай бог, с меня не сползло. — Как же я соскучился по вам! Будто вечность целую не видел! — говорит он явно не то, что хотел сказать изначально, тем и лучше.
