Кэролин Зейн - Неукротимый Бру
— Что ты делаешь? — спросила Пенелопа у Бру.
— Чищу револьвер. — Бру улыбнулся, и у Пенелопы, несмотря на боль, сладко замерло сердце. Господи, как он хорош собой. Особенно здесь, на природе, частью которой он является.
— А зачем тебе оружие?
— В основном просто чтобы поупражняться. Но и на случай, если появится гремучая змея.
У Пенелопы внутри все замерло, и она испуганно огляделась.
— Гремучая? — Она постаралась принять невозмутимый вид. Безуспешно.
Он протянул ей пистолет.
— Хочешь поучиться?
— Я? — пискнула она. — Стрелять? — и нервозно засмеялась. — Я-то думала, что учитель здесь я. Нет, спасибо. Но сам ты стреляй, — поощряюще добавила она.
— Ты должна научиться. Никогда не знаешь, когда это может понадобиться.
Слегка успокоившись, Пенелопа засмеялась.
— Правда, но как я объясню своим ученикам, зачем ношу кобуру?
Верхняя губа приподнялась, и Бру широко ухмыльнулся:
— Скажи, что, если будут плохо себя вести, ты их застрелишь.
— Зря ты мне это посоветовал. — Она надула губы. — Вот ты и попался. Может быть, мне и впрямь не помешает научиться стрелять. — Оглядевшись, она указала рукой в сторону мирно пасущихся лошадей. — А звуки выстрелов их не напугают?
— Нет. Они привыкли.
— А коров?
— Здесь в округе нет скота. — Он встал, держа в одной руке револьвер, а вторую протянул Пенелопе. — Пошли.
— Куда?
Не выпуская изо рта зубочистку, Бру взял Пенелопу за руку.
— Сюда.
Он повел ее за собой мимо фургона, на чистую поляну, и расставил на старом трухлявом пне несколько пустых банок из-под бобов.
— Вот примерно отсюда.
Бру вложил пистолет в руку девушки и, стоя сзади и обняв ее, показал, как надо целиться.
— Вот так? — неровным голосом спросила она.
— Ага… — ответил он. — Так.
Они и не заметили, что за каждым их движением внимательно следят пять пар глаз. Пять понимающих улыбок расплылись на мужских лицах, когда Бру обнял учительницу.
— Старина Бру решил, что поймал маленькую тигрицу за хвост, — суховато заметил Фаззи.
— Ага, — кивнул Ред. — Только, боюсь, это тигрица поймала его за хвост.
* * *— Почему его зовут Ру-Ру? — спросила Пенелопа, указывая на одну из овчарок, сопровождавших их. Разговор происходил утром второго дня, после умывания из фляжки, от которого Пенелопа себя чувствовала как угодно, только не чистой, после еще одного неудобоваримого завтрака из бобов, галет и кофе. Солнце едва поднялось над горизонтом и посылало пока еще мягкие лучи на их лагерь. В ближних деревьях перекликались птицы. Все готовились ехать на первый из дюжины выгонов пересчитывать скот.
Наклонившись, Бру потрепал собаку по шелковистой шерсти.
— Потому что он хочет, чтобы его так звали.
Пенелопа недоверчиво хмыкнула.
— Откуда тебе знать?
— Ну-у, — Бру потер подбородок, — когда он еще был щенком, я спросил, как его зовут, и он сказал: «Р-р-р-у-у-р-р-р-у-у!»
Пенелопа со смехом уперла руки в бока.
— Тогда почему другого зовут Волк? Он тоже так хочет?
— Ага. Поэтому и потому, что он сам считает себя волком. — Подойдя к Пенелопе, Бру положил руки ей на плечи и тихо сказал: — И не вздумай сказать ему, что он не прав. Ужасно обидится.
— О'кей, — шепнула она в ответ, вздрагивая оттого, что его теплое дыхание касалось ее волос и шеи. — Твой секрет умрет вместе со мной.
— Давайте уже возьмемся за пересчет! — закричал Мак, обрывая их беседу.
— Думаю, это касается и нас, — извиняющимся тоном сказал Бру, и Пенелопа не успела опомниться, как оказалась на лошади.
* * *— Две тысячи шестьсот двадцать, — крикнул Бру, стараясь перекрыть мычание коров. В воздухе стояла плотная завеса пыли, поднятая несметным множеством копыт.
— Двенадцать? — переспросил Мак.
Бру замотал головой:
— Двадцать!
Мак кивнул, записал цифру в маленький блокнот, сунул его в карман и погнал лошадь вдоль ограды загона, где они пересчитывали скот среднего южного выгона. Он подъехал к Пенелопе, сидевшей на своем Буррито и завороженно созерцавшей эту картину.
— Как дела? — вежливо обратился он к ней.
— Привет, Мак. А откуда он знает, сколько голов в стаде? — спросила она, все еще не веря своим глазам. Всего несколько минут назад Бру проскакал вдоль загона, окинув стадо взглядом, и сразу выкрикнул цифру. Такое она за это утро видела уже в третий раз. — Он их даже не пересчитал. Он что, говорит только приблизительно?
— О нет, мэм. Если бы их было две тысячи шестьсот двадцать одна, он так бы и сказал.
— Не может быть! — воскликнула Пенелопа, недоверчиво глядя на него. — Вы меня разыгрываете!
Мак улыбнулся.
— Если он ошибется, то на одну голову, не больше. Не верите, пересчитайте сами. И ставлю свой следующий чек, если он не прав.
Пенелопа смотрела, как Бру свистит собакам, приказывая им подогнать отбившихся от стада коров.
— Гони их, Волк. Налево. Загоняй в стадо. Пошли, Ру. — Он развернул лошадь и поскакал к Фаззи и Реду, на ходу давая им какие-то указания.
Солнце ярко освещало его золотыми лучами. Он откинул голову и расхохотался шутке кого-то из помощников. Пригнувшись в седле, что-то крикнул им в ответ, и те дружно закивали. А потом, словно почувствовав на себе взгляд, Бру поднял голову, и их взгляды встретились. И снова исчезло море колышущихся коровьих тел и тучи пыли, и ее поглотил бездонный взгляд. Ее сердце гулко застучало, Пенелопе показалось, что она внезапно попала в машину времени и перенеслась на сто пятьдесят лет назад, в то время, когда мужчины были мужчинами, а женщины… им покорялись.
* * *Прошло несколько дней, и Пенелопа узнала о работе на ранчо столько, сколько и не представляла себе возможным. И хотя раньше она считала очень важным правильное рукопожатие, эффективную речь и контакт взглядов, все это бледнело перед тем, как Бру и его помощники выполняли работу целого взвода с таким видом, словно им это ничего не стоит.
Одно то, что они без возражений питались только консервированными бобами и безвкусными галетами, по мнению Пенелопы, давало им право на получение медали. Две ночи им приходилось спать на жесткой холодной земле в спальных мешках вокруг костра, под открытым небом, а наутро вставать до рассвета и целый день работать не покладая рук. И ни от кого до сих пор она не слышала ни слова жалобы.
Самой же Пенелопе казалось, что она превратилась в столетнюю старуху. От сна в жестком спальном мешке, да еще при дружном храпе шести спутников, от несъедобной пищи, от тряской езды на Буррито ей хотелось плакать. В ее волосы набилось целое ведро земли, и Пенелопе противно было даже касаться своей головы. Им уж не поможет никакой самый лучший шампунь. И хотя у нее с собой было достаточно чистых вещей, а под боком всегда хватало воды для купания, она чувствовала себя грязной и помятой. Даже цветной шарфик на шее не помогал вернуть ей привычный элегантный облик.
