Донна Олвард - Гордые и одинокие
Лили ушла в ванную, а Ноа попытался закатать рукав. Но утром шел дождь, и он надел рубашку с длинными рукавами, что усложнило задачу. Вернулась Лили и поставила коробочку на пол.
— Закатай, — велел Ноа.
Она попыталась, но до конца обнажить руку не получилось.
— Нужно снять рубашку, — решила она.
— Нет, — процедил он.
Боль усиливалась.
— Да! — Девушка принялась расстегивать пуговицы.
— Лили, нет, — слабеющим голосом произнес Ноа.
Он не в состоянии поднять левую руку, чтобы остановить ее, однако не желает демонстрировать свое обнаженное тело. Это отвратительное зрелище... Лили теперь будет смотреть на него иначе — как на мужчину, покрытого уродливыми шрамами. Она тут же забудет того Ноа, с которым танцевала, с которым целовалась.
Но вот Лили расстегнула последнюю пуговицу и распахнула рубашку.
И увидела.
И закричала.
Он представил, что открылось ее взору. Болезненные багровые отметины, морщинистые шрамы от осколков. Монстр.
— О, Ноа... Я не знала. — Она задыхалась. — Почему ты не сказал мне?
— Я не хотел, чтобы ты видела.
Ноа не был человеком, который способен прослезиться. Он не плакал ни в госпитале, ни на могиле отца, ни когда впервые за более чем два десятка лет встретился с матерью. Но сейчас он не сдержал слезы, глядя на Лили, которая стояла перед ним, зажав рукой рот. Слезы, горячие и горькие, капали с его ресниц.
Лили пришла в ужас при виде его изуродованного тела. Бог мой, какую боль он испытал тогда! Пострадала не только рука. Багровые шрамы покрывали его грудь и живот. Она посмотрела на Ноа. Он плакал. Плакал! Она видела боль и стыд на его лице. Но ему нечего стыдиться. Для Лили шрамы являлись его медалями, признаками его силы, его самоотверженности, его жертвенности.
Она всхлипнула, вытерла собственные слезы и молча шагнула вперед, сняла с Ноа рубашку и положила на стул. В голове проносилось множество вопросов о том, как это произошло, однако девушка боялась задавать их. Не все шрамы видны, поняла она. Самые страшные даже не начали затягиваться. Те, которые искалечили его душу.
— Что дальше? — с трудом выговорила она.
Ноа поднял левую руку и стянул с культи колпачок, в первый раз демонстрируя ей себя целиком. Лили прикусила губу, оценив этот жест полного доверия. Ее крайне тронул его поступок. Она вспомнила, как танцевала с Ноа, вспомнила его слова о том, что он хочет стать совершенным ради нее...
— Просто дай мне упаковку, — сказал он.
Лили протянула ему коробочку. Он вытащил из нее специальную ленту, сунул один ее конец под мышку и стал наматывать на руку, чувствуя, как тепло разливается по мышцам, снимая спазмы.
Лили подвинула стул ближе к нему и села. Затем взяла пустую коробку и поставила ее на стол.
— Я понятия не имела, — ласково произнесла она, давая понять, что увиденное не имеет для нее никакого значения.
— Ты и не должна была, — заметил Ноа. — Никто не должен был.
— Почему?
Он посмотрел ей в глаза. Его взгляд бросал вызов, однако в нем была видна и боль.
— А ты как думаешь? Это отвратительно. Я весь в увечьях и шрамах. Никто не должен видеть меня таким. — Ноа отвернулся. — Ни одной женщине не нужен такой мужчина.
Лили сочувствовала ему. Ноа всегда казался ей очень уверенным в себе. Да, трудности существовали, но он был полон решимости преодолеть их. Однако рано или поздно все тайное становится явным. Как она могла не заметить этого раньше? Он достаточно умело скрывал все. И только сегодня она увидела настоящего Ноа — не человека, обезображенного шрамами, а человека с мужественным сердцем.
— Ты думал, мне станет противно?
— А разве нет?
— Нисколечко.
И это была правда. Шокировали ли ее его раны? Да. Все произошло слишком неожиданно. Но было ли ей противно? Вовсе нет. Она думала лишь о том, через какие страдания он прошел.
Лили сняла ленту с его руки:
— Чем еще я могу помочь?
Ноа не ответил, и Лили нежно взяла его за подбородок и приподняла голову. Затем она прижалась к его лбу и закрыла глаза. Тело Ноа напряглось. Она знала, что он будет сопротивляться, но была готова ждать сколько угодно.
— Что я могу сделать, Ноа? — почти прошептала Лили. Она обхватила ладонями его щеки и поцеловала в губы, едва касаясь их. Сколько времени он держал это в себе?
— Мне массаж помогает.
Не раздумывая, Лили принялась разминать и растирать мышцы. Она с интересом рассматривала искалеченную руку, а сама массировала плечо, переходя к культе и обратно. Ноа закрыл глаза, и она чувствовала, как он постепенно расслабляется и успокаивается.
Солнце клонилось к закату, и в комнате стало темнее. Руки Лили задвигались медленнее, легли на другое плечо, помассировали шею. Она давно мечтала беспрепятственно прикасаться к Ноа и теперь с наслаждением изучала его мускулистое, упругое, красивое тело. Закончив с левым плечом, на которое в последнее время ложилась вся тяжесть повседневной работы, девушка встала перед Ноа. Он поднялся со стула и потянулся за рубашкой, подцепив ее пальцами.
Ноа уже хотел одеться, однако Лили остановила его:
— Пока не надо.
Кончиком пальца она дотронулась до каждого его шрама, каждой багровой отметины. Неожиданно в ней проснулось благоговение. Каким нужно быть человеком, чтобы преодолеть все то, через что он прошел, и вернуться домой таким же сильным и мужественным? Каждый шрам значил для нее больше, чем Ноа мог себе представить. Любовь, которую она испытывала до этого, не шла ни в какое сравнение с теми чувствами, что захлестнули ее сейчас.
— Как это произошло? — наконец спросила она, посмотрев на Ноа.
— Мина, оторвавшая мне руку, была начинена шрапнелью. Меня покромсало.
Какие ужасы он видел? Лили могла только догадываться, каково там, на театре военных действий.
— Ты ничего не рассказывал мне о том дне.
— А зачем? — Его голос был тихим и глухим. — Это случилось рано утром. Еще до рассвета. Уже довольно долго было спокойно. Все произошло очень быстро. Я как раз спал. Ну, быстро натянул форму, схватил винтовку. Трое из моих ребят прижались к земле. Я поспешил на помощь. Потом рванула мина. А я забыл надеть бронежилет. — Желваки на его скулах заходили. — Глупая, непростительная ошибка. Я же офицер, а не какой-нибудь новобранец.
Лили неожиданно осенило. Он, похоже, винит себя за то, что допустил ошибку.
— А твои ребята?
— Отслужили без единой царапины и вернулись домой. Вроде даже раньше меня.
— Значит, ты спас их.
Ее руки лежали на его поднимающейся и опадающей груди, и от этой близости пульс зачастил.
