Ольга Лазорева - Аромат рябины
Поехали, как я сразу предложил, на Волгу в ту самую деревеньку, где я отдыхал раньше. Я так и не рассказал Антону, что ездил туда с девушкой. Это была моя первая и единственная попытка наладить общепринятые отношения. Из этого, естественно, ничего не получилось. Девушка была умной и милой, к тому же моей сокурсницей по институту. Но рядом с ней у меня внутри все мгновенно умерло, и я вообще ничего не чувствовал. Она быстро поняла, что происходит что-то не то, и мягко перевела наши отношения на чисто дружескую основу. Это спасло наш отдых и помогло прекрасно провести время. Но когда мы вернулись, она стала моим ярым и явным врагом. Мне было больно, но объяснять ей причину моего отношения я не захотел.
И вот, спустя много лет, я привез в эту деревеньку Антона. С изумлением увидел, что здесь все выглядело по-прежнему, лишь состав жителей явно поменялся. Местных осталось совсем немного, в основном жили дачники. Мы быстро нашли сдававшийся до сентября дом с небольшим заросшим садом на самом краю деревни и решили заплатить до конца срока, хотя приехали всего на две недели.
— Пусть будет за нами, — предложил я. — Цена смехотворная. И вдруг нам захочется приезжать сюда на выходные?
Антон полностью поддержал меня, и мы вселились. Хозяйкой дома была круглая крошечная старушка лет восьмидесяти. Она настолько походила на печеную картошку, что мы мгновенно прозвали ее «бабушка Картошка». На лето она переезжала к сестре, такой же круглой старушке, жившей на другом конце деревни, а дом сдавала дачникам. Нам она не докучала, и мы жили привольно и в полном одиночестве. Первую неделю спали допоздна, потом уходили к реке, валялись на горячем песке, купались, болтали о всевозможных пустяках, а вечером брали пиво, сигареты и шли гулять в лес. Антон за эти дни сильно загорел и был настолько обворожительным со своими выгоревшими на солнце, очень светлыми волосами, с казавшимися ярко-зелеными от потемневшей кожи глазами, с узенькими треугольниками белой кожи внизу живота и на ягодицах, что я с ума сходил, глядя в его смеющиеся глаза, а ночью не мог от него оторваться. Это была неделя невозможного, но реального счастья.
Как то в воскресенье вечером Антон куда-то исчез, и я в тревожном недоумении пошел его искать. Солнце уже клонилось к горизонту, и его огромный, начинающий багроветь диск отражался в спокойной речной воде, подкрашивая ее. Я остановился на высоком берегу и посмотрел вдаль. Вид был настолько красивым, что хотелось стоять и смотреть бесконечно. Но смутное беспокойство гнало меня дальше. Я отправился по тропинке и скоро углубился в небольшой березняк, где мы обычно гуляли вечерами.
И тут я заметил Антона. Он сидел на поваленной березе, в траве возле его ног валялась книжка. Антон безудержно рыдал, опустив лицо в ладони. Я застыл, не зная, что предпринять, и испытывая смесь удивления, жалости и любви. Антон все рыдал, и сердце мое заныло. Он был в майке, коротких шортах, его загорелые колени были кое-где поцарапаны, волосы взлохмачены. Антон разительно напоминал покинутого всеми, обиженного мальчишку, который заблудился в лесу. Я не выдержал и бросился к нему. Громкий треск сухой ветки под моей ногой заставил его поднять голову. Увидев меня, Антон вскочил и упал мне на грудь, зарыдав еще громче.
— Что с тобой? — испуганно спросил я, стараясь успокоиться.
— Сергей, милый, я так люблю тебя! — сквозь всхлипывания с трудом выговорил он.
Потом оторвался от меня и вновь сел на березу.
— Жизнь моя, но ведь и я люблю тебя! Ты же знаешь! — тихо сказал я.
Подойдя, я сел рядом и обнял его за плечи.
— Но что нас ждет? — тихо спросил он после паузы. — Я сегодня вдруг осознал весь ужас. Мы — изгои. Всегда и везде на нас будут смотреть косо, презирать и издеваться.
— Тебя это так волнует, солнышко? — пожал я плечами.
Достав сигарету, закурил. Затем передал ему. Он судорожно втянул дым.
— Волнует, — ответил он после паузы.
Я посмотрел на его профиль, на влажные ресницы и нахмуренные брови, на припухшие губы, и мне захотелось утешить и поцеловать. Но я сдержался.
— Как мы будем жить дальше? — спросил он после продолжительного молчания.
— Так же. Тебя что-то не устраивает? — тихо поинтересовался я.
— Мне тяжело, — ответил он и взял вторую сигарету. — Я хочу семью. Настоящую, полноценную. Но прекрасно понимаю, что никогда не смогу жить с женщиной даже для вида. И даже ради ребенка.
— Но разве мы не семья? — спросил я. — На Западе, сам знаешь, даже разрешены однополые браки. А мы можем жить так, не афишируя. И даже можем усыновить ребенка и воспитать его.
— Ты понимаешь, что ты говоришь?! — закричал Антон и вскочил.
Он встал передо мной, бросив сигарету и засунув руки в карманы шорт.
— Воспитать?! — спросил он, сверля меня взглядом. — А как ты объяснишь ребенку, почему его два отца целуются, почему спят в одной постели? Представляешь, что его будет ждать в школе? А во дворе? Дети жестоки. И взрослые не лучше. Все эти сердобольные дяденьки и тетеньки, все эти блюстители нравственности! А ведь мы будем любить этого ребенка, как настоящие родители. Зачем же подвергать его и себя таким мучениям?!
Я молчал. Антон подошел ко мне, и я уткнулся лицом в его живот, обхватив бедра. Он начал медленно ерошить мои волосы. Затем опустился в траву возле моих ног.
— Ты хочешь расстаться? — еле слышно спросил я.
Антон вздрогнул и поднял на меня глаза. Его зрачки расширились, и от этого взгляд выглядел напряженным и испуганным.
— Нет, нет, что ты! — торопливо ответил он и прижался к моим коленям. — Об этом не может быть и речи. Я умру без тебя.
— Ты сегодня мрачно настроен, милый, — сказал я. — Завтра проснешься, и все пройдет.
— Я уже давно об этом думаю, и мне не хочется даже слышать слово «завтра».
— О чем ты? — настороженно поинтересовался я.
— Лучше умереть прямо сейчас, когда мы на вершине счастья. Ты же понимаешь, что бесконечно так продолжаться не будет.
— Но почему? Ведь мы любим друг друга.
— Любим, — тихо подтвердил Антон. — Но именно это и пугает. Никогда я не испытывал ничего подобного. Но после такого счастья всегда приходит такое же по силе горе. Разве не так? Ведь это закон земной жизни.
— Глупости, — ответил я, но сердце болезненно сжалось. — Все зависит лишь от нас.
— От нас ничего не зависит, — усмехнулся он и встал.
Я поднял книгу с земли. Решив немедленно переломить его мрачный настрой, я протянул книгу и спросил:
— А что ты читаешь, малыш?
Он глянул на меня с непонятным выражением, взял книгу и сказал:
— О синдзю.
