Лиз Филдинг - Принц пустыни
— Завтрак — самый важный прием пиши, — ответила она, вдыхая соблазнительный аромат сдобы. — Сейчас подходящее время для завтрака?
— Вы можете принимать пищу всякий раз, когда захотите, — заверил ее Кэл, наливая чай в две чашки из тонкого фарфора. — Молоко, лимон?
— Немного молока. — Лидия помедлила. — Вы должны это делать? Обслуживать меня?
Кэл нахмурился. Похоже, он не сразу понял, что она имеет в виду.
— Разве это не повредит вашему имиджу?
— Имиджу?
В отличие от своего деда и отца он не воспитывался как принц, которому нет дела до мирской суеты. Также, несмотря на детство, проведенное в Средиземноморье, он не стал одним из тех изнеженных мужчин, о которых заботится любящая мать, пока сия почетная обязанность не передается жене. Даже если бы Кэл и имел к этому склонность, у его матери были более интересные дела.
Он не стремился создать себе имидж мачо. Ему никогда не нужно было зарабатывать себе на жизнь, но, воспылав страстью к авиации, он стал много работать. Ему хотелось приобрести свой собственный самолет и научиться его пилотировать.
«Кальзак эйр сервисиз» поначалу была курьерской службой. Сейчас его компания перевозила грузы по всему миру. На него работали сотни высококвалифицированных специалистов.
— Ханиф ухаживал за своей первой женой и за Люси.
— Правда?
— Люси вам об этом не рассказывала?
— Она только говорила, что он ее любит.
— Свою первую жену он тоже любил. Хотя это был традиционный договорной брак. Ему дважды повезло.
— Или он просто умеет любить.
«Может, это и есть ответ на все вопросы?»
Отбросив тревожную мысль, Кэл вспомнил, что папарацци следят за каждым шагом леди Роуз и, взяв свою чашку, подошел к балюстраде и облокотился о перила.
Солнце находилось в таком положении, при котором любая вспышка фотокамеры была бы заметна. Впрочем, Кэл не думал, что папарацци настолько глупы. Единственным очагом активности была пристань, где рыбаки готовили свои лодки к выходу в море.
Окидывая взглядом панораму, он видел лишь мирный городок, готовящийся к началу нового дня. Он позволил себе проникнуться этой картиной так же, как высохшая земля впитывает капли влаги.
Его дед в детстве стоял на этом же месте и смотрел на реку, город, пустыню за ним, уверенный в том, что каждая капля воды, каждая песчинка будет однажды принадлежать ему.
Вот только Аллах распорядился иначе. Его дед последовал голосу сердца, а не разума и в результате был объявлен недостойным. Кэл хорошо усвоил урок.
Допив чай, он пошел обратно. Воробьи, клевавшие нетронутый круассан, улетели при его приближении. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Роуз спит.
Только сейчас, когда солнце поднялось высоко и его яркий свет залил веранду, Калил заметил лиловые круги у нее под глазами. Долгий утомительный перелет и бессонная ночь взяли свое.
Вместо того чтобы ее разбудить, он наклонился и просунул руку под ее согнутые колени. Она вздохнула.
— Тише, — сказал Кэл, положив ее руку себе на плечи. — Держитесь.
Должно быть, Роуз его услышала, потому что обвила рукой его шею и уткнулась лицом в его плечо.
Неся ее в дом Люси и Хэна, Кэл обнаружил, что она вовсе не такая легкая, какой кажется. Не воздушный ангел, а живая женщина из плоти и крови.
Огромные двери были распахнуты настежь, и он во шел внутрь. Навстречу ему бросилась небольшая группа женщин. Выражая свое неодобрение, они окружили его у двери в спальню, предназначенную для гостьи.
— Разойдитесь, или я ее уроню, — сердито бросил он.
Служанки, негодуя, расступились, и Кэл вошел в спальню. Женщины последовали за ним. Он жестом велел им разобрать постель, и они бросились выполнять его приказ.
Положив Роуз на кровать, он снял с нее туфли и уже собирался расстегнуть пуговицу на ее брюках, чтобы ей было удобнее, как в комнате воцарилась тишина.
Обернувшись, он увидел потрясение на лицах женщин и, опомнившись, сделал шаг назад.
Это не Лондон, не Париж и не Нью-Йорк. Здесь мужчина не имеет права раздевать женщину, если не является ее мужем. Ему не следовало даже входить в ее комнату.
— Позаботьтесь о ней, — произнес Кэл властным тоном, которым гордился бы его дед. «Должно быть, это место взывает к моим генам», — подумал он, оставляя Роуз на попечение служанок и закрывая за собой дверь. — Когда она проснется, сделайте ей массаж, — обратился он к пожилой женщине, караулившей снаружи.
— Будет сделано, sidi.
Господин…
— Не называйте меня так.
— Не желаете вернуть свой титул, шейх? — спросила она, не испытывая перед ним ни капли страха. — Ваш дед хотел быть эмиром.
Кэл обернулся и пристально посмотрел на нее.
— Вы его знали?
— Да, в детстве и в юности. До того, как он совершил глупость.
Кэл сел напротив женщины по-турецки.
— Здесь? Вы его знали, когда он жил здесь?
— Да. В Румайлла. В Умм-аль-Сама. — Она покачала головой. — Он был упрям, как его отец. Если чего-то хотел, то непременно добивался. — Она соединила ладони вместе. Этот жест Кэл видел много раз. Он означал, что тема закрыта. — Вы на него похожи, если не считать отсутствия у вас бороды. Мужчине следует носить бороду.
Кэл потер подбородок, слегка шершавый от пробивающейся щетины. Раньше он носил бороду, поскольку ее отсутствие у мужчины расценивалось здесь как неуважение к традициям и преклонение перед Западом. Он не хотел давать эмиру лишний повод в нем сомневаться.
— У моего деда сейчас тоже нет бороды, — сказал он.
Отсутствие волос на голове вследствие химиотерапии не беспокоило старика так, как потеря этого символа мужественности, и Кэл сбрил свою бороду в знак солидарности. Без нее он поначалу чувствовал себя странно, но затем привык.
— Говорят, он умирает, — произнесла женщина.
Кэл не стал спрашивать, кто ей об этом сказал. Слухи распространялись в гареме с бешеной скоростью.
— Но он по-прежнему очень упрям. Говорит, он сможет умереть только в этом месте, которое до сих пор считает своим домом.
Она кивнула и потрепала его по руке.
— Вы тоже упрямы. Вы вернете его домой, insh' Allah. Это ваша судьба.
— Кто вы? — спросил Кэл. У него внезапно возникло чувство, будто он только что выставил себя полным идиотом.
— Я Дена. Меня нашли вон там. — Она махнула рукой, и золотые браслеты зазвенели на тонком запястье. — Ваша прабабушка взяла меня к себе домой и сделала своей дочерью.
Какой стыд! Эта женщина — приемная дочь Хати-ба, а он разговаривал с ней как со служанкой.
Он рос на рассказах деда о его семье и этой стране, старательно учил язык, который забыл его отец. Но видимо, ему еще многое предстоит узнать.
