Лавейл Спенсер - Горькая сладость
— В чем дело?
— Закрой дверь и сядь.
Нэнси не спеша прикрыла дверь и так же неспешно подошла к столу, стягивая перчатки.
— Ого-го, ты и в самом деле взъелся на что-то. Не принести ли тебе хлыст для порки? — поддразнила она его.
— Я кое-что обнаружил сегодня. — И, холодно глядя на нее, он швырнул ей больничный счет.
— Что скажешь на это?
Она взглянула на бумаги, и ее руки застыли, так и не закончив стягивать перчатки. На ее лице удивление отразилось лишь в чуть заметной нахмуренности лба, и это выражение тотчас же сменилось надменностью.
— Ты обшарил мой стол? — оскорбленно спросила Нэнси.
— Да, я обшарил твой стол! — повторил он, повышая голос и оскалясь, как пес, на последнем слове.
— Как ты смеешь! — Нэнси швырнула перчатки на стол. — Это моя личная папка, и, когда я ухожу из дома, я считаю, что никто...
— Не строй из себя праведницу, лживая сука, — Эрик вскочил на ноги,— когда перед твоим носом лежат доказательства твоего преступления.
Эрик ткнул пальцем в счет.
— Преступление? — Она прижала руку к груди и приняла вид оскорбленной невинности. — Я ухожу в парикмахерскую уложить волосы, а ты копаешься в моих личных бумагах — и я же еще и преступник! — Она придвинула свой вздернутый носик к его лицу. — Пожалуй, оскорбленной должна быть я, а не ты, дорогой муженек!
— Ты убийца моего ребенка, дорогая женушка, и мне ровным счетом наплевать, что говорится по этому поводу в уголовном кодексе, в моем кодексе — это убийство!
— Убила твоего ребенка! Не валяй дурака!
— В 1986 году. Так на счете.
— Эрик, у тебя мания на младенцев. Ты параноик!
— И как же ты объяснишь счет?
— У меня нарушились менструальные циклы, и я проделала обычную в таких случаях операцию, — объяснила Нэнси безразличным тоном.
— При этом тайно, в одной из больниц Миннеаполиса?
— Мне не хотелось беспокоить тебя, вот и все. Это заняло всего один день.
— Хватит врать, Нэнси. От этого ты становишься только отвратительнее.
— Я не вру!
— Я показал счет доктору Лангу. Он говорит, что это счет за аборт.
Она вытянула шею, как гусак, и разве что не шипела.
— Как ты могла?
— Я не хочу говорить с тобой и выслушивать твои обвинения, — сказала Нэнси и отвернулась.
Дернув ее за руку, он развернул жену лицом к себе.
— Нет, ты так просто не уйдешь! — закричал Эрик. — Ты забеременела и не сочла нужным сообщить мне об этом. Ты решилась прикончить жизнь нашего ребенка в зародыше, ребенка, о котором я просил тебя многие годы! И что — пф! — Он оголил руку и протянул к ней: — Выскреби ее, как ты выскребла из себя... какую-то помойку! Убила, наплевав на мои чувства — а теперь не желаешь слушать об этом? — Он схватил ее за лацканы кофточки и приподнял так, что ей пришлось стать на цыпочки. — И что же ты за баба после этого!
— Отпусти меня!
Он приподнял ее еще выше.
— Можешь себе представить, что я передумал, найдя этот счет? Что я чувствовал? Тебя хоть когда-нибудь интересовало, что я думаю, чувствую или хочу?
— Ты, ты! — закричала Нэнси, отталкивая его от себя и, спотыкаясь, отступила назад. — Всегда только ты! Ты делаешь только то, что хочешь, — и тогда, когда мы решаем, где будем жить, в каком доме, что делать, когда забираемся в постель на ночь! А что я хочу — наплевать!
Показав ей кукиш, Эрик ответил:
— С этого момента чихать я хотел на то, что ты хочешь или не хочешь.
— Не понимаешь? И никогда не понимал.
— Я не понимаю? — Он еле удержался от того, чтобы от ярости не заехать кулаком по этому красивому лицу. — А что я должен понимать? Что ты сделала аборт, не сообщив мне об этом? Господи! Женщина, чем я был для тебя все эти годы — постельной принадлежностью? Единственное, что требовалось, — дойти до оргазма, и этого достаточно?
— Я любила тебя.
С отвращением он отпихнул ее от себя.
— Дерьмо! Знаешь кого ты любила? Себя. Да, только себя, и никого больше.
С холодным презрением она ввернула:
— А кого же ты любил, Эрик?
В напряженной тишине они в упор смотрели друг на друга.
— Ты и я знаем, кого ты любил, не так ли? — настаивала Нэнси.
— Нет, не так, пока я не разлюбил тебя. И даже тогда вернулся и попытался все начать сначала.
— Большое спасибо, — саркастически ответила Нэнси.
— Но и здесь ты врала мне. Ты была не более беременной чем я, но врала столь изощренно, что я тебе поверил.
— Да, врала. Чтобы удержать тебя!
— Чтобы удовлетворить свои собственные низменные желания.
— Ты этого заслужил. Весь город знает, кто отец ее ребенка!
Гнев отпустил его, и теперь в голосе Эрика слышались нотки раскаянья:
— По этому поводу, Нэнси, я могу лишь просить прощения. Я никогда не хотел ничего подобного для тебя. И если ты думаешь, что я сделал это нарочно, то сильно ошибаешься.
— Но ведь ты побежишь к ней, я знаю.
Он увидел, как горестно искривился ее рот, но промолчал.
— Я все еще люблю тебя.
— Нэнси, не надо! — сказал Эрик и отвернулся от нее.
— Каждый из нас ошибался, — сказала она, — но мы все еще можем начать сначала. С чистой страницы.
— Слишком поздно. — Он смотрел в окно, но ничего не видел.
На этой кухне, которую Эрик так любил, а она ненавидела, он вдруг почувствовал глубокое сожаление о их несостоявшемся счастье. Нэнси прикоснулась к нему.
— Эрик, — сказала она умоляюще.
Он отшатнулся от нее и, сорвав со спинки стула кожаную куртку, стал натягивать ее на себя.
— Я пошел к маме.
Звук застегнутой молнии поставил точку на фразе.
— Не уходи! — заплакала Нэнси.
Насколько он мог припомнить, она никогда раньше не плакала.
— He надо, — прошептал он.
Нэнси схватилась за лацкан его куртки.
— Эрик, теперь я буду совсем другой!
— Не надо... — Он освободился от ее рук. — Ты унижаешь не только себя, но и меня.
Эрик поднял больничный счет и сунул его себе в карман.
— Завтра я пойду к адвокату и попрошу его: либо он ускорит развод, либо я найму другого, кто сможет сделать это быстрее.
— Эрик! — Она протянула к нему руки.
Взявшись за ручку двери, он обернулся:
— Сегодня, пока я ждал тебя здесь, я кое-что понял: тебе не дано иметь ребенка. И с моей стороны было глупостью просить тебя об этом. Это было бы для тебя так же плохо, как было плохо мне не иметь его и настоящую семью. Мы изменились. Что-то в нас обоих сильно поменялось. Мы хотим разного от этого мира. Это надо было понять много лет назад. — Эрик открыл дверь. — Извини за всю боль, какую я тебе причинил. И я говорил правду, что никогда не хотел, чтобы так получилось.
