Наталья Калинина - Прошлые страсти
Анатолий Васильевич медленно опускает протянутые к ней руки и отходит к столу. Влетевший в окно порыв предгрозового ветра раскачивает абажур. По стенам мечутся тревожные тени.
— Теперь я все поняла, — говорит Лариса упавшим голосом. — А я осуждала маму. И оправдывала вас.
— Меня не нужно оправдывать.
— Я вас почти любила. За то, что у вас с мамой все было так возвышенно, так не от мира сего. Я считала вас настоящим героем-любовником, а вы… Такой же комедиант, как и этот поэт. Даже еще хуже.
— Где мама?
— Настенька вас не ждет. Настеньке без вас замечательно живется. — Лариса слезает с кровати. — Хотите чаю?
— Нет. Впрочем, хочу, конечно.
Лариса втыкает в розетку штепсель от самовара, гремит чайной посудой.
Анатолий Васильевич снимает плащ и садится на стул.
— Мама на рыбалке. Там сейчас пируют холостые, не обремененные никакими обязательствами и долгами.
— Это кто такие?
— Все те же. И ваша Настенька.
— А ты почему с ними не поехала?
— Я ждала вас. У меня было предчувствие… Правда, появилось оно у меня, когда они уже ушли. Это было в девятнадцать ноль семь. По радио передавали «Посвящение» Шумана.
— Я в это время остановил попутную машину. Я был уверен, что Настя ждет меня.
— Это Шуман виноват.
— Разве она меня не ждала?
— Она вас слишком долго ждала.
Анатолий Васильевич расстроен, даже удручен.
— Но что мне делать? Она так нужна мне. Так нужна…
Гаснет свет. Комнату освещают вспышки молнии.
— Как бездарно устроен этот мир. И все вы с этим смирились.
Лариса зажигает свечу и ставит ее на стол. Вторую ставит на буфет.
— Если бы люди не добыли огонь, интересно, как бы они жили? — спрашивает Лариса.
— В темноте, наверное. Неужели я не увижу Настеньку?
— А если бы они не открыли любовь? Вы увидите ее, если останетесь.
— Не могу. Никак не могу. Я обещал…
— Кому?
— Кому бы ни обещал, я всегда выполняю свои обещания.
— Всегда. Странно.
— Что странно?
— Что Настенька вас так долго терпела.
— Хоть капли вина не найдется?
— В вине истина? Так что ли?
Лариса достает из буфета недопитую бутылку «Киндзмараули».
— Истины на свете нет.
— Есть. Только вы ее боитесь.
— У меня было предчувствие, что мы с Настей разминемся.
Гремит гром, сверкают молнии.
— А я всегда думала, что сперва молния, а уж потом гром, — говорит Лариса. — И вообще я думала, что без молнии не бывает грома. А молния без грома бывает. Ладно, пейте вино и извлекайте свою истину.
— Если я потеряю Настеньку, я не смогу писать так, как пишу сейчас.
— Истина номер один: грома без молнии не бывает.
— Я увидел ее двадцать лет назад. В Феодосии. Она ныряла, как дельфин, а потом сушила на солнце свои длинные русалочьи волосы.
— И вы с ней не познакомились тогда?
— Она казалась такой недоступной, далекой от земной любви. А я был с девушкой, которая меня боготворила.
— Истина номер два: человече, лучше поздно, чем никогда.
— Со своей будущей женой я тоже познакомился в Феодосии.
Он наливает в кружку вино, отламывает хлеб.
— Если бы вы подошли к Настеньке в то лето в Феодосии, я могла бы быть вашей дочкой. Правда?
— Правда. Но я никогда не мог представить себе ту девушку матерью своего ребенка. Я и по сей день этого не представляю.
— Потому я и называю ее Настенькой. А вас вообще никак не называю. А как вас называет дочка?
— Папой.
— Она похоже на вас?
— Нет, она вылитая мать.
— Я тоже похожа на маму.
Лариса приносит фотографии Анастасии, раскладывает их на столе. Оба разглядывают их при тусклом свете двух свечей.
— Она совсем не изменилась с тех пор, как я увидел ее двадцать лет назад.
— Мама очень изменилась. С прошлой весны.
Лариса мгновенно замолкает.
— Помню, в прошлом году она старалась сама сидеть на веслах. Она не позволяла мне грести — боялась, что я растяну запястье. За это я играл ей по вечерам Шопена.
— Вы и своей жене играете по вечерам Шопена?
— Нет. Она сама прекрасно играет на рояле.
— Истина номер три: Шопен посвящал свою музыку чужим женам.
— Я посвящу Анастасии свой новый фортепьянный концерт.
— У вас их много? А я и не знала, что вы пишете фортепьянную музыку.
— Я до недавних пор не писал для фортепьяно.
— До прошлой весны?
— Да.
— Истина номер четыре: никогда не позволяй женщине догадаться, что ты ее очень сильно любишь.
Анатолий Васильевич вдруг резко встает. Одна из свечей падает на пол и гаснет.
— Я должен повидать Настеньку. Ты не знаешь, куда они могли поехать?
— Куда Настеньке взбредет в голову. Они все с удовольствием исполняют ее желания. Я бы даже сказала — с наслаждением.
— Я ревную.
— И правильно делаете.
— Если мой концерт будет иметь успех, я подхвачу Настеньку, и мы укатим с ней…
— Куда?
— Хотя бы в Феодосию.
— Бедная. Она-то надеется, вы повезете ее на Гавайи.
— Завари чаю. Покрепче. У меня разболелась голова. — Он садится на стул и трет лицо ладонями. — Надо же, какое невезение — может получиться так, что я за порог, а она мне навстречу. Тогда уж лучше совсем ее не видеть.
— Она вас возбуждает?
Лариса с нескрываемым любопытством смотрит на Анатолия Васильевича.
— Не то слово. В ее присутствии я… я не могу ни о чем думать. Это какое-то унизительное и очень зависимое состояние.
— Мне кажется, это восхитительное состояние.
Вспыхивает свет. Анатолий Васильевич смущенно смотрит на Ларису. Лариса ни капли не смущена.
— Здесь все напоминает Настеньку. — Он осматривается. — И ты мне ее напоминаешь. Только с тобой мне легче, чем с ней. Спокойней как-то. А она каждую минуту куда-то зовет, тормошит, в чем-то упрекает. Нет, не словами — от нее исходят какие-то беспокойные волны. Я с ней так устаю, что хочется забиться в норку. Первое время мне хорошо в моем убежище, но потом вдруг наваливается такая тоска… Вчера мне показалось, что если я не увижу Настеньку, я заболею или сойду с ума.
— Но почему вы никогда не говорили об этом ей?
— Чтоб не показаться смешным или жалким.
Гремит гром. Это очень сильный сухой раскат. Его урчание еще долго не замолкает.
— Хочу спать. — Лариса потягивается. — Я так устала. Сегодня у меня был очень тяжелый день.
Она встает, идет к своей кровати, покачиваясь, словно пьяная. Анатолий Васильевич поднимает с пола ширму и заботливо окружает ею кровать Ларисы.
— Я не помешаю тебе, если сяду за пианино?
